Стояло хорошее нежаркое утро, но уже не ранее, как на Дороге, а с высоким солнцем. Дворы были пустынны и зеленели, как заброшенные стадионы. Я шел через них и думал, что все теперь будет хорошо. Я возвращалсядомой. Дышал воздухом Инска. Я был, как узник, которого несправедливо упрятали в тюрьму, но скоро выпустили, потому что праведный суд решил: «Невиновен!» И теперь я на обычные вещи смотрел глазами счастливца, которому вернули всю его жизнь…
В небе над заборами показалось что-то летучее… Не просто «что-то», а знакомое! И от него тянулся вниз черный шнур. Я заскользил по шнуру глазами и увидел бегущего по траве мальчишку.
Лыш?
– Лыш!!
Он замер. Бросил веревку. Побежал навстречу. Остановился в двух шагах, глянул блестящими глазами. Счастливо заулыбался, шагнул, взял меня за локти.
– Грин… наконец-то…
Это был Лыш… и будто бы не совсем Лыш. Он стал повыше, волосы уже не торчали ежиком, а сильно отросли, превратились в темные локоны (когда успели?). Сделался Лыш стройнее и… как-то красивее даже. Еще когда он бежал, я заметил, что нет у него прежней хромоты и нескладности. Это что же, так повлияло то лекарство?
– Лыш…
– Грин… А мы ждем, ждем…
Я наконец сообразил:
– Сколько же времени прошло, Лыш? Мне казалось, что всего сутки…
Он перестал улыбаться:
– Что ты… сегодня двадцатое августа. Почти два месяца…
– С ума сойти…
– Да… – сказал он.
– Давай сядем, – попросил я. Загудели ноги, будто я и правда два месяца шагал по Дороге. Без остановки… Рядом лежала колода – очищенный от коры обрезок давно спиленного тополя. Толстенный. Мы подпрыгнули и сели рядом.
– Лыш, а дома… все в порядке?
– Да… – сказал он как-то рассеянно. И вдруг опять улыбнулся: – Только Гретхен и Светхен недавно поссорились. Даже чуть не подрались…
– Они что, спятили? – перепугался я. – Из-за чего?
Лыш глянул искоса и сказал, кажется, с тайным удовольствием:
– Из-за тебя…
– Это… как? – я почувствовал, что наливаются горячим соком уши.
– А так… Тебя ищут, ждут, а Светка причитает: "Ну, где он, ну когда же?.." А Гретхен терпела, терпела и говорит: "Чего ты в конце концов так изводишься? Будто он тебе дороже, чем всем другим!.." А та: "Да, а ты!.. Сперва утащила его в какое-то болото, а теперь в ус не дуешь…" Ну они и сцепились… Да сейчас-то уже все в порядке. Но пришлось водить к Памятнику, чтобы помирились…
"Ну вот, опять проблемы…" – замелькали неприятные мысли. Грета и Света… они мне обе нравились. Но Света была скорее как сестра, а Грета… Я вспомнил прощание на краю круга. И вдруг понял (хотя сам испугался этого), что теперь поцелую ее с большой охотой…
А Лыш сказал простодушно:
– Ты не бойся, они не будут тебя делить. Светка недавно стала заглядываться на Владика Савойского, это новый мальчик в отряде у Гретхен…
Я стыдливо засопел и сказал небрежным тоном:
– Значит, у следопытов теперь пополнение?
Лыш кивнул:
– Ага, и немалое. Толю-Полю она тоже записала наконец. А еще ведь – Вовчик и Егорка…
– А это кто?
Он глянул удивленно:
– Ну, Тюнчик и Пузырек… Ох ты же не знаешь!.. Грин, ты прости, я стал такой несообразительный, часто забываю про многое. Наверно, это остатки болезни. Я ведь тогда, после укола, немало провалялся в постели, потому что был запущенный случай. Если бы ты опоздал на пять минут, была бы крышка…
– Лыш, да ладно! Главное, что сейчас ты в порядке… А откуда появились Пузырек и Тюнчик? Витя нашел?
– Да нет же, не Витя. Это когда была заваруха на вокзале…
– Какая заваруха?
Он опять улыбнулся, виновато так:
– Да, ты же не знаешь… Месяц назад открылось, что "Желтый волос" поставил в Инске несколько излучателей. В скрытых местах. Спутник-то загремел, а излучатели, которые он должен был отражать, остались. Ну, их почти все быстро нащупали и взяли, а один был спрятан в разрушенной части вокзала. Ново-Заторского… Когда его хотели тоже обезвредить, «волосатые» устроили оборону, со стрельбой. С гранатометами даже. Витина бригада, студенческая дружина и добровольцы их окружили, а те загородились заложниками…
– Какими заложниками? – спросил я, чувствуя нехорошее.
– Там пришел как раз вагон с ребятами из дальнего детдома, их перевозили в Горнозабойск, и получилась задержка… Вот, «волосатые» их привели на вокзал, устроили баррикаду и давай кричать про всякие условия… Ну, наши их отбили…
"Никто не погиб?" – хотел спросить я и побоялся. Успокоил себя: если бы такое случилось, Лыш сказал бы.
– А где они сейчас? Эти два обормота? – я шутливой бодростью хотел унять беспокойство.
– Обещали сюда прибежать, когда в отряде кончится тренировка…
– Да я не про то. Где они вообще? У кого живут? – И догадался: – У наших? У дяди Толи и тети Маруси?
Лыш удивленно свел брови.
– Да нет же! Юрий Львович сразу их забрал к себе, когда узнал, что они твои друзья… Ой…
– К… кто забрал? – выговорил я.
– Ой, Грин. Ты прости… мне все кажется, то ты вернулся давно. А ты ведь…
– Лыш, кто забрал?
– Ну… твой папа… Он оказался здесь с отрядом добровольцев, которые вырвались из ново-заторской тюрьмы, они ее разгромили. И они тоже стали отбивать заложников у «волосатых», и отбили. И стали разбираться, какие ребята откуда, и твой папа узнал…
У меня свистело в ушах, как на сильном ветру.
"Этого не может быть!.."
Но ведь это было! Значит, Михаил Гаврилович ошибся! Его обманули! Мой папа – живой!
– Лыш… он где?
– Сейчас на работе, наверно. В "Почтовой ромашке"…
Меня рвануло с места. Но… рвануло внутри. А на самом деле я, ослабевший, остался на колоде, рядом с Лышем. Только закрыл глаза ладонями.
– Грин, ты не плачь… – сказал Лыш. Как тогда, когда проснулся Информаторий…
Я не плакал, я молился:
"Лишь бы это был не сон! Лишь бы не сон!" – Я лихорадочно сунул руку в карман, нащупал янтарный шарик. – "Лишь бы не сон…"
Летающий стул, укладывая шнур спиралью, приземлился недалеко от нас. Мы посмотрели на него, и я неуверенно сказал:
– Лыш, я пойду. В "Ромашку"…
– Конечно! Хочешь, я тебя провожу?
– Хочу…
– Или… давай дождемся Вовчика и Егорку! Они вот-вот прибегут! И пойдем вместе…
– Конечно… давай…
"А ведь я даже не знал их настоящих имен…"
– Они знаешь как работали, – уважительно сказал Лыш. – Лучше всех в отряде. Когда началась "шаровая атака"…
– Какая… атака?
– Ну… так называлась операция, когда заряжали шарами темпоральные стабилизаторы. Это спасатели из Крепости сказали, что нужен заряд как можно крепче, чтобы Дорога пустила на себя поисковые группы. Когда начали искать…
Я почувствовал себя отчаянно виноватым.
– Лыш, а что за стабилизаторы?
– Гретхен разве не говорила? Среди пустошей, далеко, есть такие конусы, вроде термитников. Надо в них опускать шары. Чем больше, тем лучше. Тогда улучшается всякая обстановка. Энергетическая…
– Да, она говорила… И теперь это было ради меня?
– Ну да… Рассчитали, что надо не меньше сорока шаров. Все их искали, искали… А когда не хватило одного, Май опустил в конус свой шар. Тот, хрустальный…
– Жалко… – шепотом сказал я. Было и правда жаль. Почти до слез. Я же помнил, чем был для Мая этот шар.
– Да ничуть не жалко! – вскинулся Лыш. – Потому что шар вернулся! Мы пришли, а он снова на подсвечнике, как ни в чем не бывало!
"Чудеса", – чуть не сказал я. Но не сказал, потому что это были не чудеса, а неведомый, но добрый закон Дороги.
– Стой! – вдруг отчаянно закричал Лыш. – Стой, паразит! Кому говорят!
Усыпивший наше внимание стул, оказывается, тихонько поднялся в воздух и теперь уже на высоте реял в сторону забора. Лыш помчался следом, стараясь ухватить веревку. Но она взмыла над травой, он не допрыгнул.
– Дезертир чертов, – сказал вслед беглецу Лыш. И пришел назад, сел на колоду.
– Он вернется, – утешил я его.
– Ага, жди… Ни один еще не вернулся.
– Они где-то сбиваются в стаю. И потом прилетят все разом.
Лыш глянул с недоверием и надеждой.
– Правда? Я хочу приручить еще такого, как Росика. Потому что нам с Гретхен мало одного…
– Вернутся, – повторил я. – Потому что все возвращаются. И всё возвращается. Даже шар к Маю вернулся…
Лыш сидел с опущенной головой. Теребил ремешок сандалии. Глянул на меня сбоку и сказал тихонько:
– Да… но Валерий-то не вернется…
Вот так. Не бывает на свете полной радости. Не бывает войны без чьей-то гибели. Не бывает счастья без слез.
…Когда «волосатые» отступали через железнодорожные пути, студенческая группа во главе с Валерием пошла наперерез. Нельзя было оставлять на свободе гадов, которые способны на что угодно. И один из этих гадов ударил из гранатомета по цистерне. Теперь никто не знает, что в ней было. Но рванула она, говорят, как бомбовый склад. Несколько студентов обожгло и сильно поранило. А Валерия просто не нашли, он был к цистерне ближе всех.
Это и рассказал мне Лыш, отворачиваясь и вытирая мокрые ресницы.
Нельзя сказать, что я испытал такое уж большое горе, ощущение небывалой потери. Валерия знал я не очень хорошо, виделись всего несколько раз. Но он был друг Лыша. А Лыш был мой брат.
Я притянул его поближе, обнял за плечо.
Чем я мог утешить брата? Только сидеть вот так рядом и молчать…
Эпилог Теплоход "Шар"
Лыш ошибался. И все ошибались. Валерий не погиб.
При взрыве тугая горячая волна унесла Валерия неизвестно куда, и он провалился в черное ничто. Через неизвестно какое время он открыл глаза, увидел над собой темно-синее звездное небо, а на фоне этой звездности – несколько силуэтов.
– Оклемался, студент? Вставай…
Валерий не мог встать. Не чувствовал ног, не чувствовал всего себя. Похоже, что его просто не было.
– Вставай, вставай, – снова сказал размытый силуэт. – Эк ведь занесло парня… в вакуумную щель между разнородными субстанциями мироздания. Так это называется, ребята?
– Не болтай, друже… – остановил его другой силуэт. Давай-ка лучше…
Валерия подхватили под несуществующие локти.
– Идти можешь?
– Не знаю… А надо?
– Это тебе решать… Наверно, все-таки надо. Снова провалиться в тартарары успеешь всегда…
Валерий ощутил, что руки и ноги все-таки есть. И голова… В голове гудело, но состояние было ничего, сносное. Как после некоторого возлияния с Санычем и Вовой Кротовым в подвале лаборатории нестандартных фильтров, когда первая одурь уже прошла и появилось понимание, что жить еще можно…
– Ну, а теперь шагай, студент, – сказали ему. – Если хочешь существовать… Хочешь?
Валерий, кажется, хотел.
– А где я? Как добраться до города?
– До Инска? Забудь, друже… – услышал он мягкий ответ. – Нынче путь у тебя один. Топай по дороге, а наткнешься на развилку, выбирай левую сторону. Левая колея всегда надежнее…
– Не болтай, сам выберет, – остановили опять разговорчивого незнакомца. И вывели Валерия под руки на мощеный тракт. В отшлифованных булыжниках искрились отражения звезд. Пахло остывшими травами…
– Это Дорога? – понял наконец Валерий. Он знал про Дорогу. Не раз говорили про нее в подвале лаборатории, когда приходило время «оттянуться» после насыщенного дня. И ведь именно на нее уволокла Грина сумасшедшая (или находчивая?) сестра Лыша.
"Бедняга Лыш. Я тебя никогда больше не увижу…"
Но главная мысль была о Юне:
"Как же это так? Значит, навсегда… Юнона?"
"Авось…" – будто усмехнулась она в ответ, словно давая капельку надежды. Правда, крохотную…
– Это Дорога? – повторил Валерий, поскольку спутники молчали.
– Она… – проговорил наконец один. – Иди, не спрашивай. Кто выходит на нее, не знает, чтобудетпотом. У каждого свое. Многое зависит от человека. И от нее тоже…
– Понял, – сказал Валерий. Спутники сразу исчезли. И Валерий пошел. Тело было теперь легким, голова ясной. Веяло навстречу запахом земляники.
Он шагал под звездами, которые отражались в твердых булыжниках, и как было не вспомнить!
Скоро, однако путь перестал блестеть. Шоссе раздвоилось. Влево, среди смутно белеющих ромашек, пошел немощеный проселок, вправо – неширокая асфальтовая лента. И Валерий конечно же – вопреки совету и назло себе и судьбе (но не Дороге, которая предоставила равноправный выбор), повернул на асфальт. И тот почти сразу привел его в город. На знакомые Дворы.
Но нет, они были не совсем знакомые. И город был… то ли Инск, то ли просто Город из давних снов. Уже всходило солнце, розово красило множество белых колоколен, которые толпились за сырыми от росы заборами. Слева маячили серые башни Крепости – неразрушенные и более высокие, чем раньше…
И не было никого, даже кошек – любительниц ранних прогулок. Только где-то свистнула, подчеркивая тишину и пустоту, нерешительная птаха. И Валерий очень удивился, услыхав позади суетливый голосок:
– Валерий Павлович! Подождите, голубчик…
Его догонял старичок в ковбойской шляпе.
– Максим Максимыч?
– Я, голубчик, я… Не чаял догнать… Как хорошо, что вы свернули именно сюда. Значит, судьба… – Он остановился рядом и часто дышал. Валерий ждал. И понимал, что к Скворцовскому переулку он отсюда все равно не выберется.
– Раз уж так оно вышло… – сбивчиво и виновато заговорил старичок. – Я подумал вот что. Вам ведь шагать и шагать, назад не повернешь. А недавно ушел туда мальчик, Гришенька. Грин то есть… У мальчиков всегда есть шанс, вы могли бы помочь ему вернуться…
– Как? – Валерий помнил все, что касалось Грина.
– Дорога так просто не вернет его, у нее свой закон равновесия. Но если бы вы заменили там мальчика… раз уж вы повернули направо. Тогда…
– Как заменить-то? – перебил Валерий нетерпеливо и, кажется, не очень вежливо. – Что я должен? – Существование опять приобретало определенный смысл.
– Это просто, голубчик. Вам не надо его догонять. Только…
– Что?
– Видите ли… вам придется стать таким, как он. И внешне, и… вообще… Как говорится, вернуться в отроческие годы. Однако там, на Дороге, не все ли равно…
"А Юна?" – прыгнула мысль. И тут же другая: "Какая теперь Юна…"
– Ладно, – горько сказал Валерий. – Куда ж деваться…
– Значит, вы согласны? – тихо возликовал старенький член Музейного совета.
– Я спасатель, я обязан…
– Вы изумительный спасатель! – искренне восхитился Максим Максимыч. – Ваша операция на вокзале… Вам Валерий Павлович, наверняка поставят памятник…
– А оно мне надо? – хмыкнул Валерий. – Лучше скажите, никто из наших ребят не пострадал?
– Ну… – замялся старичок. – Есть пострадавшие. Но они выживут, врачи это утверждают однозначно…
– А заложники? Ребятишки?
– Там всё слава Богу…
– Слава Богу, – сказал и Валерий. – А куда мне теперь идти-то?
– Лучше всего вон в ту калитку. Сразу окажетесь на шоссе. Справа потянется бетонная стена. Вам придется прошагать вдоль нее достаточно долго, но… в конце концов увидите в стене дверь. Запертую. Сейчас я дам ключ… Вот. Не обижайтесь, что такой музейный экспонат, другого нет. Видите, какой старинный предмет… – Максим Максимыч протягивал Валерию ржавый ключ с хитрой многозубчатой бородкой и узорчатым кольцом. Большущий, длиной сантиметров тридцать.
– Сказка про Буратино… – усмехнулся Валерий и взял. Ключ был очень тяжелый.
– Да. Поворачивайте его вправо. И… спасибо вам, голубчик… – Максим Максимыч вдруг неловко обнял Валерия за талию, прижался на миг лицом к его прожженной клетчатой рубахе. Откинулся назад. Шляпа его упала. Валерий быстро поднял ее, протянул старичку.
– Открою дверь, а что дальше-то?
– А дальше – ничего. Шагнете в нее и… ступайте. Там – как повезет. И мальчику, и вам…
– Прощайте, Максим Максимыч… – осторожно сказал Валерий. И, не оглядываясь, пошел к калитке. Краем глаза он заметил, будто слева, вдали, виднеется памятник букве И, но присматриваться не стал – знал: зацарапает сердце…
За калиткой сразу открылся узкий асфальтовый тракт, ведущий через пустое поле. Над полем пересвистывались утренние птицы. Скоро асфальт затерялся в траве, потянулась вместо него широкая тропа. А вдоль тропы, справа, встала бетонная стена. Все, как предсказано…
Солнце светило сзади, перед Валерием шагала длинная тень. Потом она стала делаться короче, уклоняться вправо. А тропа и стена все тянулись, тянулись, утомляя однообразием. Ключ тяжелел, ржавчина щипала вспотевшую ладонь.
"А есть ли она вообще, эта дверь?"
Солнце жарило спину, потом левое плечо. Но в конце концов оно стало тусклым, увязло в сероватой дымке. Зато впереди засветило через дымку яркое пятнышко – словно за пепельным слоем пряталась лучистая звезда (лучи иногда прокалывали пелену). Это нравилось Валерию, вносило в душу какую-то новизну…
Один раз Валерий разглядел прислоненное к стене громадное колесо. Рядом стояла на бетонном выступе пластиковая бутылка. Почему-то вспомнилась другая бутылка – сплющенная бортом катера о причал и потом старавшаяся обрести прежнюю форму.
"Старайся и ты, Перекос…"
Двери в стене, однако, не было. Заметил он только узкий пролом, за которым угадывались прохладные березовые листья. Но пролом – не дверь, и Валерий не стал нарушать предписание (да и не пролез бы, пожалуй, в такую тесную дыру).
Дверь обнаружилась, когда он потерял счет времени (часов не было, их сорвало взрывом). Монотонность стала похожей на полудрему. И возникшая в стене дверь была, как удар, который эту полудрему вмиг развеял!
Дверь впечатляла. Сводчатая, из тяжелых плах на шипастых чугунных петлях, с железным кренделем вместо ручки и тускло-медной пластиной в которой чернела замочная скважина. Подстать ключу.