Но все еже есть одна черта, которая объединяет почти всех обитателей Царства мертвых, будь они врачами, санитарами или лаборантами. Хорошо развитое, весьма специфическое чувство юмора. Оно играет функцию защитного механизма, уберегая сотрудников патанатомии от скрытого стресса, задрапированного ежедневной рутиной. Посмеиваясь над тем, над чем другие шутить бы не стали, они отчасти создают свою реальность, где все не так трагично. Где смерть — вроде и не смерть совсем.
Итак, больше недели я шатался по врачам, проходя поверхностный техосмотр организма бывшего и будущего санитара. Психиатр районного диспансера сделал молниеносное заключение о моем психическом здоровье, задав лишь один вопрос: «Что-нибудь беспокоит по нашей части?» Я ответил, что нет. Также ответил бы и любой псих, ведь настоящий сумасшедший никогда не считает себя больным. Нарколог прямо спросил, употребляю ли я чего-нибудь. И не дожидаясь очевидного ответа, попросил показать руки, после чего выдал необходимую справку. Собрав ворох разномастных бумажек с печатями, я был готов доказать всему миру, что совершенно здоров. Во всяком случае, с точки зрения официальной российской медицины. Сложив добытые справки и результаты анализов, холодным солнечным весенним утром отправился в клинику.
Спустя час после того, как я пересек границу Царства мертвых, в моей трудовой книжке уже стояла запись о приеме на работу. Она замыкала круг моего трудового пути, вернув меня в то же место, откуда я его начал. Если взглянуть на карьерный рост гражданина Антонова с общепринятой точки зрения — полный провал. Но я так не думал.
Это был новый виток пути. Двадцать лет назад я жадно начинал здесь неизведанную взрослую жизнь. И сейчас, когда выбрался на новую орбиту самосознания, став русским писателем, меня снова окружали стены морга. Бог мертвых Аид, сошедший со страниц моего последнего романа, казалось, внимательно вглядывался в своего Харона, с интересом наблюдая за развитием событий. Мистика? Да, мистика. Но иначе как объяснить вот какой факт.
Путь из отделения в отдел кадров лежал через коридор огромного разветвленного подвала. Чего в нем только не было! Склады, холодильники, лифты, вентиляционные установки, ТЭЦ. Была и стоянка электрокаров.
Она находилась недалеко от входа в патанатомию, метрах в сорока. В «Живом среди мертвых» есть сцена, когда главный герой чуть было не погибает в том самом подвале, который Аид каждую ночь превращал в Царство мертвых, меняя время, пространство и материю. Когда писал этот фрагмент, то живо представлял себе именно ту часть коридора, где находилась стоянка электрокаров. Лепил, можно сказать, с натуры. В день трудоустройства, проходя мимо того места с документами в руках, я вдруг споткнулся на свежевымытом полу, чудом не растянувшись во весь рост и больно ударившись коленом. Именно там, где с трудом выжил мой главный герой. Тогда я весьма четко почувствовал присутствие Аида, который явно говорил, что здесь не обошлось без его участия. Потерев ушибленную ногу, я зачем-то оглянулся, будто надеялся увидеть бога мертвых, в тунике и сандалиях.
О совпадении не могло быть и речи. Я решительно не верил, что такой очевидный знак может быть банальным стечением обстоятельств.
Возвращение Харона
Новый виток моей жизни начался с того, что сестра-хозяйка отделения Любовь Александровна, выполняющая функцию завхоза, выдала мне хирургическую пижаму грифельного цвета. Эта казенная спецодежда могла бы рассказать немало историй, смешных и трагичных. Переодевшись, повесил цивильные шмотки в тесный металлический шкафчик в раздевалке, который стал моим личным уголком в Царстве мертвых. Зайдя в комнату отдыха санитаров, глянул в зеркало. «Словно бы и не уходил», — подумал я, силясь увидеть себя двадцатилетнего.
— Ну как, готов взяться за старое? — спросил меня Вовка Старостин, глядя в картонку, с помощью которой упаковывают мужские рубашки. На ней был список сегодняшних выдач, которые начнутся уже через десять минут.
— Готов, конечно, — кивнул я.
— Значит, так. Твоя часть работы на выдаче вот какая. Мы с Бумажкиным говорим фамилию, ты везешь из холодильника постояльца. Приехал — гроб уже стоит на подкате. Снаряжаешь его ритуальным комплектом, подушку кладешь, наволочку. в общем, помнишь, я надеюсь. Если надо — бреешь, кладешь тело в гроб. Все. Дальше мы сами, это не твоя забота. Да, вот еще что. Иногда мы сами выносим гроб из зала в катафалк, иногда родня. Так что если я кричу «вынос» — все бросаешь и бегом в зал. Опыт у тебя немалый, так что все просто, это не романы писать.
— Сколько у нас сегодня? — поинтересовался я, точь-в-точь как много лет назад, ловя привкус ностальгических воспоминаний.
— Да немного, девять всего, — ответил Вовка.
— Девять? Ничего себе «немного».
Потом я понял, что Старостин говорил так об объеме работы в любом случае, сколько бы похорон и вскрытий ни предстояло. Пять, семь, десять и даже пятнадцать — все это было «немного» в его интерпретации. После двадцати лет непрерывной дневной работы любые нагрузки стали для Вовки обычным делом. Даже и не знаю, что должно произойти, чтобы он сказал «до хрена сегодня работы».
— Да ерунда, на троих-то. Я тебя только очень прошу — никакой самодеятельности. Если что-то не понятно, не получается — сразу ко мне. Или к Вовке.
— Понял. Если какие-то вопросы — сразу к Вовкам, — пообещал я ему.
— И бери подъемник, который ближе к входу стоит, он рулится лучше, — посоветовал напарник.
Спустя пару минут отделение залил нервный булькающий звонок. Я пошел было к двери, но ее уже открывал Бумажкин. На пороге стояла семейная пара лет около пятидесяти. Женщина с заплаканными глазами и грузный мужчина, который держал ее под руку.
— Здрасьте, — произнес он, отпустив супругу и сделав шаг вперед. — Так, ребят, мы за Спиридоновым, на девять у нас назначено.
— Все родственники собрались? — спросил Вовка, скомканно поздоровавшись в ответ.
— Да нас всего-то ничего. Все здесь.
— Катафалк ваш приехал?
— Не знаю, — растерянно сказал тот, оборачиваясь на двор морга, в котором стояли сразу четыре ритуальных автобуса. — Может, какой-то из этих?
— Надо узнать, — коротко ответил Бумажкин. — А лучше скажите своему агенту, чтоб к нам подошел.
— Агент? А, да, сейчас, — полез мужчина в карман, вынимая мобильник. И принялся набирать номер.
Почти не поворачиваясь в мою сторону, Бумажкин сказал: «Вези Спиридонову».
Эти два слова, такие обыденные и невзрачные, много значили для меня.
Они прозвучали словно оглушительный залп, дав старт новой эпохи гражданина Антонова. Первый день после семнадцатилетнего перерыва был самым важным. Именно он покажет, насколько я готов стать частью ритуальной машины. А потому очень сильно не хотелось облажаться.
Мысленно сжавшись в пружинистый комок, я излишне поспешно рванул в холодильник. Пробежав глазами по фамилиям, написанным черным фломастером на пластиковых табличках дверей, быстро нашел Спиридонову. Она занимала нижнюю полку. Открыв секцию, схватил подъемник. и понял, что не знаю, как его опустить. Как поднять — понятно — нажимая на педаль гидравлического механизма. Подъемники, которые я помнил, опускались поворотом небольшого вентиля. Но этот имел другую конструкцию, и никакого вентиля на нем решительно не было.
— Вот черт! — ругнулся я, с досадой поняв, что споткнулся на первых же метрах ритуальной дистанции. На изучение устройства времени не было, ведь напряженное похоронное утро уже началось и в дверь звонила родня следующего покойника. Надо было идти к Вовкам, с такой-то ерундой.
Как только я появился перед Бумажкиным, он удивленно взглянул на меня, спросив:
— Где Спиридонова потерял?
— У меня тут маленькая заминка. Как подъемник опустить?
— А, вот оно что, — улыбнулся коллега. — Педаль до упора вверх подними.
— Понял, спасибо, — бросил я, убегая обратно. И подумал, успокаивая себя: «Ладно, ерунда это, откуда я мог знать. — А зайдя в холодильник, увидел, что не закрыл дверь секции. — А вот и вторая лажа. Слава богу, никто не видит».
Совместив полозья подъемника с нижней полкой, я выкатил железный поддон, на котором лежал труп мужчины, одетый в несвежий заношенный серый костюм. На лице у него была формалиновая маска. То есть тряпка, смоченная специальным раствором, закрытая полиэтиленовым пакетом. Эта посмертная косметическая процедура помогает лучше сохранить лицо, не дав коже высохнуть. Мысленно подгоняя себя, я покатил подъемник в зону выдач, где нас со Спиридоновым ждал Бумажкин.
— Ага, сдюжил, — по-доброму ухмыльнулся он. — А маску чего не снял?
— Маску? — переспросил я, поскорее снимая пакет с тряпкой. — Все, снял уже.
— Ее в холодильнике снимать надо, — заметил Вова.
— Ее в холодильнике снимать надо, — заметил Вова.
— А какая разница? — спросил я, берясь за старомодный бритвенный станок, чтобы побрить клиента.
— Разница есть. Понимаешь, Темыч, дорогой ты мой человек. есть в нашей работе алгоритм оптимальных действий. Он отработан годами и позволяет делать все быстро и без ошибок. И работа эта теперь и твоя тоже, так ведь? А потому, чтоб все было ровно и четко, не надо пытаться въехать — зачем то, зачем это. Надо просто действовать по алгоритму. И со временем ты сам поймешь, зачем маска должна оставаться в холодильнике. Видишь, как все просто.
Кивнув в ответ, я продолжал брить плотную длинную щетину Спиридонова, стараясь делать это точно так, как много лет назад учил меня тот самый Вова Бумажкин, стоявший сейчас у гроба. Он пристально смотрел на мои действия. И через несколько секунд подошел, не удержавшись.
— Бритву ровнее веди, не отрывай ее, а то порезы останутся, — услышал я из-за спины. — Вот, правильно. А чего так медленно-то?
— Чтоб не порезать, — оправдывался я, не прекращая работу.
— Через час он нам даже без порезов не нужен, — вздохнул Вовка. — Дай-ка сюда.
Забрав у меня станок, он стал быстро заканчивать мою работу, приговаривая: «Ведь ничего сложного, да?» «Лажа номер три», — щелкнуло у меня в голове. Надежда на достойный результат первого рабочего дня рухнула, разлетевшись брызгами утренних ошибок.
— Так, давай я его в гроб положу, — с жалобной ноткой сказал я, когда Вова отложил бритву.
— Лучше следующего вези, — услышал я голос Старостина, который уже поставил на подкат второй гроб.
Выдача набирала темп, загоняя бывшего водочного пиарщика в неумолимый цейтнот. Когда брил пятого покойника, капли моего пота изредка срывались с кончика носа, падая на лицо мертвеца. Десять с лишним лет сидячей офисной работы не лучшим образом отразились на физической форме бывшего санитара. Когда выдачи подошли к концу, я уже изрядно устал. Было самое время закончить рабочий день, а ведь он даже не подобрался к зениту. Основные нагрузки были еще впереди. Дежурный врач уже несколько раз подходил к нам, чтобы поинтересоваться, когда же мы наконец начнем вскрывать. И если на выдаче я больше ассистировал ребятам, то вскрытия были моей основной задачей. На паузу надеяться не приходилось. «А все не так просто, как казалось», — признался я себе, жадно глотая сырую холодную воду из чайной кружки, изрисованной дурацкими цветочками.
— Дудин и Проклова, — сказал Старостин, подходя ко мне.
— На вскрытие? — риторически спросил я.
— Нет, на прогулку, — шутливо съязвил тот. И добавил: — Давай побыстрее, а то врачи уже напрягают. Савельев будет делать.
Снова взявшись за ручку подъемника, я повез трупы в секционный зал. Сперва двоих, ведь стола всего два. Есть, правда, еще и третий, в малой секционной. Но она предназначена для особых случаев, вроде вскрытия инфекционных больных и визитов разных комиссий. А потому про нее можно забыть. Работать со мной будет доктор Владимир Владимирович Савельев, с которым я мельком познакомился утром. Седой мужчина около шестидесяти, с удивительно атлетичной фигурой для его лет, он уже с нетерпением ждал начала секционного дня.
Расположив мертвецов на столах, я стал вынимать из белого железного шкафа врачебные инструменты, мысленно прокручивая последовательность действий, которую я хорошо помнил. Но одно дело помнить, а другое — вскрывать. Ведь я не делал этого больше пятнадцати лет.
Больше всего беспокоила первая фаза этого кровавого вонючего процесса — вскрытие черепной коробки. Немецкая циркулярная пила, специально сделанная для того, чтобы пилить людские кости, лежала на подсобном металлическом столе, обмотанная длинным черным хвостом электропровода, с кисточкой штекера на конце. Мы были лишь второпях представлены друг другу Вовкой Старостиным и толком не знакомы. Как я справлюсь с дорогущей и довольно опасной хищницей, я не знал. Но найти общий язык было необходимо. Ято и дело косился на нее, устанавливая над ногами покойников небольшие анатомические столы и раскладывая на них инструменты для доктора Савельева. Пинцеты, ножницы разного калибра, зонды и большой острый нож.
Мой набор был куда скромнее. Короткий пузатый реберный нож, маленький тонкий скальпель бритвенной остроты, нож ампутационный малый, узкий, словно стилет, и та самая пила, изрядно тревожившая меня. Взяв две пол-литровые стеклянные банки, наполнил их формалином из прозрачного зеленоватого жбана, напоминавшего супницу. Поставил на столы, чтобы врач складывал в них фрагменты органов для биопсии. Вынув из пластикового бака дряблое ветхое полотенце, разорвал его на несколько частей, обернув ими ручки своих ножей. И понял, что для проведения аутопсии по Шору все готово. Осталось понять, готов ли я. Но это станет ясно в процессе.
Взяв несколько секунд паузы, санитар Антонов собирался с духом, тщательно представляя себе предстоящую работу.
— Когда же мы уже-таки начнем? — услышал я за спиной вкрадчивый голос Владимира Владимировича, стоявшего в дверях секционной.
— Уже начали, — заверил я его. И взял в руки нож.
(Дальше следует официальное предупреждение от автора. Лицам с неустойчивой психикой, излишне впечатлительным, беременным женщинам, подросткам, если книга по какой-то случайности попала им в руки, рекомендуется пропустить следующее ниже описание вскрытия. Ровно до слов «все, я снова был в деле». Оно может вызвать у вас негативные эмоции, чего бы мне совершенно не хотелось).
Подойдя к Дудину с торца стола со скальпелем в руке, я в несколько приемов сделал длинный разрез, протянувшийся по голове от одного уха к другому. Отделив небольшой участок скальпа от черепной коробки, взял его через тряпку, чтобы не соскользнули с резиновые перчатки. И мощным плавным движением потянул вперед, к носу покойника, завернув скальп на его лицо. Передо мною был оголенный череп. Отложив скальпель, с некоторой опаской взял со стола пилу, включив ее в розетку. Пробубнив «так, аккуратненько», нажал на клавишу выключателя. Опасная машинка ожила, звонко заголосив высоким металлическим фальцетом. И я стал делать первый распил. Погрузив круглое жало циркулярки в череп Дудина, в районе виска, повел его по верхней части головы к противоположному виску, вычертив полукруглую линию. Скупые капли темной мертвой крови полились на секционный стол. Вынув пилу, повернул ее и принялся делать второй распил, который также шел от виска к виску, но в нижней части головы.
Неожиданно легко справившись с первым шагом аутопсии, я облегченно вздохнул, гордясь собой, и вернул пилу на место, выдернув из розетки. Череп распилен, пила в порядке, все мои пальцы — на месте, к тому же абсолютно целые. Это была победа. И я стал двигаться дальше. Вставив реберный нож в щель верхнего пропила, немного пошевелил его, и отпиленная часть черепа чуть отошла, явив бледно-розовый мозг. Засунув в расщелину пальцы, потянул на себя и оторвал легко поддавшуюся коробку. Передо мною был головной мозг, опутанный тонкими синими линиями вен. Следующий шаг — аккуратно целиком извлечь его. Взяв малый ампутационный нож, узкий и длинный, двумя пальцами оттянул на себя лобные доли, перерезал тонкие нитки глазных нервов. Потом, сдвинув грецкий орех мозга, отделил его нижнюю часть, перерезав пленку твердой оболочки. И запустив руку поглубже в черепную коробку, бережно изъял то, чем думал, мечтал, обижался, завидовал, жалел и злился Дудин, когда был жив. И держа его двумя руками, положил на анатомический стол. «Молодчина, Темыч, все хорошо», — похвалил я себя. Но большая часть работы была еще впереди. Вернувшись на исходную позицию, взялся одной рукой за пустую голову, снизу, ближе к шее, и с немалым усилием приподнял труп. А другой рукой запихнул подголовник ему под лопатки.
Теперь все готово для следующего этапа — изъятия органокомплекса, от языка до прямой кишки. Сперва — длинный разрез, тянущийся от горла до паха. Аккуратно рассекаем брюшину, чтобы не повредить кишечник. Затем длинными продольными движениями отделяем плоть от грудины с обеих сторон. Она отходит, словно расстегнутая рубаха. Все тем же пузатым реберным ножом прорезаю хрящ ключицы и, навалившись на нож всем своим весом, одним движением вспарываю ребра. И с другой стороны. Оттягиваю грудину, разрезая соединительную ткань, которая удерживает кость снизу, и кладу ее в изголовье стола. Таким обнаженным гражданин Дудин не был еще никогда.
Взяв окровавленной перчаткой чистое полотенце, которое скоро окажется внутри мертвеца, вытираю пот с лица, переводя дух. «Что бы сказали мои бывшие коллеги, увидев меня за работой в новой должности?» — подумал я тогда. А ведь это просто работа, вовсе не адский спектакль. Если следовать современной моде, меня вполне можно было бы назвать «менеджером секционного зала».