— Бабушка сегодня опять резала цыплят. Интересно было посмотреть, — сообщил Дуглас.
Дедушка не отрывался от газеты.
— Цыплят? Опять? Второй раз за неделю. Совсем оцыплячилась. Тебе нравится смотреть, как она их потрошит? Хладнокровный маленький живодер. Ха!
Дуглас ощутил, как глубинный взрыв смеха прокатился по громадным старым костям и отозвался эхом в коленной чашечке.
— Я просто любопытный, — отозвался Дуглас.
— Вот уж верно, — прогрохотал дедушка, хмурясь и кривя губы. — Помню тот день, когда на железнодорожной станции убило молодую женщину. Тебя это не смутило ни капельки. Подошел и давай разглядывать кровищу, и все прочее.
— Ну да, а почему не посмотреть?
— И тебя не тошнило? — Дедушка отложил газету.
— Нет.
— Да ты чудак. Притом неглупый. Таким и оставайся, Дуги-бой. Ничего не пугайся, никогда в жизни. Вокруг полно страхов, которых не стоит бояться. Трупы — это всего лишь трупы, кровь — это кровь. Единственное, чего следует бояться, мы создаем в собственных головах. Мы учим друг друга бояться. Учим определенной реакции на определенные стимулы. Смерть, например. На Востоке видят в смерти красоту и благородство. Но некоторые европейские культуры замутили воду, объявив смерть темным ужасом. Почему…
Он замолк, мигнул, сглотнул и рассмеялся.
— Что это я говорю? Ты ни слова не понимаешь…
— Да нет же, понимаю. Говори, дедуля. Это интересно.
— Любопытный. Это отец тебя вырастил любопытным. Но он ведь военный и был все время рядом с тобой, до прошлого года, когда тебя отправили сюда.
— Я не любопытный. Просто я — это я.
Дедушка кивнул:
— Тут ты прав! На самом деле для людей не существует норм. В человеческих культурах, пожалуй, нормы существуют, но для отдельных индивидуумов — нет, нет.
Похоже было, что подвернулся удобный случай. И Дуглас им воспользовался.
— Дедуля, а что, если у человека нет сердца, легких или желудка?
Дедушка привык к подобным вопросам.
— Что ж, значит, он мертвец.
— Нет. Я не об этом. Я вот о чем: у человека нет сердца, или легких, или желудка, но он себе расхаживает. Живой.
— Это было бы чудом, — раскатистым голосом отозвался дедушка.
— Я не о том, — поспешно возразил Дуглас. — Не о чуде. Я хотел сказать… что, если он внутри не такой? Не такой, как я.
— А, понятно. Ммм. Ну что ж, тогда это не совсем человек, так ведь, мой мальчик?
— Пожалуй. — Дуглас уставился на брюхо и кармашек для часов. — Дедуля. У тебя ведь есть и сердце, и мозг, и легкие, да, дедуля?
— Как же иначе!
— А откуда ты знаешь?
— Ух… — Дедушка замолк. — Хорошо. — У него вырвался смешок. — Говоря по правде, не знаю. Ни разу их не видел. У врача не бывал, рентген не делал. Может, я внутри сплошной, как картофелина.
— А я как же? У меня желудок есть?
— У тебя точно есть! — вмешалась вошедшая в гостиную бабушка. — Я ведь его кормлю. И легкие есть: крику от тебя столько, что мертвого разбудишь. И руки есть, грязные, пойди вымой! Обед готов. За стол, дед. Дуглас, живей!
Она позвонила в черный лаковый колокольчик, висевший в холле.
Вниз по лестнице устремился поток жильцов, и если у дедушки было желание подробней расспросить Дугласа о том, к чему он завел такую странную беседу, возможности для этого уже не оставалось. Дальнейшего промедления с обедом не выдержали бы ни бабушка, ни картофель.
Прочие постояльцы за обедом смеялись и болтали, мистер Коберман сидел меж ними немой и хмурый (бабушка решила, что его беспокоит печень). Но тут дедушка, откашлявшись, заговорил о недавних смертях в городе, и все замолкли.
— Оставим эти разговоры на потом, когда будем пить кофе, — вмешалась бабушка.
— Редактора газеты эти известия не могли не насторожить. — Дедушка обвел присутствующих внимательным взглядом. — Вот юная мисс Ларссон, что жила за оврагом. Три дня назад ее ни с того ни с сего обнаружили мертвой: все тело в странных татуировках, выражение лица такое, что куда там Данте. А другая молодая дама, как бишь ее? Уайтли? Исчезла, и ее так и не нашли.
— Такое бывало всегда, — заговорил, продолжая жевать, мистер Питерс, автомеханик. — Случалось вам видеть списки бюро по розыску пропавших? Вот такой длины. — Он показал. — Не представляю себе, что с ними сделалось, почти со всеми.
Разговор оборвала бабушка:
— Кто-нибудь хочет еще начинки?
Она стала раскладывать по тарелкам большие порции из унылого цыплячьего нутра. Дуглас, наблюдая, думал о том, как это у цыплят есть два разряда внутренностей: одни даны Богом, другие — человеком.
Ладно, а если внутренностей три разряда?
А?
Почему бы и нет?
Собеседники весело толковали о таинственной смерти таких-то и таких-то, вспомнили — ах да, — что не далее как на прошлой неделе умерла от сердечного приступа Марион Барсумиан, а нет ли тут связи… да вы с ума сошли, забудьте… такие разговоры, да после ужина, на полный желудок? И прочее подобное.
Раскурив сигареты, сотрапезники лениво побрели в гостиную, где дедушка позволял вставить слово кому-то еще, только когда нуждался в перерыве, чтобы набрать в грудь воздуху.
— Кто его знает, — сказал автомеханик. — Может, в городе вампир завелся.
— Когда на дворе тысяча девятьсот двадцать седьмой год? Да будет вам.
— Верно-верно. Их берут только серебряные пули. Что-нибудь серебряное. Читал как-то в книге. Ей-богу.
Дуглас сидел на полу и рассматривал мистера Кобермана, который пользовался за едой деревянными ножами, вилками и ложками и держал в кармане одни только медные пенни.
— Пустая затея, — говорил дедушка, — присваивать названия. Мы даже не знаем, кто такие гоблины, или вампиры, или тролли. За каждым понятием может стоять что угодно. Как же распределять их по категориям, приклеивать ярлыки и приписывать им те или иные свойства? Глупо. Есть только люди — люди, которые делают то или иное. Да, именно так: люди, которые делают то или иное.
— Всем доброго вечера, — попрощался мистер Коберман, встал и отправился на свою вечернюю работу.
Кто-то включил радио. Затеялась карточная партия. Позднее послали за мороженым. В конце концов все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись.
Звезды, луна, ветер, тиканье часов, звон курантов на рассвете, встающее солнце — и вот наступило новое утро, новый день, и мистер Коберман вернулся после завтрака с прогулки. Дуглас стоял поодаль, как небольшой гудящий механизм, который ведет тщательное наблюдение через микроскопические глазки.
В полдень бабушка вышла в бакалейную лавку.
Дуглас немного покричал под дверью мистера Кобермана, потом попытался войти. На этот раз дверь оказалась запертой. Пришлось сбегать за универсальным ключом.
С ключом и осколками цветного стекла Дуглас вошел, прикрыл за собой дверь и различил глубокое дыхание мистера Кобермана. Потом поднес к глазу голубое стеклышко.
За стеклом Дугласу явились голубая комната и голубой мир, непохожий на тот, в котором он жил обычно. Такой же непохожий, каким был красный мир. Аквамариновая мебель, кобальтовое постельное белье, лазурный потолок, и тускло-синие лицо и руки мистера Кобермана, и его голубая вздымающаяся грудь. А также — что-то еще.
Глаза мистера Кобермана были широко открыты и глядели на Дугласа мрачно и голодно. Дуглас отпрянул и отвел голубое стеклышко в сторону. Глаза мистера Кобермана закрыты. Глянул через голубое стекло — глаза открыты. Без стекла — закрыты. Открыты. Закрыты. Любопытно. Дрожа от волнения, Дуглас продолжал эксперименты. Через стекло — глаза мистера Кобермана, похожие на сигнальные огни, алчно глядят сквозь закрытые веки. Без стекла — глаза плотно закрыты.
Глаза — это было еще не все…
Дуглас простоял в изумлении не меньше пяти минут. Он думал о голубых, красных, желтых мирах, существующих бок о бок, как цветные панели, обрамлявшие большое бесцветное стекло на лестнице. Бок о бок, цветные стекла, разные миры; мистер Коберман и сам это говорил.
Так вот почему было разбито окно. По крайней мере, это одна из причин.
— Мистер Коберман, проснитесь!
Нет ответа.
— Мистер Коберман, где вы работаете по ночам? Мистер Коберман, где вы работаете?
Легкий ветерок качнул голубую штору.
— В красном мире, зеленом или желтом, мистер Коберман?
Все вокруг было охвачено молчанием голубого стекла.
— Тогда погодите.
Дуглас вышел из комнаты, спустился в кухню и выдвинул скрипучий ящик, где поблескивали ножи. Выбрал самый большой и острый. Спокойно вернулся в прихожую, поднялся на второй этаж, открыл дверь мистера Кобермана и закрыл ее.
Бабушка защипывала на противне корочку пирога. Вошел Дуглас и что-то положил на стол.
— Бабушка, что это?
Она бросила беглый взгляд поверх очков.
— Не знаю.
— Бабушка, что это?
Она бросила беглый взгляд поверх очков.
— Не знаю.
Предмет был прямоугольный, как коробка, и эластичный. По цвету — ярко-оранжевый. К нему были присоединены четыре трубки прямоугольного сечения, окрашенные в голубое. Пах он необычно. Не то чтобы хорошо, но и не плохо.
— Видела когда-нибудь такое, бабушка?
— Нет.
— Так я и думал.
Оставив непонятный предмет, Дуглас вышел из кухни. Через пять минут он вернулся с новой загадкой.
— А как насчет этого?
Это напоминало ярко-розовую цепочку с пурпурным треугольником на конце.
— Отстань от меня, — фыркнула бабушка. — Это всего-навсего цепочка.
Дуглас вышел. Когда он вернулся, у него были заняты обе руки. Кольцо, квадрат, пирамида, прямоугольник — и прочие формы.
— Это не все. Там еще много всего.
— Да-да, — рассеянно кивнула бабушка, занимаясь своим делом.
— Ты ошибалась, бабушка.
— Насчет чего?
— Насчет того, что все люди внутри одинаковые.
— Не говори ерунды.
— Где моя копилка?
— На каминной полке.
— Спасибо.
Протопав в гостиную, Дуглас потянулся за копилкой.
В четверть шестого из конторы явился дедушка.
— Дедушка, пойдем наверх.
— Хорошо, сынок. Зачем?
— Я тебе кое-что покажу. Неприятное. Но интересное.
Крякнув, дед последовал за внуком в комнату мистера Кобермана.
— От бабушки это секрет, ей не понравится. — Дуглас распахнул дверь. — Вот.
Дедушка разинул рот.
Последующую сцену Дуглас запомнил на всю жизнь. Над обнаженным телом стояли коронер и его помощники. Бабушка внизу спросила кого-то: «Что там происходит?», а дедушка сказал нетвердым голосом:
— Я съезжу с Дугласом куда-нибудь подальше, чтобы он забыл эту жуткую историю. Жуткую, омерзительную историю!
— А что тут такого плохого? — пожал плечами Дуглас. — Ничего плохого я не вижу. И чувствую себя нормально.
Коронер, содрогнувшись, произнес:
— Коберман мертв, дело ясное.
Его помощника прошиб пот.
— Видели эти штуки в миске с водой и в оберточной бумаге?
— О боже мой, да. Видел.
— Господи Иисусе.
Коронер склонился над телом мистера Кобермана.
— Лучше будет, ребята, если это останется тайной. Это было не убийство. Мальчик совершил акт милосердия. Бог знает, что могло бы случиться, если бы не он.
— Кто был этот Коберман — вампир? Чудовище?
— Может. Не знаю. Я ничего не знаю. Он был… не человек. — Руки коронера проворно двигались над швом.
Дуглас был горд своей работой. Ему пришлось попотеть. Он внимательно наблюдал за действиями бабушки и все запомнил. Про иголку, нитку и все прочее. В целом мистер Коберман представлял собой такое же аккуратное изделие, как те цыплята, которых бабушка отправляла в ад.
— Я слышал от мальчика, что этот Коберман не умер даже после того, как из него извлекли все эти штуки. Жил дальше. Боже.
— Это мальчик сказал?
— Да, мальчик.
— Тогда что убило Кобермана?
Коронер вынул из шва несколько ниток.
— Это… — сказал он.
Солнечный луч холодно блеснул на приоткрытом кладе: шести долларах и семидесяти центах в серебряных десятицентовиках, заполнявших грудь мистера Кобермана.
— Думаю, Дуглас мудро вложил свои деньги, — заключил коронер, восстанавливая шов на «фаршированной» груди.