Субботин довольно подмигнул Челищеву, который задумчиво покивал головой в ответ. Гошино удовлетворение Сергею не передалось. Не верилось ему, что Касатонов, этот «бройлерный кабан», имел какое-то отношение к убийству его родителей. Уж больно спокойно он держался на допросе. Но тогда зачем он явно врет про магнитофон?
«Ничего, ночь „попарится“ Михаил Иванович, поумнеет, а утром мы все спокойно выясним», — успокоил себя мысленно Сергей. Он и представить себе не мог, что никакого покоя завтрашний день не принесет, и вместо ответов на старые вопросы он получит новые…
Те, кому довелось провести хотя бы одну ночь в ИВС Смольнинского РУВД, могут засвидетельствовать, что заведение это сильно отличается от санатория. Причем в худшую сторону. Удобств минимум, атмосфера вонючая, потому что от «постояльцев» редко пахнет французским парфюмом…
Из помещения дежурной части доносились какие-то голоса, смех и монотонное бормотание переносного телевизора, который работал в дежурке, несмотря на все запреты и инструкции. Миша Касатонов, в недавнем прошлом спортсмен, подающий надежды, а ныне — обычный рядовой бандит, никак не мог уснуть, ворочаясь на жестких нарах. Мишу терзали два извечных русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?» Мише было страшно и муторно, и, он, как заведенный, шептал в темноту: «Во бляди, в блудняк втравили», — и скрипел зубами от тоски, потому как понимал, что в блудняк себя втравил он сам…
Прошлым вечером на хату, где, кроме Касатонова, ночевали еще три быка, ввалился совершенно пьяный Костя-Молоток с какой-то малолеткой. Молоток был бандитом постарше и всякий раз не забывал это подчеркнуть перед салагами типа Касатонова, недавно пришедшими в организацию, у которых еще не было ни заслуг, ни денег, ни даже закрепившейся клички… Молоток вроде как бы «курировал» молодых рекрутов, хотя воспитателем он был плохим и, говоря молодым быкам о строжайшей дисциплине и полном запрете пьянства в организации, сам неоднократно нажирался как скот в съемной хате молодых, за что неоднократно вздувался своими начальниками.
В этот вечер Костя был вовсе не в себе, и Касатонову показалось, что он не только пьян, но и ширнутый. И девка — совсем молоденькая — была такая же «двинутая». Косте было вовсе невесело, его лихорадило, он быстро начал что-то говорить про злую судьбу, запричитал, затем позвал Мишиного соседа по комнате и предложил «расписать» малолетку на двоих. Малолетка не сопротивлялась и, похоже, не очень понимала, где она и что с ней делают… Касатонов помялся перед приоткрытой дверью в комнату, где вовсю уже шло «порево». Мише нужно было передать Молотку, что его уже который день искал Винт — бригадир и самый большой начальник в организации, кого знал Касатонов, но, похоже, Костя, все равно бы ничего сейчас не воспринял. А потому Касатонов на кухне позвонил по оставленному Винтом телефону и вытащил из Костиной куртки, валявшейся на полу в прихожей, ключи от «восьмерки», которая хоть и считалась общей, но на самом деле была практически постоянно узурпировна Молотком. Мише очень давно хотелось оторваться на «восьмерке» с Веркой, недавней подружкой, работавшей в «подотчетном» ночном ларьке…
Прихватив оставленный Молотком в свой прошлый визит (такой же пьяный и истеричный, как и нынешний) красный двухкассетный «Филипс», Миша задержался у двери в комнату, где малолетка громко стонала от удовольствия, получаемого одновременно спереди и сзади.
— Костя, я, это, машину возьму ненадолго… Моя очередь вроде, да и вам без нее сейчас кайфово, — негромко, скорее для самого себя, чем для братанов, проговорил Касатонов. Посчитав доносящиеся из комнаты стоны и урчание, перемежающиеся матом, сигналами согласия, Касатонов тихонько прикрыл за собой дверь и застучал кроссовками вниз по лестнице… Вспоминая все это на жестких нарах ИВС, Касатонов скрипел зубами от тоски.
Потом он вспомнил, как Винт рассказал, что братву в беде, и особенно в тюрьме, не бросают, и стал рисовать в уме разные приятные картинки «отмазки», побега и прочей романтической ерунды. С этими картинками в голове Миша и задремал. И не слышал, как в ИВС ввели нового «постояльца», который после того, как за ним закрылась дверь, помедлил немного, привыкая к темноте, а потом направился прямо к Мишкиным нарам. Новенький был мужик лет тридцати — худощавый, с плавными движениями и хищными тенями на рубленом лице.
— Эй, подъем! — негромко сказал худощавый, тряся Касатонова за плечо.
— А… что? А? — Миша никак не мог оторваться от сна и испуганно таращился на незнакомца. — Чево?
— Слушай сюда! Ты — Касатонов Михаил Иванович?
— Да, а че?
— Ты наследил, парень! Напачкал! Убрать за собой надо. Подтереть. Без дергатни, спокойно! Винта знаешь? Сделаешь как надо — вытащим…
— Чево-чево сделаешь? — все еще не понимал Касатонов, но в голосе его уже слышалась безнадежная тоска. — Я же не делал ничего!
— А кто ключи от «восьмерки» взял? Сами в руку прыгнули? Слышь, Винт сказал — взять на себя… Вытащим потом, баксами получишь. Девочкам целочки ломать будешь…
— Это же не я, это Костя…
— Костя твой — баран, уже рыбок кормит, — зло оборвал худощавый. — Ты слушай, что делать надо, да запоминай крепче! Второй раз за ради такого красавца никому сто двадцать вторую цеплять на себя неохота! Слушай сюда…
И худощавый начал шептать что-то в самое ухо Касатонова, которому казалось, что он просто видит какой-то кошмарный сон и нужно лишь чуть-чуть напрячься, чтобы не проснуться…
Но худощавый все шептал и шептал Мише в ухо, сидевшему молча, хоть и хотелось ему кричать в голос.
— А если не получится? — спросил Касатонов, заранее зная ответ.
— А не получится — ответишь! Так что лучше — чтобы получилось, корешок… Для тебя лучше…
На следующий день Валера Чернов принял «покаянку» у Касатонова. Миша «раскололся» с раннего утра, и ликующий Валера только успевал записывать: «Я, Касатонов Михаил Иванович, добровольно сообщаю органам милиции следующее, о чем прошу учесть при назначении мне наказания: … августа 1992 года я решил совершить квартирную кражу по адресу…, так как мне было известно от знакомого по имени Исмаил, что в квартире много антикварных изделий. Когда я путем подбора ключей открыл дверь квартиры и вошел в нее, на меня неожиданно кинулся хозяин. Обороняясь, я три раза ударил его ножом, который у меня был с собой, в область туловища. Удары я наносил сверху вниз. Как убивал хозяйку — помню плохо, потому что очень испугался. Убегая, схватил магнитофон „Филипс“, потому что в тот момент не имел средств к существованию. Магнитофон я хотел продать. Орудие преступления (нож) в тот же день я выкинул в Неву… Могу показать, как все происходило, непосредственно на месте преступления…»
Челищев узнал обо всем этом от Субботина, который позвонил ему с утра в прокуратуру. Гоша, похоже, считал, что все закончилось, и несколько удивился ноткам недоверия в голосе Сергея. Челищев предложил Гоше съездить вдвоем в Смольнинское и еще раз «покрутить» Касатонова, на что Субботин, хмыкнув, ответил: «Старик, так уже все, в принципе, ясно… Завтра уличная[4], нюансы сами доработаете… А у нас сейчас запарка небольшая, похоже, «серия» пошла… Ты извини, я, если, конечно, очень надо, подъеду, но…»
В общем, ни Челищев, ни Субботин Касатонова перед следственным экспериментом увидеть не смогли… Сергея дернул к себе начальник отдела и долго и нудно выяснял причины задержки дел об убийстве сторожа фирмы «Криста», и Сергей так же долго и нудно что-то врал, потому что, по правде говоря, причина задержки была только одна — Сергею заниматься этим делом было просто некогда, да и неохота.
Перед концом рабочего дня Челищев заскочил к Марии Сергеевне Плоткиной, предпенсионного возраста следачке, получившей в производство дело об убийстве Челищевых. Сергей оставил ей комплект ключей от квартиры, сказав, что тоже постарается успеть к началу «уличной».
— Не возражаете, Мария Сергеевна?
— Ну что вы, Сереженька, конечно… Я все понимаю. — Плоткина всегда «все понимала» и редко возражала кому бы то ни было. Мыслями она давно была на пенсии и досиживала в прокуратуре последние месяцы.
Говорили, что когда-то Мария Сергеевна была хорошим профессионалом, но это было давно. Сейчас главной страстью Плоткиной стало вязание спицами по образцам из журнала «Бурда-моден». Это знали все в прокуратуре, но закрывали на это глаза. Все понимали — возраст. Сергей тоже все понимал. Не понимал он только одного — почему дело об убийстве его родителей «расписали» Марии Сергеевне, которая последние три года получала только самые простые, или, как говорил Андрюха Румянцев, адаптированные дела.
К началу «уличной» Челищев, конечно, опоздал. В прокуратуре ему пришлось срочно писать какие-то справки, неведомо зачем потребовавшиеся шефу «прямо сейчас, Сергей Саныч, не откладывая…»
К началу «уличной» Челищев, конечно, опоздал. В прокуратуре ему пришлось срочно писать какие-то справки, неведомо зачем потребовавшиеся шефу «прямо сейчас, Сергей Саныч, не откладывая…»
У подъезда Челищевых сиротливо стояли замызганный «жигуленок» и такой же замызганный «воронок». Две старушки с собачками, оживленно обсуждавшие новость — «убивца Челищевых привезли, рожа-то — злодейская», — тактично замолчали, увидев Сергея. На лестничной площадке второго этажа скучал прыщавый милиционер, одетый по моде участковых в коротковатые форменные брюки не доходившие до верхнего края растоптанных ботинок…
Еще двое красавцев, которые, судя по всему, должны были перекрывать площадку четвертого этажа, курили на третьем — напротив двери Челищевых. Одного из них Сергей узнал — в день убийства он ходил по квартире и приговаривал: «Живут же люди…»
В квартире снова было полно народу. Мария Сергеевна с неизменно добрым лицом что-то писала. Сияющий как медный таз, гордый собой Валера Чернов что-то говорил двум несчастного вида понятым, постоянно приговаривая «под Жеглова»: «Значится, так!»
Седовласый специалист-криминалист в потертой кожаной куртке что-то проверял в видеокамере…
Миша Касатонов был пристегнут за руку к худенькому сержанту в огромной фуражке. Миша был очень бледен и постоянно слизывал пот с верхней губы.
— Касатонов, покажите еще раз, как вы наносили удары, — ласковым голосом сказала Плоткина, кивнув Сергею. — Коля, зайди, пожалуйста.
Участковый Коля с готовностью стал изображать Челищева-старшего. Наверное, он в этот момент думал, что в нем погиб великий артист. А может, думал, что еще не погиб.
— Я испугался, — заговорил Касатонов, — хотел бежать, но мужик схватил меня за горло, и я, обороняясь… Сергея затрясло, и он сел на диван, доставая сигарету.
— Володя, снимай! — ласково повернулась Плоткина к криминалисту.
— Покажите, как вы наносили удары.
— Ну, вот так, примерно, — Касатонов махнул правой рукой, прикованной к левой руке сержанта, и замер. Вдвоем они стали напоминать известную скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница».
— Сверху вниз? — уточнила Плоткина.
— Да, — трясущимися губами прошептал Касатонов. — Показать трудно — рука закована…
— Момент, — метнулся к Касатонову с сержантиком Чернов. — Я мигом, Мария Сергеевна… Суетливыми движениями Валера отстегнул Касатонова от сержанта.
— Так как вы били?
— Вот так… — Касатонов махнул рукой сверху вниз, в грудь важного участкового Коли.
Все движения Касатонова были какими-то замедленными, казалось, он о чем-то лихорадочно думал, и Сергей вдруг забеспокоился.
— Покажите еще раз, как? — не отрывая глаз от бумаг, переспросила Плоткина.
— Вот так!
Участковый Коля, казалось, просто сломался от страшного удара ребром ладони в горло. Чернов, получив «вертушку» в голову, падал с не успевшей сойти с лица улыбкой. Криминалист Володя непонятно каким образом отлетел в дальний угол комнаты вместе с видеокамерой, а у ног Касатонова, держась за живот, скулил сержантик, на голове которого каким-то чудом продолжала держаться фуражка. Плоткина подняла от бумаг непонимающие глаза.
— Ты че, блядь, де… — Второй участковый, решивший заглянуть в квартиру на шум, не договорил, вышвырнутый ударом входной двери на лестничную площадку.
— Не стрелять! — истошно заорал Челищев, проскакивая мимо понятых, превратившихся в экспонаты музея восковых фигур, и перепрыгивая через блюющего на пол сержантика…
Касатонов сначала рванулся было вниз, но на площадке второго этажа щелкнул затвором бледный от решимости милиционер. Тогда Касатонов ринулся наверх: «Чердаком уйду!»
Он поступал, не думая. Повинуясь приказам могучего инстинкта самосохранения, он бросился наверх, к люку на крышу.
— Не стрелять! — орал Челищев, выскакивая на лестницу.
— Стой, сука! — захрипел участковый, лежавший на лестничной площадке, пытаясь достать пистолет из-под плаща.
Челищев, задыхаясь, бежал за Касатоновым, который уже перелезал через решетку, отделяющую последнюю площадку от остальной лестницы. Люк на крышу был открыт.
— Стой!
— Отсосите, пидоры! — визгливо выдохнул Касатонов.
Тут снизу гулко ударили два выстрела.
Миша замер на решетке, будто задумавшись о чем-то, а потом разжал пальцы и упал в пролет…
Челищев помчался вниз, мимо открывающихся дверей, в которых белели испуганные лица соседей.
Касатонов был еще жив, и ему было очень больно. Он дергался и всхлипывал, лежа на спине, и стонал тоненьким мальчишеским голосом:
— Мама, ой, больно как, мамочка!…
— Сейчас, Миша, сейчас, — бормотал Челищев, опускаясь на пол рядом с Касатоновым и подхватывая его голову рукой. — Сейчас доктор приедет, ты что же это натворил…
— Не прие… — Миша забился, застонал на руках Челищева и угасающим голосом прошептал, отчаянно тараща мутнеющие глаза:
— Я не… не убивал… я даже не… Потом Миша дернулся и затих, а Челищев все сидел и придерживал его за голову, пока сверху не приковылял Валера Чернов с пистолетом в руке:
— Сергей Саныч?! А?! Как же это? Но — он сам… Мы все по инструкции… А?!
Челищев медленно встал с пола и посмотрел на кровь Касатонова на своих руках. Потом глянул на растерянное лицо Чернова и коротко, презрительно бросил:
— Тебе, Валера, не в ментовке работать, тебе коров пасти надо!
Второй час Сергей пытался сосредоточиться на формуле обвинения по делу сторожа фирмы «Криста», злодейски убитого приятелями-собутыльниками во время ночного дежурства. Несмотря на то, что в деле со сторожем-алкоголиком все было предельно ясно, Челищев с трудом печатал каждую строчку по пять минут. Мыслями он постоянно возвращался к погибшему Касатонову и его последней фразе: «Я не убивал». К тому же Миша показывал, что бил ножом сверху, а Субботин, видевший трупы, сказал, что отца ударили ножом снизу… Что-то не складывалось во всей этой истории, и это «что-то» не давало Сергею покоя.
Оставив в машинке лист с недопечатанным обвинением, Сергей толкнулся в дверь шефа. Дверь была заперта. Челищев прошел в приемную прокурора и хмуро спросил Воронину:
— В бункере?
— Да, — Юля полупривстала со стула навстречу Челищеву. — Совещание.
— Мой выйдет, скажи, что я к судмедэксперту поехал…
Поехал Челищев, как обычно, «одиннадцатым» маршрутом — то есть общественным транспортом и пешком.
К экспертам ездить Сергей не любил, потому что запахи в этом заведении были не для слабонервных… В канцелярии Челищев взял материалы по своему сторожу и толкнулся в кабинетик Антоши Худово, судмедэксперта, который проводил вскрытие трупов Челищевых. Антоша был на очередном вскрытии, и в кабинетике сидели только две молоденькие лаборантки, аппетитно уплетавшие бутерброды с вареной колбасой.
Ждать Антошу с ними Челищев не захотел и вышел в коридор. Пока он был в кабинете, в коридор успели внести носилки с очередным трупом, прикрытым простыней.
Сергей задумчиво уставился на носилки.
— Хороша красотка? — пьяненький санитар, хохотнув, отдернул простынь.
Девушка, лежавшая на носилках, и впрямь, видно, была при жизни красива. Краски лица еще не успели потускнеть. У левого соска чернело небольшое пулевое отверстие…
— С «черными» трахалась девочка, — икнув, прокомментировал санитар, — ну и попала под разборку. А хороша… И санитар чмокнул губами.
Челищев подавил желание выругаться и отошел к окну, доставая сигарету. Что толку срывать раздражение на санитаре? Они — люди убогие, работающие не за страх, а за спирт…
— Давно ждешь?
Сергея хлопнул по плечу Антоша Худово. Худово был всего несколькими годами старше Челищева, но выглядел глубоким стариком. Каждодневные неумеренные дозы спирта делали свое дело. Но алкоголиком Худово себя не считал, заявляя, что «алкоголики — это когда деградация личности. А я еще вполне функционирую».
— Антоша, — сказал Сергей, — я насчет заключения по моим…
— Да, да… — горестно кивнул Худово. — В принципе готово, но я еще не отпечатал, у нас тут — сам видишь, каждый день «клиенты» новые… Как будто живыми в очередях не настоялись.
— Мне не нужно отпечатанное, мне только узнать, как наносились удары. Просто для себя.
— Ну, это пожалуйста. Пошли ко мне. «Мерзавчика» примешь?
— Да нет, спасибо. И без того хреново.
— Ну, как знаешь, как знаешь… — Антоша распахнул дверь в свой кабинет и распорядился:
— Ларисочка, дозу!
Ларисочка, лаборантка с глазами сумасшедшей кошки, через которую, как говорили, прошел весь «убойный цех», заколыхала грудью, рискуя порвать халатик, и налила Худово рюмку спирта. Ларисочка все делала, колыхая грудью, и надо отметить, колыхать было чем…