А Сэм стоял на четвереньках, видел свою смерть в ее взгляде – и вдруг словно услышал голос издалека и нашарил левой рукой на груди холодный, твердый и надежный в этом призрачно-зыбком мире подарок Галадриэли.
– Галадриэль! – тихо проговорил он, и зазвенели дальние голоса эльфов под звездным пологом в лесу любимой Хоббитании, зазвучали их слышанные сквозь сон песни и нежная музыка в Каминном зале дворца Элронда.Гилтониэль А Элберет!
И ожил голос в его пересохшей гортани, и он воскликнул на незнакомом ему языке:
И поднялся на ноги хоббит Сэммиум, сын Хэмбриджа.
– Иди-ка сюда, мразь! – крикнул он. – Ты ранила моего хозяина, гадина, и тебе несдобровать. Мы пойдем дальше, но сперва разделаемся с тобой! Иди-ка сюда, а то тебе еще мало!
И, словно зажженный его неукротимым духом, светильник в его руке запламенел как светоч, засиял как светило, пронизывая мутную тьму ослепительно ясными лучами. Невиданный огонь с поднебесья опалил Шелоб как молния; лучи жгли раненый глаз нестерпимой болью; другой, показалось ей, ослеп. Она шлепнулась на спину, беспомощно суча длинными коленчатыми ногами, заслоняясь от жгучего, терзающего света, потом отвернула изувеченную голову, перекатилась и поползла на брюхе, подтягивая ноги, цепляясь клешнями за камни, к черной дыре, к спасительному логову.
Сэм наступал; он шатался как пьяный, но шел на нее. Она заторопилась прочь, мерзко, трусливо дрожа и колыхаясь, обгаживая камни желто-зеленой слизью, и втиснулась в проход, а Сэм успел еще рубануть по ее ногам, вползавшим за нею. И упал без памяти.
Шелоб удалилась; а что было с нею дальше, долго ли безвылазно пролежала она в своей берлоге, зализывая и залечивая раны спасительной темнотой, отращивая пучковатые глаза, когда озлобленный, смертоносный голод выгнал ее из Логова и где она снова раскинула свои тенета в Изгарных горах – об этом наша хроника умалчивает.
Сэм остался один. В густеющих черных сумерках проклятой страны он очнулся и устало пополз назад, к хозяину.
– Хозяин, дорогой хозяин, – проговорил он, но Фродо не отзывался. Когда он летел со всех ног без оглядки, радуясь освобождению, Шелоб огромным прыжком подскочила сзади и вонзила жало ему в шею. Теперь он лежал бледный, бесчувственный, неподвижный.
– Хозяин, дорогой хозяин! – снова позвал Сэм и долго-долго тщетно ждал ответа.
Он быстро, ловко и бережно разрезал путы и приложил ухо к груди, потом ко рту Фродо, но сердце его не билось, губы отвердели. Он растирал ему охладелые руки и ноги, трогал ледяной лоб.
– Фродо, господин Фродо, сударь! – звал он. – Не оставляйте меня одного! Это ваш Сэм, откликнитесь! Не надо, не уходите без меня! Проснитесь, сударь! Господин Фродо, милый, дорогой, проснитесь! Проснитесь, пожалуйста!
Потом его охватил гнев, и он бегал вокруг тела хозяина, пронзая воздух, рубя камни, выкрикивая проклятья. Потом склонился над Фродо и долго смотрел на его бледный лик на черных камнях. И вдруг он вспомнил, что ему привиделось в Зеркале Галадриэли: мертвенно-бледный Фродо крепко спит у черной скалы. Это он тогда подумал, что крепко спит, а на самом деле…
– Он умер! – сказал Сэм. – Он не спит, он умер!
И от этих его слов точно яд разошелся в холодеющей крови, и лицо Фродо стало исчерна-зеленоватым.
И черное отчаяние овладело Сэмом, он склонился к земле и укрыл голову капюшоном, сердце его оцепенело от горя, и он лишился чувств.
Схлынула темнота, и Сэм очнулся в тумане, но протянулись минуты или часы – этого он не знал. Он лежал на том же месте, и так же лежал возле него мертвый хозяин. Горы не обрушились, камни не искрошились.
– Что мне делать, делать-то чего? – проговорил он. – Неужто же мы с ним зря всю дорогу… – И ему припомнились собственные слова, сказанные еще в начале пути, не очень тогда понятные ему самому: «Я ведь обязательно вам пригожусь – и не здесь, не в Хоббитании… если вы понимаете, про что я толкую». – А что я могу сделать? Оставить его мертвое тело на камнях и бежать домой? Или идти дальше? Дальше? – повторил он, вдруг задумавшись и испугавшись. – Как это – дальше? Мне, значит, идти дальше, а его что же, бросить?
И он заплакал и подошел к Фродо, прибрал его тело, и скрестил его холодные руки на груди, и обернул его плащом, и положил с одной стороны свой меч, а с другой – Фарамиров посох.
– Если мне надо идти дальше, – сказал он, – то придется, сударь, уж извините, взять ваш меч, а вам я оставлю этот, он лежал возле старого мертвого короля в Могильниках; и пусть вам останется ваша мифрильная кольчуга, подарок господина Бильбо. И вот еще ваша звездинка, сударь, – вы мне ее одолжили, и она мне очень еще понадобится, темень-то никуда не делась, и мне от нее никуда не деться. Куда уж мне такие подарки, да и не мне она была подарена, Владычица вам ее дала, но она-то как раз, может, и поймет. А вы-то хоть понимаете, сударь? Раз мне надо дальше.
Ну не мог он идти дальше, никак не мог. Он опустился на колени, взял мертвую руку и не мог ее отпустить. Шло время, а он все стоял на коленях, держал холодную руку и не мог решиться.
Да, решимости не хватало, а надо было пускаться в одинокий путь – затем, чтоб отомстить. Он не остановится, пройдет любыми тропами, исходит все Средиземье, есть-пить не будет, пока не настигнет и не убьет Горлума. Но ведь не за этим он пошел с хозяином, да ради этого не стоит и покидать его тело. Убийством его не вернешь. Его ничем не вернешь. Тогда уж лучше умереть рядом с ним: тоже одинокий путь, уводящий из жизни.
Он поглядел на ярко-голубой клинок и подумал о пути назад краем черного обрыва в никуда. Мстить или не мстить – не все ли равно? Нет, не за этим он шел за тридевять земель.
– Ну а что ж тогда? – воскликнул он снова. – Что же мне делать? – И ответ пришел сам собой, простой и жестокий: обещал пригодиться – пригодись, исполни за него. Вон он, твой путь – тоже одинокий и самый страшный.
– Это как? Мне одному идти, что ли, к Роковой Расселине? – Он задрожал, но тут-то и пришла решимость. – Как так? Это мне-то, мне у него забрать Кольцо? Совет поручил Кольцо ему.
И опять не замедлил ответ: «Совет поручил ему Кольцо и дал спутников, чтоб они помогли выполнить поручение. Ты – последний из Хранителей: вот и выполняй, за тебя некому».
– Зачем так надо, чтоб я был последним? – простонал он. – Сюда бы старину Гэндальфа или кого из прочих… И как мне одному решать? Я ж непременно маху дам! Чего мне выставляться-то, какой из меня Хранитель Кольца?
«Ты не выставляешься: тебя выставила судьба. А что, мол, ты в Хранители не годишься, так не больно-то годились и господин Фродо, да что говорить, господин Бильбо и тот… Они ж не сами себя выбирали, а так получилось».
– Словом, хочешь не хочешь, а надо решать самому. Осрамлюсь, конечно, но это уж как водится: чтобы Сэм Скромби да не сел в лужу? Будем думать: ну вот, найдут нас здесь, господина Фродо то есть, и эта Штуковина, что на нем, достанется Врагу. Тут нам всем и конец – конец Лориэну, Раздолу, а Хоббитании уж и подавно. Ишь, думать наладился – думать-то времени нет. Война началась, и Враг, видать, берет верх. Обратно с Кольцом не проберешься: да и с кем советоваться, у кого спрашиваться? Нет уж, либо сиди жди, пока тебя укокошат над телом хозяина, а Штуковину отнесут Кому не надо, либо забирай Колечко и бери ноги в руки. – Сэм глубоко вздохнул. – Вот так, и больше ничегошеньки не надумаешь!
Он склонился над Фродо, отстегнул брошь у подбородка, засунул руку ему под рубашку, а другой рукой приподнял мертвую голову, поцеловал холодный лоб и бережно снял цепочку с шеи. И опустил голову хозяина на камень; застывший лик не изменился, и тут уж все стало понятней понятного: да, Фродо умер и поручение его больше не касается.
– Прощай, хозяин, прощай, дорогой мой! – тихо молвил он. – Прости своего Сэма. Он вернется сюда непременно, вот только доделает, ежели получится, твое дело. И уж больше не разлучимся. А покуда покойся с миром: авось не доберутся до тебя вражеские стервятники! Может, Владычица услышит меня и соблаговолит исполнить одно-единственное мое желание – устроит так, чтоб я возвратился и нашел тебя. Прощай!
Он склонил голову, продел ее в цепочку – и согнулся под тяжестью Кольца, словно на шею ему повесили огромный камень. Но мало-помалу, то ли привыкая к тягости, то ли обретая новые силы, он распрямился, с трудом встал на ноги и понял, что идти сможет и ношу унесет. При свете фиала он еще раз поглядел на своего хозяина, а фиал светился тихо, будто ранняя звезда летним вечером, и мягко озарял лицо Фродо, строгое, бледное и по-эльфийски красивое: смертная тень сошла с него. Горько утешенный на прощание, Сэм отвернулся, спрятал светильник и побрел в сгустившуюся темень.
Идти было недалеко: сотня саженей, не больше, от прохода до Ущелины. Тропа и в сумерках виднелась – широкая, исхоженная, она отлого поднималась в гору между сближавшихся скал и превратилась в длинную лестницу с плоскими стертыми ступенями. Черная сторожевая башня угрюмо высилась прямо над ним, мигая красным глазом. Он скрылся в тени у ее подножия. Вот и лестнице конец, а вон и Ущелина.
Идти было недалеко: сотня саженей, не больше, от прохода до Ущелины. Тропа и в сумерках виднелась – широкая, исхоженная, она отлого поднималась в гору между сближавшихся скал и превратилась в длинную лестницу с плоскими стертыми ступенями. Черная сторожевая башня угрюмо высилась прямо над ним, мигая красным глазом. Он скрылся в тени у ее подножия. Вот и лестнице конец, а вон и Ущелина.
– Решенного не перерешить, – твердил он сам себе, а все же хоть вроде бы решил и по совести, но сердце его противилось каждому шагу. – Неверно, что ль, я рассудил? – пробормотал он. – А как же надо было?
У самого гребня громоздились отвесные скалы, и, прежде чем углубиться в проход между ними и выйти к тропе, ведущей вниз во Вражьи края, Сэм обернулся и постоял неподвижно, пытаясь отделаться от мучительных сомнений и глядя вниз, на каменную пустыню, где разбилась вдребезги его жизнь. Черной точкой виднелся проход в Логово; правее саженей так на тридцать остался лежать Фродо; там словно бы метались какие-то отсветы, а может, это слезы застлали ему глаза.
– Одно у меня желание, больше нет, – вздохнул он, – только б вернуться и найти его! – И он нехотя – да и ноги не слушались – сделал несколько шагов к перевалу.
Всего несколько шагов; еще несколько – и начнется спуск, и страшные утесы скроются с глаз его, может быть, навсегда. Но внезапно послышались крики и гомон. Он застыл. Точно, орки, и спереди, и позади. Тяжелый топот, грубые окрики: откуда-то, слева, что ли, приближались они к Ущелине – должно быть, вышли из башни. И сзади тоже – топот и окрики. Он обернулся: факельные огоньки плясали у подножия утесов, появлялись из прохода. Вот наконец и погоня. Недаром башня мигала красным глазом. Он угодил между двух огней.
Впереди уж совсем близко мелькали отсветы факелов и слышался лязг стали. Через минуту они подойдут к гребню – и ему крышка. Больно долго он раздумывал, и, видать, понапрасну. Куда ж ему деваться, как спастись, главное – как спасти Кольцо? Кольцо. Не колеблясь и не размышляя, он вытащил цепку, взял Кольцо в руку. Передовой орк возник в Ущелине прямо перед ним, и он надел Кольцо.
Все переменилось, и за один миг пролетел словно бы час. Слух его обострился, а зрение помутилось, но иначе, чем в Логове Шелоб. Кругом стало не черно, а серо, и он был один в зыбкой мгле, как маленькая черная-пречерная скала, а Кольцо, тяготившее левую руку, жарко сверкало золотом. Он себя невидимкой не чувствовал: наоборот, ему чудилось, будто его видно отовсюду, и всевидящее Око, он знал, жадно ищет его. Надсадный хруст камней был ему слышен, и мертвенный лепет воды в Моргульской долине, и хлюпающие стенания Шелоб, заблудившейся в собственном Логове, и стоны узников из башенных подземелий, и крики орков, выходящих из Логова, и оглушительный галдеж и топотня пришельцев из-за гребня. Он прижался к скале, а они промчались мимо, как вереница уродливых теней, мерзкие призраки в брызгах бледных огоньков. Он съежился, отыскивая ощупью укромную выбоину.
И прислушался. Орки из перехода и эти, с башни, завидели друг друга – шум и гам удвоились. Он отчетливо слышал тех и других и понимал их речь. То ли, надев Кольцо, начинаешь понимать все языки, то ли язык рабов Саурона, его изготовителя, – словом, все было понятно, он как бы сам себе переводил. Видно, мощь Кольца возросла стократ неподалеку от горнила, где оно было отковано, но уж чего-чего, а мужества оно не придавало – Сэм думал лишь о том, где бы спрятаться и переждать суматоху, а пока напряженно вслушивался. Где орки встретились, этого он не знал, но говорили точно у него под ухом.
– Видали? Горбаг! Чего это ты приперся – воевать надоело?
– Приказ, мордоплюй! Ты-то, Шаграт, зачем задницу приволок? Повоевать захотелось?
– Здесь я приказываю, я здесь начальник, а ты придержи язык. Чего нашли?
– Ни хрена.
– Гей! Гой! Эге-гей! – Галдеж перебил начальственную беседу. Нижние орки что-то обнаружили и забегали. Подбегали остальные.
– Го-го-го! Тут что-то валяется прям на дороге. Лазутчик, лазутчик! – Сипло завизжали рога, все перекрикивали друг друга.
В холодном ужасе Сэм очнулся от напавшей на него трусости. Нашли хозяина, гады. Что они с ним сделают? Слыхивал он такие рассказы, что аж кровь замерзала в жилах. Ну нет! Он вскочил на ноги. Пропадай все пропадом, грош цена всем его доводам; сомнения и страхи как рукой сняло. Он твердо понял, где его место: рядом с хозяином, живым или мертвым, а почему да зачем – не важно. И он сбежал по лестнице и помчался тропой к Фродо.
«Сколько их там? – думал он. – Из башни тридцать-сорок, не меньше, да снизу столько же, а то и побольше. И сколько ж я их успею перебить? Голубой клинок они заметят и раньше ли, позже ли одолеют меня. Хорошо бы когда-нибудь сложили песню: „Как Сэммиум погиб на перевале, защищая тело хозяина“. Да нет, какая песня! Кольцо найдется, и песен больше не будет. Что ж, нет гак нет, а мое место – возле господина Фродо. Должны они это понять – и Элронд, и Совет, и все они, великие и мудрые: просчитались они. Из меня Хранителя не выйдет – я только вместе с господином Фродо».
Что-то орков не видать в этой мути. Прежде он как-то перемогался, а теперь вдруг разом устал так, что впору копыта отбрасывать. Не бежит, а еле таится, и тропе конца нет. Да куда же они все подевались – вот проклятый туман!
Ага, вон они! Еще далеко, ух ты, как далеко! Столпились, а некоторые рыщут кругом, следы вынюхивают. Он силился побежать.
– Ну давай, давай, Сэм! – торопил он себя. – А то опять прохлопаешь, что тогда? – Он нащупал рукоять меча. Сейчас он его выдернет из ножен и…
Дико загалдели, заржали, загоготали, поднимая тело с земли:
– Раз-два, взяли! Эй, ты, рыло! Оп! Оп!
И начальственный окрик:
– Шагом марш, поровнее! Напрямую к Нижним Воротам! Сегодня она, похоже, не вылезет. – И целая свора сорвалась с места. Четверо посредине несли тело на плечах. – Го-гой!
Все, убежали, унесли тело Фродо, теперь уж их не догнать; но он не останавливался. Орки исчезли в проходе: четверка с телом впереди, задние устроили толчею. Сэм подоспел – и обнажил меч, полыхнувший голубым пламенем, но его никто не заметил, и последний орк скрылся в зияющей дыре.
Он постоял, держась за сердце, и немного отдышался. Потом отер рукавом с лица копоть, пот и слезы.
– Гадина проклятая! – сказал он и нырнул в смрадную темноту.
Теперь темнота была не такая черная: просто он из туманной мглы окунулся в густой туман. Усталость его возрастала, но и упорства прибавилось. Вроде бы и невдалеке плясали огоньки факелов, но, как он ни спешил, догнать их не удавалось. Орки – ходоки быстрые, а уж этот-то переход они знали назубок: как ни страшились они Шелоб, а иного пути, кроме самых окольных и запретных, от Мертвой Крепости до сторожевой башни не было. Когда проделали главный проход и зачем вырубили тот круглый отсек, где она облюбовала берлогу, – этого никто не знал, но обходных туннельчиков наделали видимо-невидимо: бегать-то мимо Шелоб приходилось по сто раз на дню. Нынче бежать было недалеко – потайным боковым ходом к подбашенной скале. Полные злорадного ликования – не без добычи! – на бегу они чисто по-оркски орали и переругивались. Сэм слышал их грубые голоса, точно ржавый скрежет в мертвенном воздухе. Громче и ближе всех говорили между собой два вожака, замыкавшие шествие.
– Унял бы ты своих долбаков, Шаграт, – буркнул один. – Вот щас Шелоб как выскочит!
– Не воняй, Горбаг! Твои не меньше галдят! – огрызнулся другой. – Дай ребятам подурачиться. Шелоб нынче квелая, авось не выскочит. На гвоздь она, что ли, напоролась, не знаю, и утешать не побегу. Видал, как все запакощено аж до поганой ее берлоги? Да коли сто раз сошло, сойдет и в сто первый, пусть их поржут. Опять же везуха: в Лугбурзе будут довольны.
– Сказанул: в Лугбурзе! С чего бы это. Подумаешь, какой-то эльфийский недомерок. Особо опасный, что ль?
– Не знаю, глазами поглядеть надо.
– А-а-а! Сам, стало быть, не знаешь, в чем дело, из-за чего сыр-бор? Ну да, у них там наверху все тайны да секреты, где нам, дуракам. А я тебе по секрету вот что скажу: на самом верху те же портачи сидят, даже еще хуже.
– Ч-ш, Горбаг! – Шаграт так понизил голос, что и болезненно чуткий слух Сэма едва улавливал слова. – Портачи-то они портачи, а глаза и уши у них повсюду, и мои огольцы всегда на стреме, было бы что доносить. А они там сротозейничали, это точно. Недаром назгулы, сам говоришь, места себе не находят, в Лугбурзе тоже переполох. Что-то у них чуть не сорвалось.
– Чуть не сорвалось, говоришь? – хохотнул Горбаг.
– Ладно, ладно, – сказал Шаграт, – поговорим потом. Тут щас будет один закоулок: парни пусть идут, а мы присядем, потолкуем.
Факелы куда-то поисчезали. Прокатился гул, раздался глухой удар. Сэм подбежал – оказалось, орки ушли тупиковым проходом.
Его загораживал огромный камень, но они как-то, видать, его отодвинули и задвинули: голоса их доносились с той стороны. Орки убегали в каменную глубь, к своей башне и уносили на поругание тело Фродо, а Сэм, хоть ты тресни, не мог даже следовать за ними. Он потыкался в каменную глыбу, попробовал ворохнуть ее, кидался на нее всем телом, но она не поддавалась. И снова, вроде бы совсем неподалеку, послышались голоса вожаков, и он навострил уши: вдруг что-нибудь разузнает? Кстати же, Горбаг, должно быть, снизу, из Минас-Моргула; будет выходить, а он и прошмыгнет.