Вернулась. Это успокоило Дурака.
Маше, вообще, поутру не спалось, несмотря на то, что устала она до изнеможения, не смыкала глаз больше суток, но сон не приходил к ней. За окном уже совсем рассвело, лучи солнца уже давно озарили землю, а девушка все переворачивалась с боку на бок. Она устало посмотрела на часы - девять утра. Неб будет ждать ее через три часа. Есть еще время вздремнуть. И она, завернувшись в покрывало, повернулась к стене. Кто-кто, а Машенька ни разу не усомнилась, что произошедшее вчера - не сон и не компьютерная игра.
Себек вошел в кабинет к журналистке Бастет. Он достал из-за пазухи три папки 'Дело?' и протянул их помощнице.
– Анкетные данные на Ивана Дурака, Машу и этого, который из-за тебя, милочка, потерял покой. Мне велели не смотреть, доставал все Ра из архива в Лесу Судеб.
– Мяу, - богиня взяла из рук коллеги все материалы и, бегло просмотрев личные дела на сестру и брата Дураков, с любопытствои открыла третью папку. - Посмотрим, кого мы вчера подцепили…
Крокодилоголовый раскачивался в кресле, тупо глядя в потолок и ожидая восторженных отзывов от богини любви. На той же вся наличная шерсть дыбом встала, когда она открыла первый лист дела. Бастет быстро ретировалась в четвертое измерение, а после того, как пришла в себя от перенесенного шока, вновь спроецировала себя перед коллегой.
– Что с тобой, Баст?
– Ничего, - отмахнулась она, - интересный экземплярчик попался!
– Кто он?
– А это секрет! - и богиня любви спрятала все личные дела в сейф.
Программа 2. Любовь как любовь
Фивы, 14 век до н.э.
– Сдается мне, мелкая, - пробормотал Иван, глядя в потолок, - что ты просто-напросто влюбилась.
– Нет! - Маша подскочила как на иголках. - Любви ко мне не существует, а с первого взгляда - тем более! Потому что я сама любить никого не умею!
Брат лег на кровать и лениво повернулся лицом к стене:
– Все вы так говорите. Ты только подумай, что получится-то! Про тебя анекдоты ходить будут: 'Родила Маша сына от древнего египтянина. Живет себе в Москве, поживает, горя не знает. Вот вырос сынок и спрашивает как-то маму, где же папа. Мама говорит, что папа денежки в музее зарабатывает. Ребенок не дурной, перебирает все профессии, но мама в ответ на все предложения качает головой. Нет, говорит Маша, твой папа, сынок, мумией в Каирском музее числится!'
Девушка в ответ только фыркнула, надулась и легла лицом к противоположной стене. Придумает еще этот брат, только ребенка ей не хватало! В принципе, любовь как таковую она не отрицала. Но вот любовь к ней - это несуразица.
Разве можно было сказать, что Сережка и Толик, которые спрятали ее мешок с кроссовками в раздевалке для мальчиков, когда она училась в первом классе, способны полюбить? Ее или кого-то другого - не важно! А Костя, которого вся школа Дон Жуаном называла? Он еще на каждой дискотеке танцевал с новой подружкой? А Антон-одногруппник, который на день рождения Маше кошку Ваську подарил? Нет, Антоха не сделал ничего дурного, но и за что его любить - не ясно. Обычный ухажер. Совсем не принц, и белого коня не имеет.
А чем отличался от этих парней кеметский мальчик? Неужели достаточно одного поцелуя пыльных губ, чтобы изменить свои взгляды на жизнь? Да нет же.
– Не достоин он моей любви, если таковая возможна, - пробормотала Маша, закрыв глаза. - Тоже мне, благородного рыцаря нашел!
Иван только усмехнулся и, повернувшись на спину, попытался заснуть. Он снова хотел увидеть Иру или хотя бы ее двойника. Кем была эта девушка, которой так не нравилось называться именем проводницы? Ира знала о ней всё, но ничего не говорила! Надо найти эту странную особу, спросить. Скорее всего, эта девушка и есть 'обратный билет' в двадцать первый век.
Иван не заметил, как снова уснул. Он опять стоял на аллее со сфинксами, а двойница-египтянка, появлялась то у одной статуи, то у другой. Он не то, что поймать, а уследить за ней не мог. Что за наваждение!
Разбудил Дурака свист Машиного мобильного телефона. Да, игрушка не ловит никакой сети, но часы в ней пока идут исправно. Парень лениво открыл телефон. Без пятнадцати полдень, а на экране горело сообщение будильника, записанное хозяйкой в органайзер: 'Свидание'.
– Просыпайся, мелкая, - толкнул девушку в бок Иван, - что там у тебя намечается?
– А? - сонным взглядом она посмотрела на брата. - Что ты сказал? Я сплюююююю!
И она рухнула на подушку.
– Ну, не знаю, не знаю, - тоном отменного хитреца сказал он, крутя мобильник за шнурок, - но ведь опоздаешь ты на свидание с этим египетским Джейсмом Бондом! Как хочешь, конечно, я не заставляю, можешь и проспать, мне на этого чела пофиг!
– А сколько времени?! - вскочила Маша.
– Одиннадцать сорок семь! - по слогам сказал Иван, глядя на экранчик телефона.
– Что же раньше не разбудил? - крикнула она, хватая зубную щетку Кирилла и графин с налитой еще вчера водопроводной водой и выбегая на улицу.
Иван лишь многозначительно вздохнул. Через некоторое время почистившая зубы сестренка вбежала в дом, причесалась впопыхах у зеркала и, поправив сарафанчик, в котором ей пришлось еще и спать, убежала.
– Говорю же, влюбилась ты, мелкая! - крикнул он ей вслед.
Она, убегая, повернулась и пригрозила брату кулачком, мол, было бы время, в глаз тебе обеспечено, Иванушка. Он лишь с укоризной покачал головой.
– Если так дело дальше пойдет, придется мне в одиночку в Москву возвращаться.
На площади Астерикса и Обеликса в полдень была тьма народа всех слоев и сословий. Храм Аменхотепа III не пользовался спросом. Только дети играли в прятки на аллее со сфинксами. Древняя пекарня выглядела не ахти. Не сравнить с Макдональдсом. У входа в заведение стояло два камня, накаленных на солнцепёке, и повар местного масштаба, невысокий худощавый мужичок в длинном испачканном яичными желтками переднике, использовал их в качестве сковородки для приготовления лепешек и яичниц. Посмотришь на такой фаст-фуд, и голод как рукой снимет. У входа в кузницу утаптывали землю несколько крепких лысых парней в длинных одеяниях. Таких личностей в Машины времена назвали бы головорезами.
И в толпе, как успела услышать гостья, обсуждали каких-то хеттских лазутчиков, что за ночь на домах странные знаки понаписали.
Две женщины, прошедшие мимо Маши, скопировали 'улицу Моники Левински' и 'бульвар лысых сфинксов' на папирус и обсуждали, какую из надписей лучше перерисовать над дверью, а какой украсить стены в доме. Услышь подобные разговоры Иван, подумалось Маше, он точно бы пополнил ассортимент орнаментов фразами 'Спартак - чемпион!' и некоторыми непечатными, но очень популярными словами.
Подобные разговоры начали увлекать чужестранку. Во-первых, она поняла, что хетты в прошлом были очень похожи на русских (это надо будет рассказать в университете). А во-вторых, стало ясно, что в скором времени странные значки, которые они с Иваном оставили на углах домов, разойдутся по городу в качестве орнаментов.
Жара была неимоверная. За неполные десять минут ожидания Маша не раз поклялась себе, что будет ходить на прогулки либо по утрам, либо по вечерам. Она посмотрела на часы на левой руке. Ровно полдень. Неужели ночной гуляка Неб проспал? Вдруг у него нет брата, который разбудит его вовремя. Или он не рассказал своим родичам о чужачке, подарившей ему ценный артефакт. Но тут тяжелая рука хлопнула ее по плечу сзади. И девушка обернулась.
– Ровно в полдень, - сказал он, широко улыбаясь.
Парень не стал кутаться в серый плащ, смешные носки он тоже оставил дома. При сорокаградусной жаре и у Маши на родине никто носками не пользовался.
Ночью он показался девушке полноватым и неуклюжим, на самом же деле Неб выглядел вовсе не пухленьким, скорее даже слишком худым для своего роста. Вряд ли этот стройный молодой человек когда-то страдал недоеданием, и худоба его была наследственной. Тяжелой работой он, скорее всего, не занимался: слишком хрупкой казалась его фигура по сравнению, например, с мужиками, что заказывали молоты в кузнице. Смугленький Неб очень сильно отличался от остальной меднокожей толпы. Хотя да, конечно, иногда встречались люди с подобным оттенком кожи, но они чаще относились к нищенствуим слоям общества или к заморским торговцам. Он же явно был из местной знати или хотя бы из зажиточных.
Теперь Маша разглядела, что на его короткой шее висел золотой кулончик-медальон, на котором было выдавлено три иероглифа. Последний, перо с гребенкой рядом, 'Амон', Маша знала из курса истории Древнего Египта. И предпоследний - тоже.
– А это 'Жизнь', - сказала Маша, разглядывая талисман.
– Ты знаешь наши письмена? - удивился Неб.
Письмена, ха-ха три раза, больше всего девушку интересовало другое: откуда этот парень знает русский и свободно с ней объясняется.
Письмена, ха-ха три раза, больше всего девушку интересовало другое: откуда этот парень знает русский и свободно с ней объясняется.
– Немножко, - смутилась она и провела носком по песку у основания столба. - А что там написано?
– Сам не знаю, я безграмотный. Как вижу, последние два значат: 'Жизнь Амона' или 'Живой Амон', без понятия, как там правильно.
Он так улыбнулся, что Маша поняла - знает он прекрасно содержание своей висюльки, только интригует, хочет, поди, чтобы чужачка выучила и третий иероглиф, который был написан на талисмане первым сверху.
Просто не мог Неб оказаться безграмотным. Он не выглядел таковым. Как это определяется - неизвестно, просто взгляд у него слишком умный для необразованного. Может, и хотел он слиться с толпой простого люда, но у него не выходило.
– А кем безграмотные парни тут работают, раз столько золота имеют? - заигрывающе посмотрела на своего знакомого московская студентка в надежде раскусить его.
– У меня самая дурацкая работа на свете, - заявил он, лукаво улыбнувшись и подмигнув.
– Странно, в наших краях тоже, чем более дурацкая у тебя работа - тем больше за нее платят. Не шпион ли? Ну… соглядатай.
Последнее Маша добавила после того, как увидела удивленное лицо парня, вытаращившего глаза после слова 'шпион'.
– Может быть…
Неб грустно улыбнулся и посмотрел на храм. Наверное, представил он свою новую знакомую на своем месте, и девушка поняла, что о работе с ним лучше не говорить, а то еще впадет в депрессию, и одним жизнерадостным человеком в этом городе станет меньше.
– Пойдем к Реке, чего печься на солнце как лепешки воон в той пекарне…
– Да уж, - буркнула себе под нос Маша.
А в глубине души подумала: 'Только не приглашай меня туда!'
Девушка вырвалась из объятий и пошла в сторону Хеопсовой набережной.
– Эй, подожди! - крикнул ей вслед Неб. - Забыла, что ли, как вчера уделала меня?
Он улыбался и медленно ковылял, прихрамывая на левую ногу. И только тут Маша обратила внимание, что колено у него замотано куском ткани, из-под которой торчит большой лист какого-то растения, видимо, целебного. Она протянула ему руку, и он схватил маленькую девичью ладошку своей пятерней.
– Сильно болит? - с сочувствием спросила девушка, глядя на перемотанное колено.
– Если не сгибать… ух… то вообще, нет.
Тащить за собой хромающего человека до реки казалось далеко. Правда, Машу изредка посещала мысль, что Неб просто дурит ее и притворяется сильно покалеченным. Ей казалось, что он так и ищет предлог покрепче обнять за талию, встав отдохнуть посреди дороги. Уткнувшись носом в ее плечо, он гладил ее руки. А еще сердце в его груди колотилось словно бешеное. Она чувствовала это, когда он прижимал ее к себе. Но почему-то ей не хотелось сопротивляться. Назойливого Антона, когда тот предпринял подобную попытку, она толкнула так, что тот чуть не навернулся с лестницы.
– А вот и Хапри[7]… - вытянул вперед руку Неб, показывая на сверкающую от яркого солнца воду реки.
Берег Нила, а Маша эту реку привыкла называть именно так, зарос камышами на несколько метров, так что двое гуляющих пробирались к воде, раздвигая густую траву и разгоняя прячущихся в зарослях от солнца ибисов. Болот тут не было, ноги совсем не проваливались, а после камыша открывался маленький пляжик, буквально на двух-трех человек от силы, и потом начинались воды Великой реки.
– Мелочь, - оценила Маша, - Волга под Самарой и то, больше, другой берег там почти не видно, а тут… ручей какой-то.
Москва-река тогда по ее меркам, вообще, смех посреди долины. Или она просто ожидала увидеть нечто более впечатляющее. На другом берегу совсем не было ничего интересного, только коричнево-красные скальные породы, бескрайняя пустыня и несколько маленьких домиков, вестимо, там обитали парасхиты[8]. Скукота. В учебниках истории все было куда более романтично расписано: пирамиды, Долина Фараонов, владения Сета, а на самом-то деле…
– А что такое Вору-га и Сама-ра, Маш-шу?
У кеметцев не получалось почему-то произносить звук 'л' и поэтому они заменяли его на близкий по звучанию 'р'.
– Самара - это город, где живет моя бабушка, - поведала чужестранка, - и стоит он на реке с названием Волга.
Чего и говорить, что бабушка еще не родилась, Самару - не основали, а река еще не названа Волгой. Но Маше как-то привычнее было рассказывать о далеком будущем, как о существовавшем нынче.
– А наша Хапри тоже шире. В Мемфисе, допустим, тот берег только благодаря пирамидам виден. Или хотя бы в заброшенном Ахетатоне…
– Ахетатон… - повторила студентка-искусствовед.
Это название она хорошо знала.
Ровно полгода назад, если отсчитывать относительно жизни Маши, девушка сдавала свой первый университетский экзамен. По истории. Она прекрасно помнила, как стояла у стола и водила рукой над перевернутыми билетами, не зная, какой выбрать, так как на зубок знала только половину. Ее поторапливали, и она дрожащей рукой вытянула билет: 'Эхнатон и его реформа'. Как Маша не любила этот вопрос!
Фараон Эхнатон, который сам себе имя сменил, решил за весь народ, что Богов не существует, а есть на свете только единственный и неповторимый Атон, солнечный диск, которому и следует поклоняться. Так началась в Древнем Египте перестройка всего, что было нажито тысячелетиями. Столицу новую возвели, Амарну, или, как называли этот город египтяне, Ахетатон, 'Небосклон Атона'. И богов всех старых объявили 'вне закона', а тех, кто в них верил - 'врагами народа'. Все искусство с ног на голову перевернули. Стали рисовать все 'так, как должно быть'. Много хороших вещей было создано в те времена, шедевры, так сказать. Но искусство искусством, а жизнь - это совсем другое.
Перестройка хороша для ее организатора, но не для тех, кто остался после него. Есть фанатики, имеются и оппоненты. И все закончилось так, как всем известно по учебникам, научным статьям и энциклопедиям. У Эхнатона родилось шесть дочерей от первой жены и два сына - от второй[9]. Было, кому продолжать 'благое дело'. Только вот не удалось. Наследников, как говорилось в книжках, убили тщеславные приближенные, и настала эпоха безвременья, когда и былое воротить уже тяжело, и от нового стремишься избавиться, как от порождения зла. И нет в душе ничего, кроме желания, отхватить для себя кусочек побольше. Как это похоже на то время, в котором жила Маша до невероятного перемещения в прошлое.
А предположить, что закат Ахетатонской эпохи она сможет увидеть воочию…
Или тогда, полгода назад, этот билет стал для нее предзнаменованием. Как она расплакалась, когда говорила преподавателю: 'Тутанхамон был не виноват, что жил в это время! Мальчика советник его, Эйе, использовал как инструмент для достижения своей цели и возвращения Египту старой религии, а потом сам же извел![10]' Дура она, Машка. Одногруппницы плакали перед преподавателем, чтобы тот хоть троечку им поставил за то, что те назвали Хеопса сыном Клеопатры, а она дела давно минувших дней на экзамене оплакивала. Разрушенного не вернешь, остается только смотреть на погибающую страну. Ведь после Эхнатона только при Рамсесе II произошел подъем уровня жизни.
Как хочется помочь Кемету выбраться из смуты, да не стоит, нельзя изменять историю. Это Маша знала наверняка!
– А ты была в Ахетатоне? - поинтересовался Неб.
– Нет, просто слышала кое-что. И давно его покинули?
– Мне было тогда… - он прищурил глаз, припоминая, -… четырнадцать лет.
– А сейчас тогда сколько?
Парень - не девушка, чего скрывать.
– Луну назад девятнадцать исполнилось, - сухо ответил он.
– А у меня день рождения через шесть месяцев примерно. Тоже девятнадцать будет, - улыбнулась Маша и протянула ему руку, - идем, чего стоять как памятники.
– Издеваешься? - спросил он, поглядывая на перевязанную ногу.
Девушка ответила ему такой заискивающей улыбкой, что не уступить ей было невозможно. Не отвалится же нога, на самом деле. Неб сел, обнял Машу и начал рассказывать:
– Это моё любимое место. Жалко только, что во время наводнения его затопляет. Сейчас-то у нас месяц фармути[11], конец весны, скоро начнется засуха, будет ещё жарче. Ужасное время. Поверь, сидеть дома, поджав ноги на кровати во время наводнения - куда приятнее, чем терпеть засуху.
– А я люблю, когда жарит!
Видела бы Маша, какими красными стали ее плечи за час прогулки под весенним солнышком, взяла бы слова обратно. Это привыкший к такому пеклу Неб мог не бояться, что его спина сгорит на безжалостном солнце.
– Ничего-ничего, - рассмеялся парень, - если ты в Кемете надолго, то дней через двадцать ты ощутишь, что такое настоящая жара. И сама себе волосы обрежешь, чтоб не мешались. То, что сейчас у нас в полдень - утренняя прохлада по сравнению со временем засухи.