— Но ведь у мутантов нет своей гильдии! — воскликнула Аулуэла.
Запоминатель только сейчас заметил ее.
— Кто ты, дитя?
— Меня зовут Аулуэла, я из гильдии крылатых. Сейчас я путешествую с дозорным и этим мутантом.
— Я уже рассказывал ему, — Бэзил кивнул в сторону Гормона, — что когда-то у мутантов была своя гильдия, но они лишились ее тысячу лет назад по приказу Совета властителей. Это было наказанием за мятеж в Джорслеме: тогда они попытались захватить святыни. С тех пор они безгильдийные, и ниже их по положению только нейгоры.
— Я и не знал об этом.
— Ты же не запоминатель, — самодовольно заметил Бэзил. — Открывать прошлое — наша работа.
Что верно, то верно.
Гормон помедлил и как-то вяло поинтересовался:
— А сколько всего гильдий сейчас?
Бэзил смутился и ответил неопределенно:
— По крайней мере сотня. Некоторые очень малы, некоторые просто местные. Я же изучаю первоначальные гильдии и их ближайших последователей, а что произошло за последние несколько сотен лет — это область деятельности других. Может, мне запросить эту информацию для тебя?
— Не беспокойтесь. — Гормон тряхнул головой. — Это просто пустой вопрос.
— Твое любопытство радует, — одобрительно заметил запоминатель.
— Я нахожу мир и все, что в мире имеется, исключительно захватывающим. Разве это грех?
— Странно, — сказал Бэзил, — безгильдийные редко заглядывают за пределы своего горизонта.
Появился слуга. Он преклонил колени перед Аулуэлой и сказал уважительно, но одновременно с легким пренебрежением:
— Принц вернулся во дворец. Он желает вашего общества во дворце.
В глазах Аулуэлы отразился ужас.
— Я должна пойти с вами?
— Пожалуйста. Вы должны быть в платье и надушиться. Он также хочет, чтобы ваши крылья были раскрыты.
Аулуэла кивнула. Слуга увел ее.
Запоминатель рассказывал о старых днях Рума, я слушал, а Гормон вглядывался в темноту. Наконец Бэзил пожаловался, что у него пересохло в горле, извинился и торжественно удалился. Несколько мгновений спустя внизу открылась дверь и появилась Аулуэла, она двигалась так, словно принадлежала к гильдии лунатиков, а не крылатых. Укутанное в прозрачные, невесомые одежды, ее хрупкое тело таинственно белело в свете звезд. Крылья ее были раскрыты и медленно трепетали в такт печальным ударам сердца. Слуги поддерживали ее за локти, словно она всего лишь слабая копия живого создания, а не реальная женщина.
— Лети, Аулуэла, лети! — прорычал Гормон. — Улетай, пока можешь!
Она исчезла в боковом входе во дворец.
Мутант посмотрел на меня:
— Она продала себя принцу, чтобы обеспечить нам кров.
— Пожалуй, ты прав.
— Как бы я хотел сравнять с землей этот дворец!
— Ты любишь ее?
— Разве это не очевидно?
— Успокойся, — посоветовал я, — ты необычный человек, но все же крылатая не для тебя. Особенно если она делит ложе с принцем Рума.
— Она перешла к нему из моих рук.
Я был потрясен.
— Ты познал ее?
— И не раз! — рявкнул он с досадой. — В момент экстаза ее крылья трепещут, как листья под порывами ветра.
Я вцепился в ограду, чтобы не свалиться во двор. Звезды и луна с ее бледными спутниками кружились и прыгали перед моими глазами. Я был потрясен и не понимал, что породило в моей душе подобную бурю. Был ли это гнев на Гормона, который посмел нарушить каноны? Или его смелость задела родительские чувства, которые я питал к Аулуэле? А может, меня просто терзала зависть к Гормону, сумевшему получить то, что находилось за пределами моих возможностей, но не за пределами моих желаний!
— За это они могут сжечь твой мозг. Они могут размолоть твою душу. А теперь ты сделал из меня сообщника… — Я поморщился.
— Что с того? Принц командует и получает — но другие были здесь до него. Я должен сказать кое-что.
— Хватит, хватит.
— Мы ее увидим снова?
— Принцы быстро устают от своих женщин. Несколько дней или одна ночь — и он отправит ее обратно. И нам, вероятно, придется покинуть эту гостиницу, — вздохнул я. — По крайней мере, мы будем знать это еще за несколько ночей до того, как окажемся на улице.
— И куда ты потом? — Любопытство Гормона было неподдельным.
— Останусь ненадолго в Руме.
— Даже если будешь спать на улице?
— Я справлюсь. Потом, наверное, пойду в Пэррис.
— Зачем?
— Увидеть Пэррис. А ты? Что тебе нужно в Руме?
— Аулуэла.
— Перестань!
— Очень хорошо. — Он горько усмехнулся. — Но я останусь здесь, пока принц с нею. Она снова будет моей, и мы подумаем, как выжить. Безгильдийные мутанты изобретательны. Пожалуй, мы на время подберем жилье в Руме, а потом последуем за тобой в Пэррис. Если ты, конечно, захочешь путешествовать с монстром и неверной крылатой.
Я пожал плечами:
— Посмотрим, когда придет время.
— А прежде ты бывал в компании с мутантами?
— Нечасто. И не подолгу.
— Я польщен. — Он забарабанил пальцами по перилам. — Не отвергай меня, дозорный. У меня есть причины оставаться с тобой.
— Какие?
— Я хочу увидеть твое лицо, когда приборы покажут, что началось вторжение.
Я покачнулся, съеживаясь как от удара.
— Тогда ты останешься со мной надолго.
— Ты не веришь, что вторжение будет?
— Когда-нибудь. Не скоро.
Гормон хмыкнул.
— Ты ошибаешься. Они уже почти здесь.
— Ты хочешь меня развеселить?
— Дозорный, ты что? Ты утерял свою веру? Это известно уже тысячу лет: другая раса присмотрела Землю, и по договору эта планета принадлежит ей, и когда-нибудь ее посланцы придут, чтобы предъявить свои права. Это было решено в конце Второго цикла.
— Конечно, я это знаю, хоть я и не запоминатель. — Тут я повернулся к нему и произнес слова, которые не думал когда-либо высказать вслух: — Я веду дозор среди звезд уже в течение двух твоих жизней и знаю: то, что делаешь слишком часто, теряет смысл. Произнеси собственное имя десять тысяч раз, и оно станет пустым звуком. Я вел дозор, и вел его хорошо, и в темные ночи я иногда думал, что веду дозор впустую и что я напрасно прожил свою жизнь. В дозоре есть свое удовольствие, но, вероятно, нет реальной пользы.
Он сжал мое запястье.
— Твое признание такое же шокирующее, как и мое. Храни свою веру, дозорный. Нападение близко!
— Откуда ты можешь это знать?
— Безгильдийные тоже владеют неким… искусством.
Разговор беспокоил меня. Я сказал:
— Безгильдийным быть плохо?
— Привыкаешь. И есть определенная свобода в качестве компенсации недостаточного статуса. Я могу свободно говорить все и всем.
— Я заметил.
— Я свободно перемещаюсь. Я всегда имею пищу и кров, хотя пища может быть испорченной, а кров — неважным. Женщины тянутся ко мне, несмотря на все запреты. Может быть, именно из-за запретов. Меня не беспокоят амбиции.
— И ты никогда не желал более высокого статуса?
— Никогда.
— Ты был бы счастливее, став запоминателем.
— Я счастлив и теперь. Мне доступны удовольствия запоминателей, но без их обязанностей.
— До чего же ты самодоволен! — воскликнул я. — Гордиться своей безгильдийностью!
— Как же еще можно выдержать волю Провидения? — Он взглянул на дворец. — Униженные — возвысятся, могущественные — падут. Прими это пророчество, дозорный: этот похотливый принц еще до начала лета узнает о жизни кое-что ему неизвестное. Я вырву ему глаза за Аулуэлу!
— Сильно сказано! Жажда мести помутила твой разум!
— Прими это как пророчество!
— Ты не сможешь даже приблизиться к нему, — сказал я. Затем, раздраженный тем, что принимаю всерьез эту глупость, добавил: — Почему ты, собственно, во всем винишь его? Он поступает как все принцы. Вини девушку за то, что пошла к нему. Могла бы и отказаться!
— И потеряла бы свои крылья. Или умерла бы. А вот что сделаю я!
Неожиданным яростным жестом мутант вытянул вперед большой и указательный пальцы с длинными ногтями и ткнул их в воображаемые глаза.
— Обождите. Вы это увидите!
Во дворе появились два предсказателя. Они расставили приборы своей гильдии, зажгли конические свечи, по которым читают события завтрашнего дня. Тошнотворный запах бледного дыма ударил мне в ноздри. Желание разговаривать с мутантом пропало.
— Уже поздно, — сказал я, — мне нужно отдохнуть перед очередным дозором.
— Будь предельно внимателен, — посоветовал мне в спину Гормон.
5
Ночью я провел четвертый и последний за эти сутки дозор и впервые в жизни обнаружил некую аномалию. Я не смог ее объяснить. Это было какое-то темное ощущение, смесь неясных звуков и красок, чувство прикосновения к какой-то колоссальной массе. Обеспокоенный, я прильнул к своим приборам на гораздо большее, чем обычно, время, но более четких признаков к концу сеанса — по сравнению с его началом — так и не получил.
— Уже поздно, — сказал я, — мне нужно отдохнуть перед очередным дозором.
— Будь предельно внимателен, — посоветовал мне в спину Гормон.
5
Ночью я провел четвертый и последний за эти сутки дозор и впервые в жизни обнаружил некую аномалию. Я не смог ее объяснить. Это было какое-то темное ощущение, смесь неясных звуков и красок, чувство прикосновения к какой-то колоссальной массе. Обеспокоенный, я прильнул к своим приборам на гораздо большее, чем обычно, время, но более четких признаков к концу сеанса — по сравнению с его началом — так и не получил.
После этого я задумался над своими обязанностями.
Дозорным с детства внушают подать сигнал тревоги, если есть подозрение, что мир в опасности. Обязан ли я оповестить защитников? Четырежды за мою жизнь подавалась тревога, и в каждом таком случае ошибочно, и каждый из дозорных, допустивших необоснованную мобилизацию, испытал страшную процедуру потери своего статуса. Один пожертвовал свой мозг банку памяти, другой от стыда стал нейтором, третий уничтожил свои приборы и сгинул среди мутантов. И только четвертый тщетно пытался продолжить служение. Я не видел смысла в их порицании, но раз такие обычаи заведены в нашей гильдии, я был вынужден считаться с ними.
Оценив свое положение, я решил, что не имею веских оснований поднять тревогу.
Я вспомнил, как в этот вечер Гормон навязывал мне идеи о близости вторжения, что, возможно, и вызвало у меня реакцию на его издевательские речи. Я не мог действовать. Не осмеливался подвергать опасности свое положение поспешным криком тревоги, не доверял своему эмоциональному состоянию.
Взволнованный, колеблющийся, с мятущейся душой, я закрыл тележку шторой и дал себе успокоиться в глубоком сне после таблетки снотворного.
На рассвете я проснулся и бросился к окну, ожидая увидеть на улице захватчиков. Но все было тихо. Над двором нависла сероватая зимняя дымка, и сонные слуги гоняли лениво двигавшихся нейторов. Мне было нелегко провести первый утренний дозор, но, к моему облегчению, странность прошедшей ночи не вернулась; правда, я знал, что в ночные часы моя восприимчивость гораздо сильнее.
Я поел и вышел в сад. Гормон и Аулуэла уже были там. Девушка выглядела усталой и подавленной, истощенной после ночи, проведенной с принцем, но я не сказал ей об этом. Гормон, развалившись небрежно у стены, инкрустированной раковинами светящихся моллюсков, спросил меня:
— Как прошел дозор?
— Хорошо.
— И что теперь?
— Поброжу по Руму, — сказал я. — Пойдете со мной? Аулуэла? Гормон?
— Конечно, — ответил он, а она слабо кивнула, и мы, словно праздные туристы, отправились изучить роскошный город.
Гормон действовал как наш гид по запутанному прошлому Рума, опровергая свои утверждения, что никогда не был здесь прежде. Как настоящий запоминатель, он описывал то, что мы видели, проходя по извилистым улицам. Все рассеянные уровни тысячелетий были раскрыты перед нами. Мы видели силовые купола времен Второго цикла и Колизей, в котором в непостижимо далекие времена человек и зверь встречались лицом к лицу, как обитатели джунглей.
— Они бились, — говорил он, — нагими перед огромными толпами. С голыми руками они выходили на зверей, называемых львами, — огромных волосатых кошек с большими головами; и когда лев падал, залитый собственной кровью, то победитель поворачивался к принцу Рума и просил прощения за преступление, за которое он был отправлен на арену. И если он бился хорошо, то принц подавал знак и победителя льва освобождали.
Гормон показал нам этот знак: движение руки с большим пальцем, направленным вверх.
— Но если человек проявлял трусость или же лев достойно встречал свою смерть, принц подавал другой знак — и человек был приговорен к смерти следующим зверем.
Гормон показал нам и этот жест.
— Откуда все это известно? — спросила Аулуэла, но Гормон предпочел не расслышать вопрос.
Мы увидели ряд пилонов-экстракторов, построенных в начале Третьего цикла для выкачивания энергии из земного ядра, они все еще действовали, хотя уже порядочно проржавели. Разумеется, от нашего внимания не ускользнула сломанная машина управления климатом Земли, кусок колонны высотой не менее полусотни метров. Мы поднялись на холм, покрытый белокаменными развалинами Первого цикла, похожими на узоры инея на стекле. Бродя по городу, мы вышли к ограждению защищающих усилителей, готовых в любой момент обрушить на нападающих всю мощь Провидения. Мы бродили по рынку, на котором туристы из разных миров выторговывали у местных крестьян откопанные реликвии античных времен. Гормон исчез в толпе и сделал несколько покупок. Проголодавшись, мы заглянули в мясную лавку, где можно было купить все: от квазижизни до искусственного льда, — а потом поели в маленьком ресторанчике на берегу реки Твер, где безгильдийных обслуживали без всяких церемоний. По настоянию Гормона мы заказали там пышную мягкую тестообразную массу и терпкое виноградное вино — местные деликатесы.
Затем мы прошли крытую аркаду, в многочисленных закутках которой толстые лоточники предлагали товары с разных планет, дорогие безделушки из Афреек и аляповатые изделия местных умельцев. Затем мы оказались на площади с фонтаном в форме лодки, за которым начиналась лестница с потрескавшимися и побитыми временем ступенями, что вела к пустырю, засыпанному щебнем и заросшему сорняками. Гормон махнул нам рукой, и мы, пробираясь за ним через это безотрадное пространство, вскоре оказались у фасада роскошного дворца, по виду времен начала Второго или даже Первого цикла. Он словно парил над поросшим зеленью холмом.
— Это место называют центром мира, — заявил Гормон. — А в Джорслеме считают, что центр мира там. Правда, это место отмечено на карте.
— Как же у мира может быть центр? — удивилась Аулуэла. — Ведь он круглый.
Гормон рассмеялся. Мы вошли внутрь. Там в затемненном зале высился огромный, освещенный изнутри глобус из драгоценных камней.
— Вот ваш мир, — произнес Гормон и сделал величественный жест.
— О-о, — выдохнула Аулуэла.
Глобус был подлинным произведением искусства. Его поверхность точно передавала рельеф планеты: моря казались глубокими, наполненными водой, пустыни казались настолько высохшими, что хотелось утолить появившуюся жажду из родника, его города бурлили энергией и жизнью. Я увидел континенты — Эйроп, Афреек, Эйс, Стралию. Я видел океан. Я пересек золотую ленту Земного моста, который с таким трудом прошел совсем недавно. Аулуэла бросилась к глобусу и показала Рум, Эгупт, Джорслем, Пэррис. Потом дотронулась до высоких гор к северу от Хинд и тихо сказала:
— А вот тут я родилась, в месте, где живет лед и горы касаются луны. Здесь у крылатых свое королевство. — Она провела пальцем на восток, в сторону Фарса, и за ним — в страшную пустыню Арбан, к Эгупту. — Вот здесь я летела. Ночью, когда я оставила свое девичество. Мы все должны летать, и я летела сюда. Сотни раз я думала, что умру. Здесь, в этой пустыне, песок скрипит в горле, а когда я летела, песок бил в крылья — и мне пришлось опуститься. Я лежала, нагая, на горячем песке несколько дней, и меня заметил другой крылатый, он спустился, пожалел меня, поднял, и, когда я взлетела, силы вернулись ко мне и мы вместе полетели к Эгупту. Но он умер над морем, жизнь его остановилась, а ведь он был так молод и силен, и он упал в море, и я спустилась, чтобы быть с ним. Вода в море была горячей даже ночью. Я плавала рядом, и наступило утро, и я увидела живые камни, растущие, как деревья, в воде, и рыб многих цветов, они подплыли к нему и стали кусать его тело, когда он лежал в воде с раскрытыми крыльями. И я оставила его и толкнула вниз, чтобы он нашел там покой, а сама поднялась и полетела в Эгупт, одинокая и напуганная, и там я и встретила тебя, дозорный. — Она улыбнулась мило и застенчиво. — А теперь покажи мне место, где ты был молодым.
Прежде мне не доводилось рассказывать о своей жизни. С внезапно возникшей болью в коленях я проковылял к дальней части глобуса. Аулуэла последовала за мной. Гормон оставался сзади, как бы не интересуясь ничем. Я показал на разбросанные островки, поднимающиеся двумя длинными лентами из океана, — остатки исчезнувших континентов.
— Здесь. — Я указал на мой родной остров на западе.
— Так далеко! — воскликнула Аулуэла.
— И очень давно, — кивнул я. — Иногда мне кажется, что это произошло в середине Второго цикла.
— Нет! Это невозможно!
Но она посмотрела на меня так, как будто поверила, что мне тысяча лет.
Я улыбнулся и коснулся ее бархатистой щеки.
— Мне просто так показалось.
— А когда ты ушел из дома?
— Я был вдвое старше тебя, когда отправился в путь. Сначала я пришел сюда. — Мой палец коснулся группы островов к востоку, — Десятки лет я был дозорным на архипелаге Палаш. Затем по воле Провидения я пересек океан и попал в Афреек. Какое-то время моим пристанищем были жаркие страны. Потом началось мое путешествие в Эгупт, где я встретил одну маленькую крылатую.