– Деда, который их сюда подвозил, тоже допрашивали. Может, знаете, он на желтом «запоре» ездит.
– Слыхали, жаловался. Но с него взятки гладки, а на меня чуть убийство не повесили. Я уже, не поверишь, со свободой простился, и тут менты отстали. Может, узнали что-то. Тела, допустим, нашли. Такая херня, Андрей. Вот ты взял бы и написал про это. А? Чего молчишь?
– А что писать-то, дядь Сереж? – искренне удивился Лузгин. – Ну как вы себе это представляете? «Антинародный режим скрывает от общественности таинственные события в провинции! Ужасный монстр терроризирует население!» Так, что ли? Факты нужны, факты. Хоть кто-то этого зверя видел?
Они подошли к громадному дому Муромского. Откуда-то из недр густо заставленного хозяйственными постройками участка пару раз тявкнула мелкая собачонка. Ополчение закурило и развесило уши.
– Зверя не гарантирую, но следы мы тебе покажем, следы наверняка сегодня будут свежие, – пообещал Муромский. – Можешь их сфотографировать, если есть чем. А нету – я «мыльницу» дам.
– «Звериный оскал грабительской клики Чубайса!» – выдал очередной заголовок Лузгин. – «Эксклюзивные снимки: еврейские олигархи-живоглоты наследили на русской земле!» Слушайте, не будем форсировать события. Дайте мне осмотреться, хорошо?
– Толку от вас, журналистов… – буркнул Муромский. – Скажи честно, тебя-то хоть не купили гады?
– Да кому я нужен… – отмахнулся Лузгин. – Даже не предлагали. А потом, у них все равно столько денег нет.
– У них – есть, – убежденно сказал Муромский. – Ну ладно. Я сейчас.
Он скрылся за домом и через пару минут вернулся с собакой на поводке.
– Пират, – гордо представил Муромский небольшую остромордую лохматую псину с загнутыми кончиками ушей.
– Жалко, – сказал Витя.
Муромский утвердительно хмыкнул и пошел к околице.
– Фонари-то у всех? – спросил он через плечо. – А то могу дать. Андрей, у тебя где?..
Лузгин достал из кармана миниатюрный, в пол-ладони, плоский фонарик и, не дожидаясь ехидных реплик, сдвинул регулятор. На улице смеркалось, до полной темноты было еще далеко, но узкий луч шибанул вдоль улицы.
– Энерджайзер, – сказал Лузгин. – Маленький, да удаленький. Светит отменно, правда, батарейки жрет.
– Модный парень Андрюха, – хмыкнул Витя. – Всегда был пижон. Весь в отца. Эх, Димка, Димка, дружок мой, рано ты помер…
Ополчение принялось вздыхать, Лузгин закусил губу. Отец его тоже, как и многие из местных, не пережил суровые девяностые. Сгорел. Андрей осиротел гораздо раньше, чем хотелось бы, частенько ощущал себя, будто ему в жизни чего-то очень важного недодали, и втайне осуждал знакомых, которые собачились с родителями. Полноценная, в три поколения, семья была, по его мнению, безусловным благом.
Как так вышло, что собственный брак Лузгина оказался в фазе полураспада, Андрей сам до конца не понимал. И в Зашишевье его пригнала настоятельная потребность очистить душу, разобраться в себе, отрешившись от московской суматохи. Побыть наконец одному – в надежде, что именно временного одиночества ему не хватало последние годы и вскоре, отдышавшись, он сможет вернуться домой свежим и готовым любить дальше ту, которую по-прежнему хотелось любить, но уже не очень получалось.
А у них тут зверь.
– На всю жизнь запомнил, – буркнул Лузгин тихонько, Вите на ухо, – эту вашу историю про «камень надо передвинуть».
– Гы! – гордо сообщил Витя.
– У Козла потом доска не пролезала, а дяде Юре надо было срочно по-французски перевести, что на бутылке написано. И все в один день.
– Гы! – повторил Витя еще громче и удовлетвореннее.
– Я к вечеру протрезвел немного, вышел прогуляться, а отец на Крестах с какого-то мотоциклиста пытается шлем содрать, до дома, мол, дойти…
– Не-е, это Юра. Димка-то в шлем вцепивши, а Юра и говорит – ну чего тебе, жалко, одолжи дружку моему шлем, домой сходить, он без шлема уже не может…
Село осталось за спиной.
– Ну что, дедушка, куда живца? – спросил Муромский.
– А вон, – сказал отставной егерь Сеня, главный авторитет в охотничьих вопросах, указывая на одиноко стоящую полевую сосну. – Прямо туда. И не сомневайся, милок.
Муромский вздохнул и повел Пирата к сосне. Пес бодро семенил короткими лапами и слегка подпрыгивал. Ему было весело. Пока что.
– И не сомневайся, – повторил Сеня.
Сеню вообще-то звали, как и Муромского, Сергеем. О чем Лузгин, которого Сеня еще годовалого на коленях нянчил, узнал через четверть века, и то случайно. Как говорил отец: «Здесь имена выбирают людей, а не наоборот». Действительно, стал же Мурманский (по паспорту Иванов) – Муромским, Яшины – Яшкиными, и называли же одного плотника всю жизнь Козлом. Ничего, уважаемый был человек. Что интересно, вовсе не Козлов по фамилии…
Трудно не полюбить такие места. Это Лузгину тоже отец говорил, и с годами сын понял – да. Не захочешь полюбить – хотя бы оценишь по достоинству. Здесь человека принимали не каким он хотел казаться, а каким на самом деле был и, возможно, никогда себя не видел.
– Значит, ты, милок, туда иди, – распоряжался Сеня. – А ты, милок, вон туда…
– Встаем на номера, – буркнул кто-то.
– А ты, милок, – это уже Лузгину, – давай с Витей. И поперед него не стреляй, ты ж на зверя-то…
– Не ходивши, – перебил Лузгин. – Все нормально, дядь Сеня, я буду тих и скромен.
Вернулся к околице Муромский, хмурый и подавленный. Издали пару раз обиженно тявкнул Пират.
Витя послюнил указательный палец и ткнул им вверх.
– В самый раз ветерок, – сказал он. – Ни больше ни меньше. Бля буду, сюда зверь придет. И мы ему… Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
– Сожрет Пирата – голыми руками словлю и яйца на уши намотаю, – сообщил, ни к кому не обращаясь конкретно, Муромский.
– Это если он кобель, – ввернул Витя. – А если сука?
– Тогда п… ду на нос натяну! – Муромский невесело хохотнул.
– Ну ладно, братка, ни пуха, – Юра хлопнул Витю по плечу и тяжело утопал вдоль околицы.
– К черту тебя, брательник! Эй, Андрюха, давай за мной.
Быстро темнело. Ополчение разошлось по номерам, и Лузгин уже через несколько минут понял, что расположение соседей знает, но самих людей не видит.
– Курить завязывай, милок! – прикрикнул на кого-то Сеня.
– Начальник, бля, нашелся, – ответили ему. – Не ссы, бычкую.
Витя сел прямо на землю под ивовым кустом, поставил ружье между колен торчком и сказал:
– А покурить-то совсем не лишне, пока можно еще.
Лузгин уселся рядом. Земля, прогревшаяся за день, оказалась приятно теплой, хоть засни тут.
Пират снова тявкнул, потом взвыл. Получалось у него вполне отвратительно.
– Никак судьбу чует! – произнес Витя невнятно, жуя папиросный мундштук.
Лузгин тоже решил закурить, осторожно щелкнул зажигалкой и упрятал огонек сигареты в ладонь. Табак показался вкуснее обычного. Сказывался зашишевский воздух. На этом воздухе и курилось по-особому, и пилось, и елось, и еще множество приятных вещей обретало неожиданные свойства, и хотелось всего побольше, желательно сразу. Лузгин однажды в Зашишевье неделю пропьянствовал и выглядел потом как огурчик. А в Москве он после трехдневного загула лежал пластом.
Из села Пирату ответила сначала одна псина, вскоре подключилась вторая.
– Всю жизнь интересуюсь, это они переговариваются, или как, – пробормотал Витя. – А может, поют?
– Или как. Если, конечно, верить зоологам.
– Видели мы тех зоологов, – сказал Витя. – Ну их в жопу. Чистые упыри. Хотя ничего ребята, обходительные, вот только…
– Что – только?
– Не знаю. Честно, не знаю. Ты с ним говоришь, а он сквозь тебя смотрит. Или они такие и должны быть?
– Выпивал я однажды с зоопарковскими, люди как люди. Веселые. Обещали крокодилом угостить, когда сдохнет. Бедняга долго не протянет, ему какая-то гнида по морде кирпичом навесила, он с тех пор в депрессии. Удивительная скотина – человек. Ну залезь к крокодилу в вольер и там хоть кувалдой его лупцуй, это будет по-честному. Нет, обязательно надо с безопасного расстояния кирпичом! Ты таких деятелей понимаешь, дядь Вить?.. Вот и я не понимаю.
Собачье трио выводило рулады. Лузгин снова огляделся и забеспокоился – совсем ничего не было видно. Где-то справа в темноте скрывался Юра Яшин, слева засел Муромский – по идее. Впрочем, сейчас полагалось не смотреть, а слушать.
– Давай теперь потихоньку, – шепнул Витя, будто угадав мысль Лузгина.
Прошло около получаса. Несчастный Пират то умолкал, то снова принимался за свое. Лузгин от души пожалел Муромского. Настроение постепенно менялось – расслабленное ощущение участия в каком-то трагифарсе уступило место знакомой с детства охотничьей настороженности. Вероятно, Лузгин внутренне согласился с правилами игры. И чувствовал себя примерно как на утином перелете – просто ждал развития событий, без лишнего напряжения, но готовый мгновенно среагировать на появление дичи.
– Давай теперь потихоньку, – шепнул Витя, будто угадав мысль Лузгина.
Прошло около получаса. Несчастный Пират то умолкал, то снова принимался за свое. Лузгин от души пожалел Муромского. Настроение постепенно менялось – расслабленное ощущение участия в каком-то трагифарсе уступило место знакомой с детства охотничьей настороженности. Вероятно, Лузгин внутренне согласился с правилами игры. И чувствовал себя примерно как на утином перелете – просто ждал развития событий, без лишнего напряжения, но готовый мгновенно среагировать на появление дичи.
Он вспомнил, как это было: отец, совсем еще молодой, сидит на заборе, в драной телогрейке и громадных валенках с галошами, а над головой у него пролетает стая – отец прямо с забора со страшным грохотом дуплит, и пара уток валится к его ногам… На самом деле «перелет» не всегда удавался. Однажды они битый час гоняли по кустам подранка, швыряя в него пустые гильзы и камни. А подранок оказался на поверку старой опытной уткой, обогнавшей стаю. Он пешком утопал от незадачливых охотников и, оказавшись на безопасном расстоянии, взлетел, громко крякая – как показалось тогда маленькому Андрею, ехидно. Через минуту появилась стая и, вместо того чтобы начать снижение, прошла высоко-высоко.
«Сделали нас, как маленьких, – сказал отец. – Понял? Толковая у них организация. Мотай на ус полезный опыт. Ничего, придем завтра. Не у каждой же стаи такой лидер впереди летит».
Следующим утром выяснилось, что хищная птица растерзала нескольких домашних утят на пруду у Вити. А вечером, придя на перелет, отец заметил ястреба.
«Видишь – на осине? – спросил отец. – Наверняка это он Витиных утят погубил. Сними его».
На суку будто мешок сидел. Андрей прицелился и выстрелил. Мешок сдуло. Они подошли к дереву, отец включил фонарь. На земле возился, громко шипя, раненый ястреб. «Добей», – сказал отец.
Ястреб был страшен – Андрей навсегда запомнил, с какой бешеной ненавистью птица смотрела ему в глаза, когда он опустил ружье, прицеливаясь. Эта ненависть пугала, но она же и подтолкнула скорее все закончить. До той ночи Андрею не приходилось совершать хладнокровного убийства, ему был знаком лишь охотничий азарт. Одно время мальчик сомневался – как это можно, стрелять по ни в чем не повинным животным, – но первый же «выход на утку» все расставил по местам. Они два часа колупались на плоскодонке вдоль заболоченного берега. И когда утка выскочила прямо из-под носа лодки, стремительно уходя назад – поди скажи, что птица дура, – Андрей развернулся и чуть ли не с наслаждением нашпиговал ей задницу дробью. Именно так: дроби сволочи в задницу… Но одно дело противоборство, а совсем другое – месть.
Утята были очень милые, светленькие, доверчивые, забавные. Может, и не этот ястреб убил их. Тем не менее Андрей снес ему голову выстрелом в упор и никогда не жалел о содеянном. Много позже, через годы, он понял – ему в принципе несимпатичны животные-убийцы. Тигры и львы не будили в Лузгине никаких восторженных чувств. Леопарды с гепардами оставляли его равнодушным. Волки раздражали. Фольклорная лисичка-сестричка при ближайшем рассмотрении оказалась довольно противной тварью. Лузгину по жизни нравились еноты и барсуки. Впервые увидев скунса, он вспомнил, что на Западе можно купить это чудо природы с ампутированной железой, и всерьез задумался, не подкопить ли деньжат. Еще Лузгин мог часами смотреть на кенгуру, а над капибарой просто медитировал.
Изо всех хищников он почему-то уважал одних крокодилов.
– Андрюха…
– А? – Лузгин от неожиданности дернулся и тут же мысленно себя обругал. Надо же так далеко унестись на крыльях воспоминаний – чтоб их переломало… И где, на охоте! Хотя какая это охота – пародия одна.
– У тебя часы не светятся? – спросил Витя.
– Не-а.
– Ладно, справимся, – Витя накрылся курткой. Чиркнула спичка. – Полпервого. Долго ждем. Пора бы уже. Давно пора. Это нас кто-то сглазил, бля буду. На-ка…
Лузгин протянул руку и получил в ладонь что-то шершавое.
– Корочка сухая, – объяснил Витя. – Пожуй.
«Народное средство от сглаза на охоте», – вспомнил Лузгин и послушно сунул корочку в рот. Откровенно говоря, он был не против сглаза. Ему совсем не хотелось, едва выбравшись на волю, угодить в центр непонятных событий. Лузгин резонно предполагал, что он, с его журналистским удостоверением и репутацией «городского», то есть человека ушлого и пронырливого, окажется крайним в любой истории, какая тут приключится. Его непременно о чем-то попросят. И попробуй откажи. Да он и не собирался отказывать, не мог, только вот планы на лето у него были – ну совсем другие. Мечталось найти вокруг тишь, гладь, божью благодать…
На другом конце села истошно заорала скотина.
– Ах, сучара… – выдохнул в сердцах Витя.
Вторя скотине, дико взвизгнула женщина.
Когда Лузгин в последний раз так бегал, он и вспомнить не мог. Не факт, что ему вообще случалось носиться подобным образом, сломя голову. Мужики шпарили по улице, бухая сапожищами, и сквозь запаленное дыхание там и сям прорывался отборный мат. Против ожиданий, никто не оступился, не влетел в забор и не выпалил случайно. Лучи фонарей хаотично вырывали из темноты куски пространства. В домах загорались огни, на Крестах кто-то уже колошматил железом по железу, внося в происходящее дополнительный элемент сумятицы. Вокруг надрывались уцелевшие собаки, а далеко, в самом конце улицы, дурным голосом ревела корова, блеяли овцы, тарахтели куры, и все это многоголосие накрывал женский визг.
«Орет баба – значит, живая», – подумал Лузгин.
Ополчение проскочило Кресты. «Рельсой» в Зашишевье служил лемех от старого плуга, и сейчас какой-то парнишка, от силы лет десяти, упоенно лупил по нему монтировкой.
– Домой пошел, мать твою ети! – рявкнул Витя, и ребенка как ветром сдуло.
Лузгин почувствовал, что отстает от толпы, и прибавил ходу. Странно было в свои тридцать с небольшим догонять пенсионеров, траченных крестьянской работой и крепко проспиртованных, однако же… Зато не страшно за их спинами. Похоже, Лузгин всерьез заразился общим настроением и уже немного опасался неведомого зверя.
Впереди бухнул выстрел, потом еще один.
– От-ста-вить! – проорал Муромский.
К прочей живности в придачу заголосила кошка. Вероятно, поймала картечину не самым жизненно важным местом.
Пострадавший дом был третий с краю, последний жилой на улице. С заднего двора кто-то опять выпалил, и сквозь шумовую завесу Лузгин отчетливо расслышал характерный звук, который не спутаешь ни с чем – тресь! – это пуля вошла в живое дерево.
Лузгин перешел на шаг. Все было ясно. Теперь умнее отдышаться, а подробности ночного происшествия ему через несколько минут детально разъяснят. И вообще, развитие событий на ближайшие полчаса-час он мог предсказать со стопроцентной точностью.
Вот за домом матерятся, кто-то клянется «убить суку», рвется в погоню и других подбивает. А вот вмешался Сеня и объяснил – так нельзя. А теперь вступил Муромский и сказал, что этого не допустит. Ага, зверь уволок овцу! Действительно не стоит за ним гнаться сейчас, время упущено, вот если бы сразу, тогда еще да, а теперь уж нет, увольте… Лузгин обогнул дом.
– Андрей, сюда иди, – сказал Муромский. – Я тебе обещал следы – вот, ознакомься.
Муромский повел фонарем, Лузгин пригляделся и сказал вполне искренне:
– Ой, мама… Зуб даю, это не Чубайс.
Чем значительно разрядил обстановку.
Скотный двор был бревенчатый, с прочными воротами, единственное слабое место – откидное застекленное окошко, через которое на улицу вышвыривали навоз. Зверь подобрался к окну по навозной куче, выдавил стекло, запрыгнул внутрь, сцапал овцу и ушел с ней. Из оставшихся на дворе животных ни одно не пострадало вообще. От этой информации у Лузгина неприятно засосало под ложечкой. Он вернулся к следам, и во втором приближении отпечатки лап зверя понравились ему еще меньше. С первого взгляда они просто вызвали оторопь. А тут…
– Кто сказал – росомаха? – спросил Лузгин. – Дядь Сень, ты где? Проконсультируй меня, пожалуйста.
– У росомахи вот так, – показал Сеня. – И здесь вот так. Хотя это не росомаха никакая. И не мишка. И не волк.
– А кто?
– Зверь, – емко ответил Сеня.
Лузгин впечатал в засохший навоз свой туристский башмак сорок третьего размера.
– Я в этом, конечно, ничего не понимаю, но узковат след для животного, тебе не кажется? И длинноват.
– Оборотень, – подсказали сзади и хихикнули. Нервно.
– Значит, вот! – заявил Муромский. – Сил моих больше нет терпеть. Слушайте предложение. Сейчас все по домам, спать. Эта сволочь овцу сожрет и будет дрыхнуть до вечера. А мы с утра в лес. Отыщем гада, шкуру спустим и чучело набьем. Вопросы? Нет вопросов. Ну, тогда до завтра. Пойду, что ли, Пирата отвяжу.