Послышался топот бегущих ног — ближе, ближе, ближе. Сполнер нашарил дверную ручку. Нажал ее — вывалился на мостовую, точно пьяный, и застыл, прижавшись ухом к асфальту, в ожидании очевидцев. Их приближение походило на сильный дождь, когда множество капель — крупных, средних, мелких — сыплется на землю. Сполнер, выжидая, прислушивался, потом кое-как, с трудом приподнял голову и огляделся.
Толпа его уже обступила.
Сполнер ощущал на себе чужое дыхание, смешанное с различными запахами: вдыхая, втягивая и высасывая, у него отбирали необходимый для него воздух. Толпа густела, теснилась и напирала, лишая его кислорода: вконец задыхаясь, он попробовал взмолиться, чтобы они хоть чуточку отодвинулись, — нельзя же долго продержаться в вакууме. Голову заливала кровь. Он рискнул пошевелиться и понял, что с позвоночником у него совсем плохо. При ударе он почти ничего не почувствовал, но позвоночник явно был поврежден. Лучше никак не двигаться.
Говорить он не мог. Рот разевал, но, кроме нечленораздельного хрипа, ничего из него не исходило.
Кто-то произнес:
— Помогите мне. Мы его перевернем и приподнимем, чтобы ему было удобнее.
Череп Сполнера готов был разорваться от вопля:
«Нет! Не трогайте меня, не трогайте!»
— Давайте его переместим, — вкрадчиво предложил чей-то голос.
«Идиоты, вы меня убьете, не смейте!» — надрывался Сполнер от безмолвного крика.
За него взялись. Начали поднимать. Он, борясь с тошнотой, не переставал истошно, хотя и беззвучно, вопить. Его выпрямили, причинив смертную муку. Орудовали двое. Один — худой, бледный, сосредоточенный, проворный юноша; второй — морщинистый старик с запавшим ртом.
Сполнер где-то их уже видел.
Знакомый голос задал вопрос:
— Что — он умер?
Другой голос, врезавшийся в память, отозвался:
— Нет. Пока нет. Но до прибытия «скорой помощи» не доживет.
Какой же все-таки нелепый, безумный заговор. И так при всякой аварии. Сполнер, видя перед собой плотную стену из лиц, истерически взвизгнул. Они замкнули его в кольцо — судьи и присяжные, которых он уже навидался вдоволь. Превозмогая боль, он принялся их подсчитывать.
Веснушчатый мальчуган. Морщинистый старик с запавшим ртом. Рыжеволосая женщина с ярко накрашенными губами и румянами на щеках. Старуха с родинкой на подбородке.
«Понятно, ради чего вы сюда сунулись, — думал Сполнер. — Как при каждом дорожном инциденте. Удостовериться, кому выжить, кому скончаться. Поэтому-то вы меня и подняли. Зная, что мне от этого крышка. Вам ли неизвестно, что оставь вы меня в покое — я бы выкарабкался. И так заведено издавна, стоит народу столпиться. Убивать этаким манером куда как легче. Алиби у вас наготове, объяснение проще простого: дескать, откуда нам знать, что шевелить пострадавшего опасно. Мы вовсе не собирались ему навредить».
Сполнер глядел на толпу снизу с любопытством утопленника, взирающего на прохожих, которые перегнулись через перила моста.
«Кто вы? Откуда взялись и как это в один миг тут очутились? Вы вечно встреваете целой толпой, загораживаете свет, отнимаете у полумертвого последний воздух, лишаете его крошечного остатка пространства. Попираете несчастных, чтобы ни малейшего шанса им не дать. Вы у меня все до единого наперечет».
Этот свой монолог Сполнер изложил как только мог вежливо. В ответ молчание. Лица все те же. Старик. Рыжеволосая женщина.
Кто-то подобрал его портфель.
— Чей портфель? — раздался голос.
«Мой! Там улики против всей вашей кодлы!»
Глаза впились в него. Поблескивают под взъерошенными волосами или из-под шляп.
Лица.
Издалека — вой сирены. Карета «скорой помощи».
Но по лицам — по тому, как они на него смотрели и что выражали, Сполнер понял, что уже поздно. Он прочитал приговор по лицам. Им он был известен.
Он попытался заговорить. Изо рта вылетели наружу обрывки слов:
— Кажется, я… я примкну к вам… Я, я… буду теперь с вами… в вашей компании…
Сполнер закрыл глаза в ожидании коронера.