Новый город наступал на пятки старому, но не мог ни оттеснить его, ни захватить: так уготовано свыше, плохое и хорошее будут всегда рядом, оттеняя друг друга; потому и хибары старого города, неистребимо живучие, умудрялись сохраняться меж новостройками движущегося к светлому будущему города.
ВОЛЯ-ЗОНА. МАЙОР МЕДВЕДЕВ
Дом Медведев построил себе сам на окраине поселка, на теплом пригорке. Когда приехал сюда по направлению на работу, квартир не было, а скитаться по чужим углам уже надоело. Завел огород, построил первым теплицу, собирал завидные урожаи картошки и овощей. Офицеры сначала посмеивались над его затеей, дразнили куркулем, а когда побывали на новоселье в просторном, пахнущем смольем пятистенке, сами взялись рубить домишки и обживаться. Медведев был крепким мужиком, простое русское лицо, курносый, взгляд добрый, но когда допекут - суровый, лучше не лезть под руку.
За перелеском от дома Медведева - Зона: исправительно-трудовая колония строгого режима. Широкая тропинка к ней проторена майором за четверть века работы.
Прошли перед ним тысячи осужденных, сменялись поколения, уходили, иные вновь возвращались. Василий Иванович относился к своему нелегкому труду, как и весь его крестьянский род, старательно. Слова уже покойного ныне отца о его работе были нелестные: "За худое дело ты взялся, сынок! Неблагородное и неблагодарное. Я не неволю. Но постарайся остаться человеком. Честно живи! Это мой наказ. Хоть ты и коммунист, но помни, что ты крещеный, мать тайно тебя под Покров окрестила... Живи с Богом в душе!"
Василий Иванович вышел из дому и направился в Зону. Миновав перелесок, остановился, оглядывая окрестность. Недавно и города-то не было, а теперь вон раскинулся, красивый и большой... А что через десять лет-то будет, как размахнется... Жизнь идет, созидает...
Поселок, "старый город", построен руками моих питомцев; школа, библиотека, больница, клуб - все это зэковские мозоли, досрочные освобождения за ударный труд, пот и возможность забыться в долгих годах неволи. А еще вот те деревянные заборы, вышки, проволочные ограждения, что опоясывают низину у подножья холма, сами же для своей охраны возвели, своими руками... Освободившись, многие остаются работать здесь, это их город...
Ну а страна наша - разве не их страна? Не ей ли во славу они обязаны жить и творить? К сожалению, они "творят" свои преступления во славу себя и дружков, да девок распутных, да своего ненасытного кармана... Но ничего, заставим их работать для других, может быть, единственный раз в их жизни.
Сколько же за четверть века службы в Зоне было у меня бессонных ночей... Да только бы их... Сколько было всего, что изматывает похлеще самой изнурительной физической работы; предотвращение саботажа, драк, побегов, поножовщины - кислорода Зоны, без которого не может жить и дышать она.
...Вот и знакомая вахта... Все здесь по-прежнему, и я такой же, каким был два года назад, когда в последний раз выходил через нее - с раскаленным камнем вместо бешено молотящего сердца, который уже дома швырнул меня на пол огненной вспышкой боли, погрузил во тьму на долгие дни. Инфаркт...
Ничего, оклемался. Только по выписке из больницы ушел на пенсию, в Зону уже не вернулся. Но вот замучила тоска по привычной работе, и напросился... Рапорт о возвращении на службу майора в отставке удовлетворили.
А зачем? Ой, спросить бы у себя чего-нибудь полегче... Старый дурак, заложник своих привычек, своей страшной и нужной работы...
Вот идет навстречу вечный прапорщик, здоровенный жлоб Шакалов, привычный всем дежурный контролер по прозвищу Яйцещуп.
Бдит. Меня не узнает, конечно, занятой.
Ну, Василь Иваныч, поехали все сначала? Поехали...
Здравствуй, Зона.
ЗОНА. ОРЛОВ
Вошел пожилой человек в свой старый, до противности знакомый мир, и пошло-поехало обычное... Зэки шли на работу. Урчали крытые железом фургоны, вяло зевал конвой, сдерживая рвущихся к людям, рыкающих собак, заканчивал перекличку осужденных Шакалов, в тишине утра сипел его навсегда сорванный голос: "...сорок два... сорок три..."
Медведев вошел на вахту, следом открылась дверь, и Шакалов втолкнул пятерых испуганных зэков. Они нехотя и привычно сбились в углу комнаты, с тоской ожидая наказания - провинность была написана на их угрюмых лицах.
- Разделись, быстро! - крикнул на них Яйцещуп, служака, любивший дознаваться и отлавливать нерадивых.
Кликуху свою позорную он получил за маниакальную привычку при входе в Зону щупать каждого входящего зэка за мошну, ища там скрадки-ухороны: табак, анашу и еще что-то запретное. Трудно понять, кому этот ежедневный ритуал доставлял больше сексуальных ощущений - дурному верзиле прапорщику или ухмыляющимся зэкам. Никогда он ничего не находил, но нехитрую эту процедуру превращал для себя в потешный спектакль, в ходе которого ржал и, как ему казалось, острил, что-то наподобие: "Ну что, у тебя пусто все? Небось Синичкина охмурил с утра?" Синичкин, известный в Зоне "голубой", мог стоять здесь же, что еще больше подогревало губошлепа.
Зэки неохотно разделись, прикрывая наготу, подняли глаза к потолку жалкие и униженно-злые.
- Та-ак, шо-о уши развэсилы? Спыной, спыной к нам! - крикнул прапорщик. - Сины-ычкин! Отошел, можешь одеться, пупсик... Ну, дывытесь, товарищ майор, - обратился Шакалов к Медведеву, будто и не было этих двух лет, словно вчера расстались. - Последние художества! - Шакалов сплюнул. Оглядел вдруг майора, и до него дошло. - Так вас с возвращением, что ли, поздравить? Как здоровье?
- Спасибо. Видишь, еще на одну ходку пошел, - грустно улыбнулся майор.
- Дело хозяйское, товарищ майор... - осторожно заметил Шакалов. - Но я после пенсии - сюда ни ногой. Хватит, насмотрелся на этих мазуриков! гаркнул: - Стой нормально! - боковым зрением уловив шевеленье в углу. Подывитесь...
Медведев обернулся, чтобы полюбоваться. Спины над чахлыми ягодицами осужденных вздулись и покраснели до синевы, словно пороли их нещадно кнутом.
Подойдя ближе, майор усмотрел на телах в синюшно-красных отеках свежие наколки: у двоих кресты с распятием Христа, у третьего - большой полумесяц и маленькая мечеть под ним.
- Вчера же всех осматривали. А за ночь уже намалевали! - развел руками, отдуваясь от злости, прапорщик.
Медведев озабоченно кивнул ему, еще раз оглядел красноспинных.
- Фамилия? - спросил спину - обладательницу полумесяца.
- Цесаркаев, - весело ответила с кавказским акцентом спина.
- Почему не крест? - задумчиво спросил Медведев.
- Мусулманын, гражданын началнык... - обидчиво протянула спина.
- Ну да... В изолятор! - кивнул конвою. - И сколько таких? - обернулся Медведев к Шакалову.
- Да с полсотни уже набралось. Но это последние...
Цесаркаева вывели, а Медведев рассматривал следующую спину сгорбленную, стариковскую. Шакалов возмущенно помотал головой:
- Это вообще отдельный случай... Кукушка, повернись!
Дед повернулся, и взорам предстал большой портрет генералиссимуса Сталина. Человеческая плоть словно изгоняла вождя народов - грудь по татуировке была изрезана, шрамы только-только зарубцевались.
Медведев, наклонив голову, рассмотрел лик вождя, поднял глаза на седовласого, ухоженного старика Кукушку. Тот смотрел чистыми голубыми глазками - ну прямо ангел...
- Чего это ты вдруг? - осторожно спросил майор, показав на сурово хмурившегося вождя, поросшего седым волосом по впалой груди зэка. Одевайся...
- Дак я сводил ее, - радостно сообщил старик. - И крест на спине... тоже сводил.
- Тоже... мусульманином заделался! - выдохнул Шакалов.
Кукушка реплику пропустил мимо ушей, продолжал говорить деловито-рассудительно, одновременно неспешно одеваясь.
- Это я в тридцать седьмом наколол. Чтоб не расстреляли. Тогда ведь как было: если... он у меня на сердце, - показал на грудь, - стрелять, значит, не будут. А теперь-то зачем? На волю скоро. Вот ляписом и ножичком решил свести со своего сердца мавзолей. Не совсем удачно, согласен.
- А крест зачем сводил?
- Я свой крест уже относил... - серьезно ответил зэк.
- Никто не спасался... никаким портретом, - вставил злой Шакалов. Расстрел - и хана.
- Спасался, еще как спасался, - упрямо, надув губы, как маленький ребенок, возразил дед.
- В санчасть, - показал Медведев на него вошедшему конвоиру, тот грубо подтолкнул на ходу одевающегося старика. - Повернулись! - приказал стоящим. - Фамилии?
- Бакланов... Кочетков... Синичкин... - ответили голые вразнобой.
У последнего спина была чистая, Медведев, оглядев его, отметил: наколка-родинка на щеке, припухла красно-синяя точка. Майор знал, что этот знак на щеке означает приниженность в среде заключенных.
Синичкин странно тушевался под внимательным взглядом майора.
- Ты чего? - спросил, увидев это, Медведев. - Ну, кто тебе это поставил? - указал на родинку.
Худощавый, женственно мягкий в движениях, чуть жеманный Синичкин совсем растерялся, покраснел; заходили руки, приоткрыв наготу, которую он старательно прятал. Бакланов и Кочетков, стоявшие спокойно и открыто, улыбались ехидно.
- Ты чего? - спросил, увидев это, Медведев. - Ну, кто тебе это поставил? - указал на родинку.
Худощавый, женственно мягкий в движениях, чуть жеманный Синичкин совсем растерялся, покраснел; заходили руки, приоткрыв наготу, которую он старательно прятал. Бакланов и Кочетков, стоявшие спокойно и открыто, улыбались ехидно.
- Что за смешки? - перевел на них суровый взгляд Медведев.
Лица у обоих мгновенно стали пусто-отсутствующими.
- Опустили они его, что... - безразлично махнул рукой Шакалов. - вот и пометили. Ему через три дня выходить, воля тоже пидоров должна знать...
- По делу можно, товарищ прапорщик, без комментариев... - раздраженно махнул на него майор. - Доложите об осужденном.
- Можно и по делу, - обиделся Шакалов, продолжил жестко: - У него срок был два года. Говорят, сознательно сел, чтобы здесь погулять с мужиками.
- Это как? - не понял Медведев.
- Работать, видать, не хотел.
- Кем же вы работали? - оглядел фигуристого красавца Медведев.
- Учителем... - хрипло сказал тот, отвернув голову.
- Во-во. Бального танца! - поднял палец Шакалов. - Детей портил, резюмировал он, - за то и сел.
- Танцуете? - без улыбки спросил Медведев.
Двое рядом стоящих голых зэка прыснули.
Синичкин покраснел, гордо и красиво повел головой:
- Н-нет.
- Кликуха Мотылек, все порхает, - оглядел бычьим взглядом учителя балета Шакалов. - Тут тоже... мотыля, наверно, бо-о-ольшого поймал...
Опять залыбились, еле сдерживая смех, зэки, стоявшие рядом с закатившим мокрые глаза от унижения и злости, уронившим безвольно руки, смирившимся со всем Синичкиным.
- Да прекратите вы! - раздраженно бросил Медведев Шакалову. - Ясно. В изолятор! - приказал, отворачиваясь от голышей. - И врача туда вызовите.
Когда зэки оделись и тронулись к выходу, Медведев окликнул старого знакомого:
- Кочетков! Я ж помню письма от матери твоей, помню...
Кочетков, остановившись, набычился:
- Умерла мать...
Медведев оглядел его - вдруг сразу ставшего согбенным и рыхлым. Поморщился, как от боли.
- Да? А жена... дети?
Кочетков неопределенно пожал плечами. Бакланов смотрел на Медведева, криво сморщившись: мол, чего пытаешь, курва, человека?
- Вижу, за два года ничего в тебе не изменилось. жаль... - сказал после паузы Медведев. - Помню, как объяснял ты на политзанятиях, кто такой козел... Помнишь?
Уходящий Синичкин вздрогнул, Бакланов подозрительно посмотрел на Кочеткова. Медведев поймал этот взгляд.
- Раньше, как я помню, вы все дрались, а теперь - не разлей вода? оглядел обоих.
Бакланов опустил глаза, пожал плечами: как хочешь думай, начальник, твое право.
- Так вот, объяснял ты нам, что козел - это тот, кто ведет баранов на бойню. На мясокомбинатах ты это видел. Козлы - значит предатели. Это ты относил ко всем активистам... Ты - не баран, не козел... Ты себя волком звал. Ах, как страшно! - язвительно помотал головой Медведев.
Кочетков стоял не двигаясь, кажется, готовый броситься на майора.
- Этакий продолжатель волчьего племени воровского... - Медведев презрительно оглядел его. - Ну, что молчишь, волчара?
- Не буду я вам говорить ничего, - не поворачивая головы в сторону Медведева, пробасил Кочетков.
- А то, что вы здесь предателей воспитываете, которые жрут друг друга, как в волчатнике, - это без вопросов, - неожиданно звонким голосом встрял Бакланов.
Пялился на Медведева взглядом дерзким, ненавидящим.
- Вломить? - уверенно спросил Шакалов, показывая дубинкой на говоруна.
Майор еле заметным кивком не разрешил, медленно оглядел Бакланова с ног до головы, что-то себе отметив в памяти.
- В изолятор. Бакланову еще пять суток.
- Во-от... - зло начал тот.
- И еще пять, - перебил его властно майор, поворачиваясь от зэков к выходу, мгновенно уставший.
Бакланов окаменел. Синичкин уже давно стоял лицом к дверям, напрягшийся, будто ждущий удара. Кочетков пялился в стену.
Медведеву отчаянно захотелось быстрей выскочить с вахты в обратную сторону - на волю и побежать домой, а там скинуть галифе, китель, встать под душ и долго-долго мыться, постепенно забывая про Зону и Баклановых, Синичкиных...
Он даже помотал головой, отгоняя жгучую эту потребность, кашлянул, быстро прошел мимо замерших зэков - опять в лагерную, закрытую зону жизни, от которой никак он не мог отвертеться...
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Все, нюни нельзя распускать... вернулся - терпи. Бегу-бегу и стараюсь не думать ни о чем. Ну, Иваныч, хватит ныть...
- Товарищ майор! - наперерез шел коренастый капитан Волков, оперативник. - Опять к нам? Рад, рад.
Ну, пожали друг другу руки. Как же, рад ты, ага...
- Думаю, что теперь дружнее будем работать, а? - заглянул мне в глаза Волков. - И вообще... кто старое помянет?.. - спросил осторожно, ожидая моей реакции.
Ах ты сука продажная, заелозил, "кто старое помянет"... Знаешь мой характер покладистый, а то бы не подошел, только на летучке бы издали и зыркал, как обычно и было.
А взгляд-то затравленный - чует свою подлость. Знает, что ему не прощал я никаких выходок в колонии и теперь его методы могу предать гласности. Отвратная рожа была у этого капитана, мясистая, без шеи, она лежала у него на широкой груди. Маленькие ломаные ушки и поросячьи глазки на конусной голове с ежиком жестких, смоляных волос, которые росли от самых бровей... Уголки рта всегда загнуты подковой вниз, что придавало этому шкафу пугающую свирепость.
Намылился этот Волков, гений оперативной работы, ага, однажды в краевое управление - штаны протирать да баб в кабинетиках щупать. Те кабинеты-то почище, понятно, да и академия поближе. А если дальше с такими же успехами можно и в столице остаться, и генеральские погоны отхватить, а почему бы и нет? Тогда и не засидишься в нашем медвежьем углу. А вот сидишь, потому что я, майор Медведев, рапорт подал на тебя, дорогой товарищ оперативник, за шашни с зэками и поборы бакшиша с них, чего не стыжусь и что, как коммунист и коллега, должен был сделать. Чтобы не плодить генералов-чудаков на букву "м"...
Что ж ты на меня так усмешливо глядишь? Ничего, я потерплю. Но выходки твои мерзкие как не прощал, так и прощать не буду, как бы ты меня ни уговаривал, а сломать, знаешь же, невозможно. Так что живи рядом, халявщик, и старайся человеком наконец стать, это никогда не поздно, капитан. А если подтвердится то, о чем были у меня большие подозрения на твой счет, дорогой оперативничек, - но не успел я их проверить, - будет тебе тогда вместо хлеба с маслицем баланда, обещаю.
- Разрешили, значит, вернуться? - оглядывая меня, обронил скороговоркой, а сам, видать, думает: опять проблемы с этим майором Блаженным - так он меня пару раз называл.
До зэков сразу кличка эта дошла. Хорошо, что другая прилипла раньше Мамочка. И я не знал, обижаться или себе в заслугу ставить. Вон прапорщика Шакалова как позорно зовут, а Мамочка им почти родня... Уважительно...
А вот и начальник колонии собственной персоной - подполковник Львов...
ЗОНА. ОРЛОВ
Что ж, бывать на офицерских планерках в Зоне мне, понятное дело, не приходилось - зэков как-то не принято на них приглашать. Но представить, что же происходит на этих скорбных анализах пороков Зоны, в общем-то нетрудно.
Ну, вначале моложавый наш начальник - хозяин Зоны Петр Матвеевич Львов, увидев Медведева, наверное, спросит в своей обычной расторопной манере:
- Никак, майор?
Ну, а так как они в давних приятельских отношениях, наш майор пожмет ему руку и ответит по-дружески, что-то типа такого:
- Здравствуй, здравствуй, Петр.
Поглядят они друг на друга, полюбуются, отметят, что будто и не было двухлетнего перерыва в их служебных отношениях, будто просто из очередного отпуска вернулся в колонию Медведев.
- Не сидится? - улыбнется Львов.
- Не сидится, - согласится Медведев. - Думаю отряд взять.
- Ну и бери, - улыбнется начальник колонии. - Кому как не тебе? Ну а пока давай-ка на планерку, друже, опаздываем...
Встретят Медведева там давние знакомые объятиями, посмеются, похлопают его по брюшку. И вся атмосфера незримо наполнится неким единым слиянием этих часто красивых и сильных мужиков, предощущением ими какого-то большого общего дела. А всего-то дело это - охранять нашу зэковскую компанию. Чудно. Ну что ж, рассядутся они за большим, зеленого сукна столом, лица вмиг посерьезнеют, деловые мужики станут. Ведь рядом бюст Ленина, портрет Дзержинского, библиотека политической литературы, кубки да грамоты идиллия, а не Зона. Живи да радуйся.
- Начнем, товарищи! - окинув всех строгим взглядом, скажет Львов.
И доложит дежурный помощник начальника колонии, что за время его дежурства, скажем, произошло:
две пьянки, одна драка - без тяжелых травм, синяки;
незаконная покупка тушенки в столовой из общего котла, восемь банок.
И верно, утверждаю, за отчетный период других важных событий в жизни Зоны не случилось. Да, Бакланов, Цесаркаев и Кочетков набили морду уходящему скоро на волю Синичкину, и было бы странно, если бы этого не случилось: к нему отношение у всех однозначное - неважное.