У них совсем уже подгибались ноги, когда тропа вдруг мягко повлекла их в гору. Послышался приветливый переплеск: в темноте забелел пенистый водопадик. Деревья расступились; туман отполз назад. Они вышли из лесу на широкое травянистое всхолмье. Река, ставшая быстрой речушкой, весело журчала, сбегая им навстречу, и поблескивала в свете зажигающихся звезд.
Невысокая шелковистая трава под ногами была, должно быть, обкошена. Подстриженные деревья на опушке стояли стройной живой изгородью. Ровной, обложенной булыжником дорожкой обернулась извилистая тропа. Она привела их на вершину травяного холма, залитого серым звездным светом; все еще вдалеке, на возвышенном склоне, теплились окна дома. И снова вниз повела дорожка, и снова повела вверх по травяной глади. В глаза им блеснул широкий желтый просвет распахнутой двери. Вот он, дом Тома Бомбадила, у подножия следующего холма, – оставалось только сойти к нему, над ним высился голый крутой скат, а еще дальше в глубоком сумраке чернели Могильники. Усталость как рукой сняло, половины страхов как не бывало. Навстречу им зазвенела песня:
А потом зазвучал другой голос – чистый и вековечный, как весна, и радостно-переливчатый, словно поток с яснеющих утренних высей.
И хоббиты оказались на пороге, озаренные ясным светом.
Глава VII. У ТОМА БОМБАДИЛА
Четыре хоббита переступили широкий каменный порог – и замерли, помаргивая. Они оказались в низком, но просторном покое, освещенном висячими лампадами и пламенной вереницей длинных свечей, сверкавших на темной гладкой столешнице. В кресле, в дальнем конце покоя, лицом к дверям, сидела хозяйка дома. Ее белокурые волосы ниспадали на плечи и мягко струились вниз; ее облекало платье, нежно-зеленое, как юный тростник, а пояс был золотой с ярко-голубыми незабудками; вокруг нее на зеленых и бурых блюдах плавали кувшинки – и как на озерном троне сидела она.
– Входите, дорогие гости, – прозвучал ее голос, тот самый, чистый и вековечный.
Робко вступили они в покой, неловко и низко кланяясь, точно постучались, чтобы попросить напиться, в обычный дом у дороги, а им отворила прекрасная эльфийская дева в цветочном уборе. Но они и слова не успели вымолвить, как она перепрыгнула через лилии и, смеясь, устремилась к ним, и платье ее прошелестело, точно прибрежный камыш, шелохнутый ветерком.
– Смелее, милые друзья! – сказала она. – Смейтесь, веселитесь! Я – Золотинка, речная царевна.
Пропустив их мимо себя, она затворила дверь и обернулась, отстраняя ночь за дверью легким движением гибких белых рук.
– Пусть ночь останется в Лесу! – сказала она. – Вы, верно, все еще страшитесь густого тумана, темных деревьев, заводей и омутов да неведомой твари лесной. Не бойтесь, не надо! Нынче вы под надежным кровом Тома Бомбадила!
Они переминались у порога, а Золотинка, улыбаясь, разглядывала их.
– Прекрасная госпожа Золотинка! – промолвил наконец Фродо, охваченный непонятным ликованием. Бывало, он обмирал от восторга, внимая чарующим эльфийским голосам, но тут волшебство было совсем другое, и восторг не теснил ему грудь, а согревал сердце; чудесное не было чуждым. – Прекраснейшая госпожа! – повторил он. – Мне вдруг стала внятной таинственная отрада ваших песен.
О тростинка стройная! Дочь Реки пречистой!
Камышинка в озере! Трель струи речистой!
О весна, весна и лето, и сестрица света!
О капель под звонким ветром и улыбка лета!
И он осекся, сам себе удивляясь. А Золотинка рассмеялась.
– Добро пожаловать! – сказала она. – Вот не знала, что в Хоббитании живут такие речистые хоббиты. Но ты, верно, дружен с эльфами: у тебя такие ясные глаза и звонкий голос. Как хорошо, что вы до нас добрались! Ну, рассаживайтесь, хозяин сейчас придет, только задаст корму лошадкам – они ведь устали не меньше вашего.
Хоббиты ног под собой не чуяли и охотно уселись в низкие тростниковые креслица. Золотинка хлопотала ,у стола, а они не сводили с нее глаз, наслаждаясь, словно танцем, резвой прелестью ее движений. Со двора доносилось веселое пение. Снова и снова повторялось уже слышанное «сыр – бор», «гол – лог», «сух – мох», и звучал припев:
Молодчина Бомбадил – вовремя пришел ты к ним -
В голубом своем камзоле, а ботинки желтые!
– Прекрасная госпожа! – снова заговорил Фродо. – Может, это и глупый вопрос, но все-таки скажите, кто такой Том Бомбадил?
– Он такой и есть, – отозвалась Золотинка, с улыбкой обернувшись к нему.
Фродо вопросительно взглянул на нее.
– Ну да, вот такой, как предстал пред вами, – ответила она на его вопросительный взгляд. – Он здесь всюду хозяин: ему подвластны леса и воды, холмы и долы.
– Значит, он – повелитель здешнего края?
– Да нет же! – возразила она, и улыбка ее потускнела. – Как это было бы тягостно! – прибавила она вполголоса, почти про себя. – Деревья и травы и все обитатели нашего края живут себе и живут, ничьих им велений не нужно. А Том Бомбадил – всем хозяевам хозяин. Он знает наперечет все неведомые тропы и тайные броды, разгуливает по лесу и пляшет на холмах средь бела дня и темной ночи, никто и ни в чем ему не помеха. Старый Том Бомбадил не ведает страха – он здесь извечный хозяин.
Дверь распахнулась, и вошел Том Бомбадил. Он был без шляпы, его пышные курчавые волосы венчала корона из желто-алых листьев. Том рассмеялся, подошел к Золотинке и взял ее под руку.
– Вот она, моя хозяйка, в изумрудном блеске! – сказал он хоббитам. – Вся в зеленом серебре и звездистых искрах! Больше свеч на стол, хозяйка! Сдвинем занавески – и за доброю едой вечер минет быстро. Стол накрыт, и ужин ждет – молоко да масло, белый хлеб и желтый мед – значит, все прекрасно!
– Стол-то накрыт, – отозвалась Золотинка, – а вот гости готовы ли к ужину?
Том захлопал в ладоши и весело удивился самому себе:
– Вот растяпа! Заспешил! Приглашает ужинать! А зайчата – чуть живые, им умыться нужно. Ну-ка, милые, сюда. А плащи – снимайте. Есть и мыло, и вода – умывайтесь, зайцы!
Он отворил неприметную дверь в глубине зала, и хоббиты потянулись за ним: короткий коридорчик, и за углом – дверь в северную пристройку с покатым потолком. По стенам тесаного камня развешены были зеленые циновки и желтые коврики, плиточный пол устилал свежий тростник. У одной стены рядком лежали четыре плотных тюфячка и белые стопки постельного белья, у другой, напротив, стояла широкая скамья, а на ней – глиняные плошки и коричневые кувшины с кипятком и холодной водой. И возле каждого ложа – мягкие зеленые шлепанцы.
Вскоре умытые и освеженные хоббиты сидели за столом, по двое с боков, во главе – хозяин, против него – Золотинка. Ужинали долго и весело. Изголодавшиеся хоббиты уплетали за обе щеки, но сыру и сливок, хлеба и меда, зелени и ягод было вдоволь. Пили они из своих кубков словно бы кристальную родниковую воду, но она веселила пуще вина и развязала им языки. Вдруг оказалось, что они звонко распевают, словно петь было легче и проще, чем говорить.
Наконец Золотинка с Томом поднялись и убрали со стола. Гостей пересадили в кресла у камина; они положили усталые ноги на подставленные скамеечки. В широком камине радостно полыхал огонь, и веяло сладковатым запахом: дрова, наверно, были яблоневые. В прибранном покое погасили огни, осталась лишь одна лампада да четыре свечи на каминной доске, по паре с каждого края. И со свечою в руках возникла перед ними Золотинка: каждому из них пожелала она покойной ночи и приятного сна.
– Отдохните до утра! – сказала она. – Лесных гулов и ночных шорохов не бойтесь! Двери наши овевает ветер с холма, а в окна проникает лишь лунный и звездный свет. Доброй ночи!
И ушла, шелестя и мерцая, точно прожурчал в ночной тиши ручеек по прохладным камушкам.
Том сидел с ними и молчал, а они набирались храбрости спросить хоть о чем-нибудь из того, о чем хотели спросить за ужином. Глаза у них слипались. Наконец Фродо проговорил:
– Ты меня услышал, хозяин, или просто случайно проходил мимо и пришел на помощь?
Том словно очнулся от приятного сновидения.
– Что? На помощь? Нет, не слышал, я ведь песни распевал и тропинкою речною к дому своему шагал… ну а в общем, стороною про тебя и раньше знал, знал, что хоббиты-зайчата в лес попали не случайно, да и все тропинки тайно нынче сходятся к Ветлянке – Старый Вяз сюда их тянет, чтобы путников губить… Так, а мне чего ж хотелось… на лесной тропинке?..
– Ты меня услышал, хозяин, или просто случайно проходил мимо и пришел на помощь?
Том словно очнулся от приятного сновидения.
– Что? На помощь? Нет, не слышал, я ведь песни распевал и тропинкою речною к дому своему шагал… ну а в общем, стороною про тебя и раньше знал, знал, что хоббиты-зайчата в лес попали не случайно, да и все тропинки тайно нынче сходятся к Ветлянке – Старый Вяз сюда их тянет, чтобы путников губить… Так, а мне чего ж хотелось… на лесной тропинке?..
Он снова закивал: его клонила дремота, но он продолжал, теперь уже напевно:
У меня там было дело – собирать кувшинки,
Чтоб потом преподнести их милой Золотинке;
Я всегда так делаю перед первым снегом,
Чтоб они цвели у ней до начала лета -
Собираю на лугу в чистом светлом озере,
Чтоб ладони холодов их не заморозили.
Я у этих берегов – давнею порою -
И жену свою нашел – раннею весною:
В камышах она звенела песней серебристой,
А над нею распевал ветерок росистый.
Он открыл глаза, и взгляд его блеснул синевой.
Так что видите, друзья, я теперь не скоро
У Ветлянки окажусь – может, лишь весною, -
Да и с Вязом повидаюсь под конец распутицы,
В дни, когда на нем листва весело распустится
И когда моя жена в золотистом танце
На реку отправится, чтобы искупаться.
Том опять приумолк, но Фродо уж не мог удержаться и задал свой самый главный вопрос.
– Расскажи нам, хозяин, – попросил он, – про этот страшный Старый Вяз. Кто он такой? Я раньше о нем никогда не слышал.
– Нет, не надо! – в один голос вскрикнули Мерри и Нин, выпрямившись в креслах. – Сейчас не надо! Лучше утром!
– Верно! – согласился Том. – Верно, лучше отдыхайте, ночь не для таких рассказов! Спите бестревожно, зайцы, и не бойтесь старых вязов! Да и шорохов ночных тоже не пугайтесь!
С этими словами он задул лампаду и, взявши в руки по свече, проводил их в спальню.
Тюфяки и подушки были мягче мягкого; хоббиты задернули пологи, укутались в белые шерстяные одеяла и мгновенно уснули.
Тяжелый сон отуманил Фродо. Ему грезилось, будто встает молодая луна и в ее бледном свете перед ним возникает мрачная высокая скала, прорезанная аркой. Потом его словно подняли ввысь, и он увидел не скалу, а скопище скал: темная равнина, зубчатая ограда, черная башня, а на ней кто-то стоит. Юная луна светила несмело: видна была только темная-темная башня да светлая фигурка наверху. Понизу ярились дикие голоса и злобно рычали волки. Из-за луны вдруг выплыла размашистая тень; тот, наверху, вскинул руки, и ослепительным лучом ударило из его посоха. Плеснули орлиные крылья, а внизу завыли, заклацали клыками волки. Ветер донес яростный стук копыт – с востока, с востока, с востока. «Черные Всадники!» – понял Фродо и проснулся в холодном поту; быстрыми молоточками стучала у него в висках кровь. «Неужели же, – подумал он, – я наберусь храбрости покинуть эти стены?» Он лежал затаив дыхание, но теперь все было тихо. Наконец он свернулся калачиком и погрузился в сон без сновидений.
А рядом с ним сладко спал Пин: но сон его вдруг обернулся удушьем, он заворочался и застонал. И разом проснулся или будто бы проснулся, слыша в темноте странные звуки из сна: «пыт-пыт», «ы-ыхх-хыхы» – и будто кто-то потирает ветви друг о друга, корябает по стене и стеклам деревянными когтями: «скырлы, скырлы, скырлы». Он спросонья подумал, не вязы ли возле дома; и страшнее смерти оказалось, что он ни в каком не в доме, а в дупле Старого Вяза и над ним раздается жуткое, скрипучее старческое хихиканье. Он сел в постели, оперся на мягкие, ласковые подушки и облегченно откинулся на них. Тихим эхом прозвучали у него в ушах слова Золотинки: «Лесных гулов и ночных шорохов не бойтесь! Отдохните до утра!» И он опять сладко заснул.
Мирный сон Мерри огласился урчанием воды: вода тихо чмокала, обсасывая стены, и разливалась, расползалась вокруг дома темной, бескрайней стоячей заводью. Вода смачно булькала у стен, медленно и мутно прибывала, приплескивала. «Я же утону! – подумалось Мерри. – Она просочится, хлынет, затопит, и я утону». И стал утопать в слизистом иле, вскочил, ударился ногой о твердый плитняк, вспомнил, где он находится, и снова лег. И не то расслышал, не то припомнил тихие слова: «Двери наши овевает ветер с холма, а в окна проникает лишь лунный и звездный свет. Доброй ночи!» Он глубоко вздохнул и погрузился в сон.
Как помнилось Сэму, он-то проспал ночь без просыпу, спал как бревно, а бревна не просыпаются.
Утро разбудило сразу всех четверых. Том расхаживал по комнате, прищелкивая, как скворец. Заслышав, что они проснулись, он хлопнул в ладоши и воскликнул: «Эй! Пой! Веселись! Пой во весь голос!» Потом раздвинул желтые занавеси, и свет хлынул в широкие окна с запада и востока.
Они радостно вскочили. Фродо подбежал к восточному окну и поглядел на задний двор, весь мутно-серый от росы. Он боялся увидеть окна вровень с землей, а на земле следы копыт. На самом же деле окна заслоняли бобовые гирлянды, а дальше застил утренний свет высокий серый холм. Сочилось бледное утро: на востоке, за длинными ватными мытыми тучами с алой каймой, занимался желтый рассвет. Нависшие небеса предвещали дождь; но заря была все яснее, и ярко заалели цветущие бобы среди влажно-зеленой листвы.
Пин глядел в западное окно, и перед ним клубился туман. Лес был подернут мутной пеленою. Казалось, смотришь сверху на серое облачное месиво. В глубь Леса уходил огромный овраг, испуская клубы и выползки тумана: там была долина Ветлянки. Слева с холма струился поток, убегая в белесую муть. А под окном был цветущий сад, серая садовая изгородь и трава, осеребренная росинками. Никаких вязов поблизости не было.
– С добрым утром, малыши! – воскликнул Том. – Солнца нынче нету: тучи с запада пришли, заслонили небо. Скоро должен хлынуть дождик, бойкий и речистый, – пригодится Золотинке для осенней чистки. Поднял я ее до света песенкой веселой. Лежебокам счастья нету – вспомните присловье: «Ранним птахам – сытный завтрак, остальным вода и травка!» Не проспать бы вам до завтра! Подымайтесь, сони!
Не очень-то поверили хоббиты насчет воды и травки, но на всякий случай мешкать не стали – и завтракали, пока мало-помалу не опустошили стол. Ни Тома, ни Золотинки не было. Том хлопотал по дому: из кухни доносился звон посуды, с лестниц – дробот его башмаков, в открытые окна вдруг долетали обрывки песен. Распахнутые окна глядели на запад: далеко простиралась туманная долина. Густой плющ копил морось и порою ронял на землю редкие струйки воды. Мало-помалу тучи заволокли все небо; черная стена леса исчезла за отвесным дождевым пологом.
И сквозь мерный шум дождя откуда-то сверху – наверно, с ближнего холма – послышался голос Золотинки, чистый и переливчатый. Слова уплывали от слуха, но понятно было, что песня ее полнится осенним половодьем, как певучая повесть реки, звенящая всепобеждающей жизнью от горных истоков до морского далекого устья. Подойдя к окну, Фродо очарованно внимал струистому пению и радовался дождливому дню, нежданной задержке. Надо было идти дальше, надо было спешить – но не сегодня.
С запада примчался верховой ветер, расшевелив тяжелые серые тучи; им было невмоготу тащиться дальше, они проливались над Курганами. Белая известковая дорожка перед домом превратилась в молочный ручей, пузыристо исчезающий за водяною завесой. Из-за угла рысью выбежал Том; руками он словно бы разводил над собою дождь – и точно, оказался совсем сухой, лишь башмаки снял и поставил на каминную решетку. Потом уселся в большое кресло и поманил к себе хоббитов.
– Золотинка занята годовой уборкой, – объявил он. – Плещется, везде вода, все вокруг промокло. Хоббитам идти нельзя: где-нибудь утонут. Переждите день, друзья, посидите с Томом. Время непогоды – осень – время для беседы, для рассказов и расспросов… Тому много ведомо! Том начнет для вас рассказ под шуршанье мороси: речь пойдет издалека, все вопросы – после.
И он поведал им немало дивного, то словно бы говоря с самим собою, то вдруг устремляя на них ярко-синие глаза из-под курчавых бровей. Порою рассказ его превращался в монотонный распев, а иногда Том вскакивал и пускался в неистовый пляс. Он говорил о пчелах и свежих медвяных цветах, о травах и кряжистых, заслоняющих небо деревьях, рассказывал про тайны чащоб и колючих непролазных кустарников, про обычаи невиданных птиц и неведомых тварей земных, про злые и добрые, темные и светлые силы.
Они слушали – и Лес представлялся им совсем по-иному, чем прежде, а себя они видели в нем назойливыми, незваными чужаками. То и дело – впрямую или обиняком – упоминался Старый Вяз, властный, могучий, злокозненный. И не раз Фродо благодарил судьбу за их чудесное спасение.