— И сколько стоила простая вещь? Или в кредит взяла?
— В кредит. Это ведь тоже классно: вроде ты еще молодая, вся жизнь впереди, а можно взять машину и уже ездить…
— Или стоять в пробках… Волоколамка у тебя с чем связана, с чем ассоциируется?
— С пробками, — засмеялась она, — кстати, почему ты не слушаешь радио?
— А почему я должен его слушать?
— Ну все же в машине слушают… Я вот — постоянно. И в плеере, когда гуляю, и дома… Я не могу, когда тихо.
— А я не могу, когда музыка. И вообще: можно объяснить, почему ты что-то делаешь, а как объяснить, почему ты чего-то не делаешь? Например, многие спрашивают: «Почему ты не куришь?» Вот как я им объясню?
— Ты такой необычный.
— Просто музыку люди слушают в большинстве своем как фон, у них наркотическая ломка без фона, они не могут жить в тишине, наедине с собой и своими мыслями. А мне хорошо с самим собой, зачем мне этот наркотик?
— Ты прав… Конечно же не включай. Лучше спой мне ту смешную песню про Мурку. Ты так здорово поешь.
Он поцеловал ее и затянул:
— «Прибыла в Одессу банда из Амура. В банде были урки, шулера…»
— А кто эту песню поет?
— В смысле?
— Ну какая группа? Я ее как-то пропустила, хоть у меня и включено радио все время.
— Ты сейчас шутишь?
— Ну, прости, я же не могу все новые группы знать. А знать хочется, песня такая забавная.
— Давай лучше я просто спою, — сказал он.
— Давай.
— «Прибыла в Одессу банда из Амура. В банде были урки, шулера. Банда занималась темными делами. И за ней следила Губчека…»
— Так здорово! А кто такая Гупчиха?
Он чуть не врезался в УАЗ. Закатное небо накрыло грязным брезентом.
— Ты никогда не слышала этого слова?
— Гупчиха?.. Нет, а где я могла его слышать? Это же смешная песня, наверное, оно просто придуманное… Или вот: урки. Ты не ошибся, может, орки?
Неба не стало видно совсем. Запаска УАЗа заменила солнце.
— Давай так, — он перевел дыхание, — давай… поговорим.
— Конечно, давай! Я всегда за то, чтобы больше разговаривать!
— Ты не знаешь, кто такие урки… Хорошо, ты родилась уже после советской власти, выросла в Москве, у тебя все было хорошо… Но — «Губчека»? Если ты не знаешь, что такое «Губчека», значит, не знаешь, что такое «ЧК»?
— ЧК?
— Да.
— Ну, подожди, это единственное число?
— Да.
— Я знаю «чика», «чиксы». Это девушка по-американски, типа: подруга репера.
— Чиксы… Прекрасно. Следовательно, фамилия Дзержинский тебе ни о чем не говорит?
— Дзержинский? Я знала, но забыла… Точно слышала. Писатель?
— Писатель, — прошептал он.
— Вот видишь! Что-то ведь я знаю.
— Скажи, пожалуйста, а ты в курсе, что была… война, революция? Ты знаешь, кто такие Ленин, Сталин?
— Да, конечно. Просто я в истории — не очень, я больше по математике занималась.
Он поцеловал ее и положил ей руку между ног.
— Хорошо, расскажи мне.
— Что именно?
— Расскажи, что ты знаешь про Россию.
— Вообще?
— За последние лет сто.
— Я боюсь, я же не очень по истории.
— Не бойся, начинай.
Она тоже положила ему руку между ног и начала.
— Ок. Сначала — революция в семнадцатом году. Потом…
— Подожди. Что там было? Кто чего не поделил?
— Ленин сверг царя… Правильно?
— Ты говори, говори. Он что: сам сверг? Кем-то он руководил?
— Щас, секунду, я знала… Большевиками. Точно, большевиками!
— Так, и что началось потом?
— Потом… Советская власть?
— Сразу?
— Ну да.
— И царь все отдал, со всем согласился?
— Нет, я знаю, его убили, а уже потом — советская власть.
Она гладила его между ног, но он был сосредоточен на дороге и событиях семнадцатого года.
— Итак, убили царя?.. Когда?
— Ну в тысяча девятьсот семнадцатом году, когда свергли.
— И где?
— В… щас… в Зимнем дворце.
— Прекрасно. И? Началась советская власть, никто не был против, проблема была только в царе?
— Там кто-то был против, но их арестовали.
— А потом?
— А потом уже началась война.
— Слава богу! Когда?
— Двадцать второго июня сорок первого года!
— Стоп. Больше никакой войны не было?
— А, вспомнила, была! Первая мировая. Но это еще до революции.
— Очень хорошо. Знаешь! А между революцией и сорок первым годом что было?
Она зажмурила глаза, сосредоточилась, как в мгновенья самого высшего наслаждения, и выдохнула:
— Гражданская война!
Это, наконец, возбудило его.
— Неплохо! Кто с кем воевал?
— Ну вот эти большевики с белыми. А, точно: большевики были красными, а белые были за царя.
— А зачем им было воевать за царя, его же убили в семнадцатом году?
— Они нового хотели поставить. Они в принципе были за царя.
— То есть белые были монархисты?
— Да… Ой, нет! Они были меньшевики, я вспомнила. Красные были — большевики, а белые — меньшевики.
— И долго эта Гражданская война длилась, кто победил?
— Большевики победили, а потом вместо Ленина стал Сталин.
— И когда это случилось?
— Я вот это не помню, неточно выучила.
— Ну приблизительно?
— Приблизительно… Так, сейчас… Ну точно, еще до войны. Скажем, году в тридцать пятом.
««Скажем», — вертелось у него в голове, — «скажем»». Отличное словечко применительно к данному случаю. Сколько атомов водорода в молекуле воды? Скажем, два!
— Уверена? — спросил он строго.
— Нет? Неправильно? Ну я точно знаю, что до войны. Может, позже?.. Году в сороковом?
— Может, — сказал он, — может, — и представил себе Ленина в сороковом году. Тот был уже совсем плох, сильно сдал, но держался молодцом.
— А что было в эти двадцать лет: с Революции до Войны?
— Я не помню сейчас, знаешь, основные даты запоминала… Колхозы… Нет, я не вспомню.
— Примерно хотя бы. Как люди жили?
— Ну, был социализм… И перегибы.
— А это что?
— Это когда арестовали… Я не помню кого, но там было несправедливо, а потом это отменили.
— Кто отменил?
— Сталин отменил, когда про все узнал.
— И что потом?
— А потом, — слезинки показались у нее на глазах, — а потом была война.
УАЗ ускорился, и последние лучи солнца вновь забрезжили в образовавшемся просвете.
— Немцы на нас напали… Ночью… А потом несколько лет шла война, и Сталин победил Гитлера. Много людей погибло… Очень много тысяч.
— Что? — он убрал ее руку. — Много чего?
— Тысяч… Знаешь, я считаю, нельзя говорить приблизительно, когда речь идет о жизни людей… Много, очень много… Сто тысяч… Может быть, даже двести или триста. Это была страшная война.
— 11 —— Потом, потом, — шептала она и срывала с него одежду, — история подождет, там уже все давно случилось. Я хочу тебя сейчас.
Он, как мог, сдерживал ее.
— А во время Гражданской? Ответь! Сколько?
— Это важно? Тебя так заводит история? — опрокинула его на живот и покрыла спину горячими поцелуями. — Меньше, наверное, чем в Великую Отечественную. Может, сто тысяч.
Она кусалась, ему не хватало дыхания.
— А… во время репрессий?
— Может быть, пятьдесят тысяч… Нет, как-то много, это же не война… Скажем, двадцать пять.
«Скажем»… «Скажем»…
— Итого? — простонал он и, зажмурив глаза, уткнулся в подушку.
— Триста, — она опускалась все ниже, легко складывая цифры в уме, так как с математикой в школе у нее было все в порядке, — плюс сто, — и перевернула его на спину, — плюс двадцать пять, — едва коснулась губами, — четыреста двадцать пять. Будем считать, что пятьсот!
Круче «скажем» могло быть только «будем считать». «Скажем» ушло на почетное второе место.
Иногда она вскидывала волосы, и он видел шею, изгибающуюся, как побег молодого дерева. Ее тело укрывало его, горячие поцелуи не отпускали ни на секунду. То, о чем он мечтал долгие годы, свершилось. Но стена встала между ними, и он ничего не мог поделать.
Она подняла голову, поджала губу.
— Я что-то не так делаю? Ты меня не хочешь?
— Я, — прохрипел он, — я…
— Ты устал?
— Ты…
— Я все понимаю, забудь, это вообще не проблема.
— Пятьсот тысяч, — наконец членораздельно произнес он, — пятьсот?
— Ты опять об этом?!! Ну прости, я не знала, что это для тебя так важно… Пойми: я больше математику учила, а такой предмет, как история, — не очень.
— Значит, все, о чем мы говорили, все, кто погиб, для тебя — предмет? Такой же, как математика и физика?
— Ну да, а что тут такого? Я же не виновата, что у меня была больше склонность к точным наукам, чем к истории.
— Ты понимаешь, где ты живешь?! — закричал он. — Понимаешь, что это за страна, где ты родилась?!
— Россия? — испуганно предположила она и тут же исправилась: — Российская Федерация?
— Ты понимаешь, где ты живешь?! — закричал он. — Понимаешь, что это за страна, где ты родилась?!
— Россия? — испуганно предположила она и тут же исправилась: — Российская Федерация?
— И что?! Что ты о ней знаешь?
— Что… У нас сейчас демократия, что… рыночная экономика… что все нормально, — она почти плакала.
— То есть ты живешь в такой распрекрасной стране, где можно взять кредит на машину и выпить кофе на открытой веранде?! Тебе хватает? Это — твоя Россия? Говори! — он схватил ее за плечи. — И акулы у тебя легкими дышат, и в гандбол овальным мячиком играют, и в Губчека чиксы работают?
— Отпусти, пожалуйста, мне больно, — попросила она.
— И Дзержинский у тебя — писатель, и народу в стране погибло четыреста двадцать пять тысяч человек! В Гражданскую с Отечественной и от Сталина! Спасибо — округлила до пятисот!
— Прости! Я просто не учила эту тему!
— Мы с тобой родились на этих костях, ходим, ездим, трахаемся на костях. Кофе твое из костей, а ты… ты… ты хочешь, чтобы у меня стояло после этого?
— Прости, — рыдала она, — я не знала, что это так важно!
— Ничего не важно! И то, что для тебя Волоколамское направление не связано ни с чем, кроме пробок, — тоже.
— Я знаю про войну! — закричала она. — Знаю, что немецкие танки почти дошли до «ИКЕИ»!
— И урок не было! Орки были, а урок — нет.
— Не бросай меня! — она уже не кричала, а пищала. — Я молодая, я смогу много тебе дать. Много секса. Я же понимаю… что тебе не о чем со мной разговаривать, но… — и снова приникла к его телу губами. — Не бросай меня! Ты же можешь со мной просто тр…ться!
— О чем с тобой тр…ться? — прохрипел он.
— 12 —Он спал в офисном туалете, и снилось, как гандболистки бегут к чужим воротам, отдают друг другу мяч, забивают голы в полете.
А потом — как она уходила вчера, вся в слезах, и забрала уже поставленную в стаканчик зубную щетку.
Она бежала по июньскому лугу, по высокой траве, акула неслась за нею, и мокрый черный плавник стремительно приближался.
— Не бросай меня, — слышалось ему. Но голос был все тише, а акулий хрип — громче. Вдруг все пропало, и он увидел товарища Сталина в окружении малознакомых гэпэушников. Сталин повертел в руках фотографию Троцкого и спросил:
— Почему старик еще жив?
Гэпэушники задумались.
Вождь не стал их мучить и сам предложил решение: достал из шкафа и передал в руки его институтской одногруппнице новенький, блестящий, как самурайский меч, ледоруб.
Вдруг осталась одна одногруппница — в альпинистской экипировке, на алтайском взгорье, с этим самым ледорубом. Она улыбалась так нежно, и захотелось залезть прямо сейчас в «Одноклассники», написать ей, встретиться и… просто поговорить про Троцкого.
Немолодой, небритый, он спал, уткнувшись лицом в рулон туалетной бумаги. Его разбудил стук в дверь.
— Старик! Ты еще жив?
2008
Мир крепежа
— 1 —— А хорошо здесь сделали! Тут же детское кафе раньше было: то ли «Солнышко», то ли не «Солнышко». Не помните?
Я не помнил. Вернее, сколько себя помнил, здесь был черный провал, что-то вечно ремонтировали.
— Ну, как же, единственное детское кафе в городе, нас сюда специально водили мороженое поесть не из вафельных стаканчиков, а в серебряных чашках на ножке… А сейчас, по-моему, и нет ничего для детей.
Утро начиналось здорово, Оля держала меня за руку. Она откинулась на спинку кресла и сказала:
— В «Супермоле» есть детская площадка.
Он улыбнулся.
— Нет, это не то. Там они в загончике каком-то ползают, а «Солнышко»…
Подошла официантка.
— Определились?
Оля заказала капучино, а я сказал:
— Американо, и что у вас есть из сладкого?
— Возьмите «Элегию».
Я спросил:
— Это что?
— Вы у нас «Фруктовый восторг» пробовали?
— Нет.
— «Элегия» — это типа «Фруктового восторга», но без фруктов.
Тогда я сказал:
— Сейчас подумаю.
Он спросил:
— Скажите, у вас есть мороженое в серебряных чашках на тонкой ножке?
— Есть. У нас пошарично. Один шарик — 30 рублей.
Он заказал эспрессо и мороженое, официантка собралась уходить, но я ее остановил:
— Девушка, девушка! Вы у меня забыли спросить.
— Вы же сказали: «потом».
Тут уже Оля поставила ее на место:
— Он сказал: подумает.
— Мне «Элегию», — сказал я и сразу уточнил: — А можно на нее посмотреть?
Наглядно выбирать было проще. Два тортика стояли на белоснежных тарелочках в витрине.
— Разница только во фруктах или там разный состав теста?
Тут уже официантка вела себя вежливо.
— В «Элегии» пропитка еще идет из ликера.
Я был за рулем, так что заказал «Восторг». Вернулся к столу и поцеловал Олю. А он сказал:
— Отличное такое кафе, современное.
Оля согласилась:
— Единственное, где все более-менее по-европейски.
— А то встретились бы где-то в неприятном месте, и разговор уже совсем не тот, — сказал я, потому что был согласен с Олей в данном случае и вообще — всегда ее поддерживал.
Он улыбнулся:
— Мне очень импонирует, что вы все так продумываете.
Оля перешла к делу, но деликатно, не так чтобы в лоб.
— Мне кажется, если все правильно организовать, все правильно и пройдет.
— Естественно, — стал серьезен. Улыбочка сразу пропала, начал слушать.
— Нам вас Зинаида Матвеевна, Бовина мама, рекомендовала. Она сказала, что у вас подход современный. Сами понимаете: «как у всех» нас не устраивает.
Он стал еще серьезнее:
— Естественно. Я представляю, что вам предлагали… Но это все старая школа: они как тридцать лет назад делали, так и делают.
— И таких — большинство, — снова поддержал я Олю, — мы вот сколько видели: просто кошмар. Мы так не хотим, очень важно все знать заранее.
Он в третий раз сказал слово «естественно».
— Естественно. Я вижу ваш современный подход, вы даже место выбрали современное… Но, чтобы было комфортнее, давайте пересядем.
Встал и пошел к окну, мы за ним. Сели.
— А для чего это? — спросила Оля.
— Ну как же? Нам сейчас сидеть и разговаривать, очень же важно создать комфортную атмосферу. А так бы вы сидели и ближайшие полчаса видели что?
Смотрел на меня и ждал ответа. Я не люблю такие загадки, но ответил спокойно:
— Окно.
— Правильно. А в окне?
Я обернулся.
— Магазин.
— А какой магазин?
Я присмотрелся к вывеске.
— «Мир крепежа».
— И маршрутки через каждые две секунды! По-моему, не очень фэншуйно.
Он казался мужиком неплохим. Поэтому я ответил:
— Ну да.
Он продолжил:
— А я бы видел вход в туалет. А теперь вижу, как готовят кофе. И свет из окна красиво падает. Совсем другой разговор.
Оле понравился ход его мыслей. Она сказала:
— Фэн-шуй — это тема.
— Я, когда работал в Москве… — начал он, и Оля обрадовалась.
— Вы в Москве работали?
Ему позвонили. Взял трубку. Стал объяснять, как нас найти.
— Да, да… смотри, остановка «Завод шестерен», и кафе такое современное напротив «Мира крепежа».
Вошел парень, моих примерно лет, с кейсом в руках. Открыл кейс, достал баян. Я сразу оценил инструмент, потому что сам учился, хотя сейчас уже, конечно, все забыл. Парень разложил на коленях красную бархотку, устроился поудобнее и представился:
— Олег.
— Приятно, — сказали мы с Олей.
Он начал играть. Я сразу узнал эту мелодию, она называлась «Ливенская плясовая». У меня никогда не получалось быстро делать все эти переборы, а парень играл здорово. Лицо Оли почему-то изменилось, она стала смотреть в пол, прикрыла глаза рукой. Организатор тоже как-то напрягся, и я вдруг вспомнил, что даже не знаю, как его зовут, он просто представился вчера по телефону — Организатор. Баянист закончил играть и сказал, глядя Оле прямо в лицо:
— Чтоб и елось, и пилось, и хотелось, и моглось.
Оля подняла глаза на Организатора. Тот сказал:
— Это все обсуждаемо.
— Ну да… — Она потихоньку отходила, она вообще очень эмоциональная девушка. — Понимаете… Мне что важно… Чтобы мы сразу все понимали. Без сюрпризов. Потому что я, например, была на свадьбе у подруги, там сначала все нормально было, а потом тамада спел…
И замолчала, не говорить же такое вслух. Я подумал и сказал Организатору на ухо. Он сразу понял суть проблемы:
— Этого точно не будет. Олег даже слов таких не знает.
Олег тоже сориентировался и предложил:
— Можно из джаза что-нибудь.
Тут уже я решил закрепить ситуацию:
— Джаз — это класс. Без всей этой пошлости, чтобы стильно было и не хотелось провалиться сквозь землю.
— Я не против гармошки, — сказала Оля, — я понимаю, что мы должны как-то соответствовать. Потерпим. Просто важно знать все заранее.