Расставаясь с Дикси, Алан и не пытался убедить ее в глубине своих чувств. Он вообще ничего не скрывал — ни своего непостоянства, ни того, что женщины для него хороши «в своей массе», в пышном букете разнообразия.
Ал сразу же признался Дикси, что его заявление о помолвке было трюком, рассчитанным на психологию обывателя, млеющего перед свадебными маршами.
— Нам прощали все шалости, лишь предвкушая долгие супружеские будни. Они, в сущности, злорадствовали, воображая семейные скандалы и неизбежный развод. Ведь я птичка не для клетки… Да и ты теперь тоже. — Ал чмокнул ее в щеку у трапа самолета. Он улетал в Лос-Анджелес, она должна была отбыть в Женеву.
В глазах Дикси метался ужас. Казалось, еще секунда, и сердце разорвет тоска.
— Не улетай, — прошептала она, боясь заикнуться о своей любви. Да и что такое «любовь»? «Кодовое словечко брачного ритуала», как насмешливо уверял Алан. — Не оставляй меня… Я не смогу жить без тебя…
— Перестань, девочка! — поморщился Ал. — К чему эта «обязательная программа» расставаний? Ты прекрасна, у тебя впереди целый карнавал радостей. Зачем пытаться удержать отыгравшую свою роль маску? Ну же, не наигрывай трагедию. Мне тоже больно, но конец — это всегда начало нового. Все лучшее, что причиталось нам двоим, мы уже получили. Зачем же питаться объедками, когда прилавок полон свежих лакомств?
— Ужасно. Ты просто ужасен, ковбой. Ты — убийца. — Дикси посмотрела на него с ненавистью и пустилась наутек, расталкивая спешащих на посадку пассажиров.
В самолете она вдоволь наплакалась, а решение не жить без Ала сменилось задиристой альтернативой — жить без него. И очень весело — на всю катушку.
К левому плечу Дикси слегка прислонился сосед — весьма симпатичный швед, явно озабоченный присутствием синеглазой красотки.
— Простите, — сказала Дикси, заглянув в его светлые глаза через дымчатые стекла очков, и отстранилась. Но зов, уже знакомый ей зов плоти, исходящий от деликатного джентльмена, она уловила безошибочно. Если бы незнакомец сейчас предложил ей выйти в туалетную комнату, она бы последовала, не раздумывая, как знаменитая Эммануэль, и отдалась бы ему прямо на раковине. Выходит, Алан прав.
Выходит, жизнь полна удивительных сюрпризов, стоит только выкинуть из головы старомодную идею «единственной любви» и опустить в мусорную корзину экономические трактаты, сказав себе: «Я — женщина». И пусть кидаются на колени обезумевшие поклонники, пусть изнемогают от желания мускулистые самцы — Дикси научилась слушать свое тело, забывая о рассудке. Да здравствует славный ковбой Алан, проложивший путь к блаженству!
…Она вздрогнула от телефонного звонка.
— Детка, я во Флориде. Лежу голый в отеле и весь на взводе, — доложил, прерывисто дыша, Ал. — Выпроводил сейчас ни с чем одну очень аппетитную задницу. И все из-за тебя… Вспомнил тебя голенькую под струями водопада. Как ты смотрела на меня, Дикси!… Ну скажи что-нибудь, я хотя бы приласкаю твой голос…
Дикси нажала на рычаг, оборвав связь. Из зеркала на противоположной стене на нее смотрела возбуждающе-злорадная чертовка, достойная ученица славного «ковбоя» Алана Герта.
3
— Послушай, Ларри, почему мы всегда стремимся к наслаждению и делаем все возможное, чтобы оно было как можно короче? — Дикси перебирала выхоленный соломенный ежик на голове лежащего рядом парня. Они встречались в постели уже третий раз, и этого, пожалуй, было предостаточно. — Ну правда! — пыталась она растормошить расслабившегося в приятной усталости любовника. — Как только попадает в рот лакомый кусочек, вместо того чтобы смаковать вкус, мы торопимся проглотить его, насыщая желудок… Аппетит проходит, и вместо удовольствия подступает тошнота, пресыщение…
Прильнув к ее груди, Ларри зачмокал, изображая младенца.
— Я не знаю, я еще маленький…
— Ах, пойми же! — Дикси отстранила его губы и натянула до подбородка одеяло. — В постели то же самое! Мы так несемся к финалу, словно через минуту должны покинуть мир и трахаемся в последний раз… Мы хватаем, хватаем удовольствие и вдруг останавливаемся, с удивлением ощущая: все — пустота, cкука, лень.
Ларри приподнялся на локте.
— Я что-то сделал не так? Ты такая темпераментная, детка, с тобой трудно удержаться… Другая лежит себе как бревно и ждет, пока ты ее заведешь… Ну и крутишься по-всякому… А ты, детка, — сплошной фейерверк!
— Я?! — удивленно посмотрела на него Дикси, все еще зачастую считавшая себя «трудновоспламеняемой». — Н-нет. Я, кажется, уже выдохлась.
…Почти месяц Дикси жила в своей квартирке, которую сняла на полученные от фильма деньги в новом квартале Женевы. Двадцать пять дней свободной, самостоятельной жизни. Десяток любовников, имена которых не стоит и вспоминать, а образ слился в общий портрет спортивного, сексапильного плейбоя, увлеченного числом своих побед. С Ларри она встретилась трижды — слишком много, чтобы испытывать тягу к нему. Может, другой сумеет продержаться подольше, поддерживая чувство голода и не вызывая пресыщения? Вряд ли. Короткий опыт привел Дикси к серьезным выводам: все они — брюнеты и блондины, откровенные развратники или прикрывающиеся флиртом тихони — удручающе однообразны.
— Для того чтобы сосчитать моих телок, понадобилось бы не менее двух нулей. Я, думаю, оттрахал население целого государства, карликового, разумеется. Ну, типа Андорры, — похвастался как-то ей Алан. Дикси призадумалась и с интересом посмотрела на него.
— И тебе не надоело?
— Как это? Что надоело? Ха! — Он расхохотался. — Я еще в самом соку, крошка. Еще пахать и пахать… — Он стал серьезным, как делящийся своими трудностями спортсмен-многоборец. — Конечно, бывают и неудачи. Поддерживать форму непросто, да и не часто встречаются такие горячие птички, как ты… Ну что же… — Ал пожал плечами и философски заключил: — Такова жизнь!
С тех пор ей попадались представители именно этой жизненной философии с одной лишь разницей — ни к одному из кратковременных партнеров Дикси не испытывала чувства привязанности, которое вызывал у нее Алан Герт. И никого из них, даже шутя, она не могла назвать своей половиной.
…Проводив Ларри, Дикси подняла шторы — за окном лил холодный ноябрьский дождь. В который раз пришла мысль о том, что она не знает, как жить. Университет брошен, дипломатические отношения с отцом разорваны, работать не хочется — ни в кино, ни на сцене. А ведь ей еще нет и двадцати. Ал на восемь лет старше, а скука ему явно не угрожает. Как же произошло, что для ощущения пресыщенности эротическими забавами Дикси хватило трех недель? Ведь месяц в джунглях промелькнул незаметно, оставив у Дикси изначальное ощущение неутоленного голода. Значит, дело не в ней…
— Девочка, мне кажется, тебе надо попробовать себя на сцене, — робко посоветовала мать, нанося очередной визит дочери и догадываясь, наверно, о ее похождениях. Дикси убрала с журнального столика бокалы с недопитым вином и пачку чужих сигарет. В комнатах было нарядно и чисто, но Дикси чувствовала, что сам воздух здесь насыщен сексом. Она опустила глаза.
— Я несколько запоздала в своем женском развитии, мама. Сейчас быстренько наверстаю и возьмусь за ум… Есть интересные предложения от киношников… Хочется путешествовать, возможно, заняться изучением истории искусства, как дед.
— Вот это хорошая мысль, детка, — поддержала Пат. — Навести Сесиль… Или вообще умчись за три моря!… Я так мечтала посмотреть мир!.. Как много всякого не сбылось!.. Знаешь, ведь твой отец был моим единственным мужчиной…
— Ужасно! — непосредственно отреагировала Дикси на признание матери и тут же спохватилась. — Ты рано записываешь себя в старухи — эта прическа классной дамы, костюмы… Можно подумать, что ты дочь Маргарет… — Дикси поправила стянутые в тугой пучок волосы матери. — А у Эрика, мне кажется, что-то в жизни сломалось… Что-то обозлило его, заставляя быть добродетельным занудой. Знаешь, меня всегда преследовало чувство, что он делает все кому-то назло.
— Догадываюсь, Дикси… Отец ждал сыновей, а я смогла подарить ему единственную дочь. — Патрицию бросило в жар от непроходящего чувства вины.
— Да, не очень-то удачный у тебя вышел подарок! — Дикси обняла и поцеловала мать. — Но я ведь произрастаю, процветаю, приношу плоды! У тебя дочь — кинозвезда! Умберто на волне удачи и собирается снимать продолжение. — Дикси выдала свою главную надежду и тайну. Она делала ставку именно на эту роль и боялась, что Кьями пригласит другую актрису. И тогда она уже никогда не встретится с Аланом, да и вообще вряд ли вернется в кино.
— Вот это здорово, дорогая! Работа с Кьями — твой шанс, и ты его получишь, я верю, дочка.
Патриция ушла, так и не решившись поговорить с Дикси насчет предстоящего Рождества. Ей хотелось подготовить к светлому празднику примирение и собрать всех дома за нарядным столом — Сесиль и Маргарет, а главное, конечно, Дикси и Эрика.
— Вот это здорово, дорогая! Работа с Кьями — твой шанс, и ты его получишь, я верю, дочка.
Патриция ушла, так и не решившись поговорить с Дикси насчет предстоящего Рождества. Ей хотелось подготовить к светлому празднику примирение и собрать всех дома за нарядным столом — Сесиль и Маргарет, а главное, конечно, Дикси и Эрика.
Относительно примирения с отцом у Дикси иллюзий не было — они, в сущности, давно были чужими и теперь испытывали от разрыва лишь облегчение. Жаль только мать — ускоренными темпами очаровательная Патриция превращалась в скучную престарелую даму. А ведь ей всего лишь сорок пять…
В день своего рождения, 23 декабря, Дикси проснулась от телефонного звонка.
— Поздравляю тебя, детка! — зазвенел колокольчиком голос Пат, полный весенней радости. — С тобой хочет поговорить отец.
Дикси встряхнулась, отгоняя сон и сомневаясь в том, что правильно поняла мать, но в трубке зашуршало, и непривычно мягкий голос Эрика как ни в чем не бывало произнес:
— Дочка, мы ждем тебя. Пожалуйста, не затягивай визит до вечера — дом ломится от подарков и вкусных вещей.
— Я скоро приеду, папа… — прошептала впавшая от неожиданности в оцепенение Дикси.
Она находилась в странной задумчивости все праздники, не в силах совместить раздваивающиеся чувства: все было именно так, как мечталось с детства и как не могло быть в реальной жизни! День двадцатилетия, Рождество, елка, подарки, Сесиль и Маргарет, мирно беседующие у камина, Патриция, надевшая памятный браслет с бриллиантовой змейкой, Эрик…
Он пил шампанское, обнимал жену, хвастался своей дочерью и шутил! Эрик рассказывал анекдоты, раздавал подарки и явно любовался дочерью! Дикси постоянно щипала себя за руку, прогоняя наваждение. Но мираж не желал исчезать…
Пробравшись под утро в спальню дочери, Патриция зашептала:
— Девочка, послезавтра мы уезжаем! Эрик затеял «медовый месяц»… Уже две ночи мы спим вместе… — Она засмущалась, как гимназистка, поправляя новый нарядный пеньюар.
— Что?! — Дикси села в кровати и замотала головой. — Я не понимаю… Не понимаю! Медовый месяц?
— Он увозит меня в Альпы. Мы поедем на автомобиле, останавливаясь в маленьких отелях, как было во время свадебного путешествия… Мы навестим Париж, Вену, Зальцбург!
— Мама, что случилось? — Дикси уставилась на мать. — Кто-то из нас сошел с ума…
— Да-да, именно! Но какое счастливое безумие!.. — Пат разрыдалась на груди дочери, и та по-матерински покачивала ее, ласково поглаживая по голове.
…Весь день перед отъездом был сплошным великолепием. Казалось, под самый Новый год наступила бурная весна — вмиг расцвели все парки и скверы, засияло сказочно ласковое солнце. Патриция и Дикси посетили очень дорогой косметический салон, где Патриция провела почти половину дня, и не напрасно. Она помолодела лет на пятнадцать, вернув ту прическу, которую Дикси помнила с детства, — мягкие падающие на плечи волны светло-каштановых волос. Ее лицо сияло, и трудно было понять, кого благодарить за это — мастера-косметолога или все же Эрика, захотевшего возродить в своей увядающей супруге былую уверенную в своих женских чарах красавицу.
Вместительный «пежо», приготовленный Эриком для поездки, был забит чемоданами Пат. Под руководством Дикси она обновила свой гардероб, запаслась целой коллекцией курортной одежды — от костюмов для лыжных прогулок до вечерних платьев на случай интимного ужина в ресторане.
У готового к путешествию автомобиля Пат крепко прижала к груди дочь и шепнула:
— Я буду звонить, детка.
Эрик осмотрел свой дом, у подъезда которого стояли Маргарет, Сесиль и Дикси. На мгновение в его глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление, и подошедшей к нему Дикси показалось, что голос отца дрогнул. Он судорожно вздохнул, проглатывая сжавший горло комок.
— Ну вот и все, Дикси… Не люблю покидать дом… Будь умницей, дочка, и… Прости, если я был не тем отцом… Ну, не таким, как тебе бы хотелось…
Губы Эрика коснулись лба дочери, и Дикси обняла шею отца, прижимаясь к его прохладной, пахнущей горьким одеколоном щеке. В одно мгновение пронеслись мысли, что делает она это впервые и что отец сказал ей сейчас самое главное. Он, всегда считавший дочку не тем ребенком, которого бы хотел иметь, понял, что был далеко не лучшим отцом. Он догадался, что Дикси тоже могла страдать!
— С Богом, дети! — Сесиль перекрестила вслед отбывающий автомобиль и закрыла глаза. Она не хотела, чтобы растерянно моргающая, вконец обескураженная Маргарет увидела ее слезы.
…Шел первый день 1981 года. В доме царила тишина — все ходили чуть ли не на цыпочках, говорили вполголоса, словно боясь спугнуть чудо. И опасались смотреть друг другу в глаза — Сесиль, Маргарет, Дикси. «Наверно, каждая из нас думает, что сбрендила», — догадалась Дикси, избегавшая, как и бабушки, обсуждать загадку перемен в семействе Девизо.
Звонок из Франции поставил все на место. Комиссар полиции округа Прованс сообщил госпоже Сесилии Аллен, что ее дочь и зять найдены ночью в разбившемся автомобиле. «Они не мучились, мадам. Смерть наступила мгновенно… Мне очень жаль… Никто не виноват. Дорога была совсем пустой. Видимо, что-то произошло с машиной».
Все дальнейшее было просто ужасно. Сесиль забрала прах дочери и захоронила урну на парижском кладбище рядом с могилами предков. Маргарет увезла в свое поместье то, что осталось от Эрика.
Оказалось, что директор банка «Конто» господин Девизо — полный банкрот, имевший крупные долги. После конфиденциальной беседы с заместителем зятя Сесиль спешно продала дом и все имущество, включая драгоценности дочери.
— Тебе они счастья не принесут, — сказала она Дикси и добавила: — Ты едешь со мной в Париж.
Два дня утрясали адвокаты процедуру, в результате которой квартира Алленов на бульваре Сансет со всей недвижимостью, включающей коллекцию картин деда, перешла во владение внучки. Сесиль отправилась в комфортабельный «Приют старости», который заранее для себя присмотрела.
— Я давно ждала этого. Ждала, когда ты вернешься в свой дом, заменив Пат… А меня встретят подруги — и Вера, и Надин уже поселились в «Приюте». Когда-то мы вместе окончили пансион… Повеселимся напоследок… Они тоже одинокие.
— А я, бабушка? Я не хочу оставаться здесь совсем, совсем никому не нужной! — Дикси почувствовала себя ребенком, брошенным в сиротском доме сбежавшими родителями.
— А ты не останешься одна. — Сесиль удовлетворенно вздохнула. — И Эрика Девизо какого-нибудь к себе не подпустишь. Хотя тебе будет непросто устроить свою жизнь, девочка.
Сесиль оставила внучке приходящую горничную — сорокапятилетнюю мулатку Лоллу, служившую в доме многие годы. И еще один телефон — «…на всякий пожарный случай».
— Анатоль все может, а ему скоро девяносто, — интригующе пообещала Сесиль.
Дикси позволила Лолле разложить в шкафах свои вещи и обосновалась в спальне, где стояла старинная, с высокими резными спинками кровать. Расшитые бисером кремовые абажуры на тумбочках давно пожелтели, но Дикси решила ничего не менять в этом доме, удивившись огромной цене приобретенных дедом картин. Их было всего пять — остальные продала Сесиль, обеспечив себе старость.
Квартира Алленов, занимавшая третий этаж старого дома, дышала чинной, не слишком обеспеченной старостью. Трудно было вообразить, что когда-то здесь танцевали канкан, разыгрывали спичи, пили, пели, флиртовали, дурачились самые знаменитые люди парижской богемы. Теперь в комнатах царили полумрак (свет с трудом пробивался сквозь тяжелые бархатные шторы) и тишина, чуть пыльная, чуть душноватая, с привкусом валерианы и мускатного ореха — печальная тишина старого дома, давно пережившего пору своего расцвета.
Сильно изменившаяся после смерти родителей, Дикси предписала себе труд и воздержание. Хотя ни работать, ни заводить любовников не хотелось. До весны она просидела дома, читая старые журналы, бренча на прекрасном фортепиано, а также совершала длительные прогулки по тихим музеям, паркам и малолюдным улочкам французской столицы. Произношение Дикси отличалось парижской мягкостью, и скоро она сама почувствовала себя парижанкой. Но не из тех юных прелестниц, что яркими мотыльками порхали в заманчивом свете его ночной жизни, а доживающей век старухой вроде соседки Жаклин с нижнего этажа, носившей немыслимые шляпки и любившей рассказывать о своих былых цирковых подвигах.
Но однажды в марте Дикси неожиданно для себя купила огромный букет фиалок и, прижимая его к груди, прошлась по Монмартру.
— У вас дивные глаза, девочка! — всплеснула руками, словно впервые увидела, встретившая ее у дома Жаклин. — Вам уже говорили об этом?
Дикси засмеялась — сегодня мимо нее не прошел ни один мужчина, чье лицо не озарялось бы тем же самым, что и у Жаклин, выражением.