Рохлофф попытался поймать несколько волн, однако ему не хватало сил. Тогда мой отец подгреб к нему и подтолкнул на волну.
Крис прокатился по белой пене почти до самого берега. Он издал победный клич и вскинул руки, и я почувствовал себя ущербным, потому что у меня не было такого же отчаянного желания научиться серфингу.
Снова выводя доску навстречу волнам, он так и сиял.
– Привет, Малыш Норм, – поздоровался он. – Твой папа здорово помог мне.
– Получилось отлично! – ответил я.
– Я просто тащусь от этого!
– Да, я тоже, – ответил я.
– А вот и волна для Оллестада, – заметил отец.
Он направил мою доску под пик высотой в 60 сантиметров и слегка подтолкнул. Я знал: если сумею удержаться на доске, на сегодня это будет моя последняя волна. Я сосредоточенно выполнял каждый шаг: встал на ноги, согнул колени, отклонился назад, а когда доска коснулась дна, подкорректировал равновесие. Стоя спиной к наплывающим с правой стороны волнам и выставив вперед левую ногу, я упирался ею в «хвост» доски и отклонялся назад, по направлению к волне. Доска скользнула в «карман»[11]. Я проехал около 30 метров, сгибая колени и перенося вес тела то вперед, то назад, чтобы контролировать угол наклона доски к движущейся стене.
* * *Я вышел на берег напротив маминого дома. Она опять поливала цветы, сверкая подбитым глазом. Я потащил доску к дому и присел отдохнуть у плюща.
– Ну как все прошло? – спросила мама.
– Видела, как я поймал последнюю волну?
Она внимательно посмотрела на меня здоровым глазом, пару раз моргнув.
– Да. Отличная волна!
Я знал, что она врет.
Конечно, это была безобидная, невинная ложь, но все же мне стало стыдно. Доска вдруг налилась тяжестью, и я с трудом тащил ее по ступенькам крыльца. Ведь мамина ложь давала Нику перевес в их борьбе за то, кто же окажется прав по поводу меня. Я разозлился на маму.
– Смотри, – сказала она, – Норман на отличной волне.
Руки отца висели вдоль тела, и фигура его напоминала питекантропа. Туловище оставалось неподвижным, а ступни переместились к носу доски. Большие пальцы ног обхватывали ее край, слегка касаясь поверхности воды. Он отклонился назад, и нос доски свернул в сторону. Так отец и добрался до берега, небрежно сошел на песок и, прежде чем взять доску в руки, подождал, пока ее омоет прибоем.
Мама продолжала поливать цветы, повернувшись к нему нетронутой половиной лица.
– Доброе утро, Джанисимо, – поприветствовал ее отец.
– Классная волна, Норм, – отозвалась она.
– Малыш Норман тоже словил красотку, – ответил он. – Видела?
Она кивнула, и меня взяла досада. Отец взбежал по ступенькам. Мама старательно прятала от него лицо, и тогда он пригляделся к ней повнимательнее. Я наблюдал за ним – но, по всей видимости, синяка он не заметил. Отец затащил доску в боковую галерею и убрал на полку. Я передал ему свою доску, он убрал и ее.
Отец наклонился и поцеловал меня в щеку. С усов упали соленые капли и приятно пощекотали мне нос. Радужка его глаз сияла всеми оттенкам голубого, а щеки алели, как румяные яблоки. Отец сказал, что любит меня.
– Вернусь через недельку, – добавил он.
– Пока, пап.
– Адьос, Малыш Оллестад.
Он направился обратно к пляжу. Мама услышала, как он подходит, и сделала вид, что возится с сорняками в горшке. Но отец смотрел прямо на ее синяк.
– Вот черт, – сказал он.
Мама стояла ко мне спиной и говорила шепотом. Отец сдвинул брови к переносице и отвернулся – казалось, он направляет свой гнев в открытое пространство, чтобы развеять его.
Гнев отца нарастал, и мне это понравилось. Я подумал, что теперь он сможет противостоять Нику. Но тут же перед моим мысленным взором возник образ Ника: его красные глаза буравили отца, а в руке был какой-то предмет или оружие.
Отец стоял в конце затененной галереи и пристально смотрел на меня поверх маминого плеча. В глубине его глаз затаилась суровость – такой взгляд появлялся у него, когда он седлал волны или спускался на лыжах по целинному снегу.
Мама все еще говорила. Отец кивнул и что-то ответил ей, а затем направился ко мне. Мама провожала его взглядом. Несмотря на синяк, она выглядела очень юной и невинной, а в ее глазах, устремленных на отца, застыли слезы и тоска. Губы ее приоткрылись, и она вся потянулась за ним. Но он не остановился, не оглянулся. Я подумал – не так ли он уходил от нее навсегда? Не надеялась ли мама, что он не оставит ее, что это временно?
Жак вернулся к себе во Францию, и отец уже две недели не ночевал дома. Однажды вечером он застал меня врасплох, войдя на кухню через раздвижную дверь. Отец шел прямо с работы – в сером костюме с галстуком-бабочкой и в очках в проволочной оправе. Он прихрамывал, но был без костылей.
Он прочитал мне сказку на ночь, а когда я уснул, устроил разборку с мамой. Она собиралась ехать в Париж в гости к Жаку.
– Выбирай: или Жак, или я, – заявил отец.
Она не назвала ни того ни другого.
– Я не хочу выбирать, – ответила она.
Через пару дней отец от нас съехал.
Еще несколько недель они с матерью вместе ходили играть в бридж и делали вид, что у них все в порядке. Родители играли против других пар, как было заведено в течение многих лет. Все их друзья надеялись, что они снова сойдутся. Считалось, что Джанет и Норм прекрасно подходят друг другу.
Мама несколько раз моргнула, словно пыталась вытряхнуть из глаза соринку, и опять повернулась к цветам в горшке. Я дернул завязки, пришитые к молнии, и начал стягивать гидрокостюм. Конечно, глупо было надеяться, что родители воссоединятся: я знал этих двоих по отдельности куда дольше, чем в качестве пары, и для меня это было в порядке вещей.
Отец подошел ко мне и встал, широко расставив ноги.
– Итак, – начал он.
Я взглянул на него снизу вверх, откинув падавшие на глаза волосы. Надо мной нависали его плечи – широкие и массивные. Внушительное зрелище.
– Ник – просто мешок дерьма, Оллестад. Не слушай его.
– Знаю, – ответил я, думая, что отец никогда не скажет этого ему в лицо. Внешне они всегда относились друг к другу очень дружелюбно, без тени напряжения. Не было даже ревности. По крайней мере, я ничего такого не замечал.
– Старайся избегать его, хорошо? – сказал отец. – Я делаю именно так.
Я прикинул, как это будет: вот я старательно обхожу его в гостиной, ужинаю в своей комнате, играю с Санни в нашей крепости.
– А если он пристанет ко мне?
Отец отвернулся, снова желая растворить какую-то эмоцию, на этот раз – в потоке приглушенного света.
– Не вступай с ним в разговоры, – буркнул отец. – Просто кивай и иди по своим делам.
Я в растерянности пытался представить, как это сделать, и он добавил:
– Пока я буду в отъезде, почаще оставайся у Элинор и Ли.
Отец знал, что Элинор буквально топит меня в своей безграничной любви, что она для меня – настоящая фея-крестная. Все и всегда говорили, что, как только я родился, между нами сразу же образовалась необъяснимая связь. Я никогда не упускал случая побыть у нее и почувствовать себя принцем, и сейчас тоже согласился с предложением отца.
– Я позвоню Элинор, когда доберусь до дома.
Я кивнул, и на его лице отразилось беспокойство. Он положил руку мне на плечо.
– Еще зайду попозже, – сказал отец. – Поглядим, как ты будешь себя чувствовать через пару часиков. Идет?
Я опять кивнул, не понимая, что может измениться за два часа.
Он встал прямо напротив, околдовывая меня своей заразительной улыбкой.
– Увидимся через пару часов.
– Ладно, – ответил я.
На этот раз он прошел по галерее до подъездной дорожки, вступил в полосу солнечного света и скрылся из виду.
* * *Остаток утра я провел в своей крепости с Санни. Потом зашел домой выпить молока, потому что было очень жарко. Мама болтала по телефону, и я жадно выдул полбутылки.
– Норман, подожди.
Она повесила трубку.
– Я говорила с отцом.
– Ага.
– Он хочет, чтобы ты поехал с ним к бабушке с дедушкой.
Я скривился.
– Там будет здорово, – сказала мама. – По пути туда вы, ребята, будете кататься на досках, а потом поедете на пароме – это просто супер! К тому же бабушка с дедушкой будут ужасно рады с тобой повидаться. А еще ты пропустишь недельку летней школы.
По необъяснимой причине боязнь серфинга в Мексике перевешивала мой страх перед новой стычкой с Ником, даже после того как он поставил маме фингал.
– Я туда не хочу.
– Ну, об этом тебе придется поговорить с отцом. Он хочет забрать тебя прямо сейчас. Давай собирать вещи.
Мама пошла в мою комнату. Я не двинулся с места и положил руку Санни на лоб.
– Норман!
Я покачал головой.
– Ну почему я должен ехать?
– Потому что! Потому что это будет хорошо для всех. Ты не видел бабушку с дедушкой с прошлого лета. Неужели ты не соскучился?
– Я туда не хочу.
– Ну, об этом тебе придется поговорить с отцом. Он хочет забрать тебя прямо сейчас. Давай собирать вещи.
Мама пошла в мою комнату. Я не двинулся с места и положил руку Санни на лоб.
– Норман!
Я покачал головой.
– Ну почему я должен ехать?
– Потому что! Потому что это будет хорошо для всех. Ты не видел бабушку с дедушкой с прошлого лета. Неужели ты не соскучился?
– Нет.
– Ну, отец говорит, что ты поедешь, и придется тебе уладить этот вопрос с ним.
– Но почему? Я думал, с ним поедет Сандра.
– Похоже, она передумала.
– Вот гадство, – заключил я.
Глава 9 Я приподнялся над деревцем…
…пытаясь выбраться из ледяной воронки. Правую руку вытянул до предела вправо, вцепился в лед кончиками пальцев и подтащил тело вбок. Это движение я повторил несколько раз, и наконец мои пальцы вместо льда вдавились в снежную корку. Я выбрался из воронки! Оставшиеся до отца шесть метров я полз очень долго, около получаса. Нельзя было снова сорваться. Мне крупно повезло, что я смог ухватиться за то деревце…
Я прополз мимо пилота Роба. Его обезображенный нос был занесен снежной пылью, а с одной стороны тела уже образовался снежный холмик. Скоро Роб будет просто заснеженной глыбой. Это факт – такой же, как и то, что сейчас холодно и ветрено. Но я отмахнулся от него, не в силах его осознать.
Я увидел тело отца, когда до него оставалось чуть меньше метра. Он сидел все в той же позе: туловище склонилось вперед, запястья свешиваются с колен.
Я прижался губами к его уху.
– Папа! Очнись! Очнись!
Я начал трясти его и сразу же потерял точку опоры. Мои ноги сработали, как рычаги. Пришлось отпустить тело отца – я боялся, что сдвину его с места, и мы оба кубарем полетим по ледяному скату. На этом участке снег был мягче, и, к счастью, мне удалось хорошо уцепиться пальцами. Я решил проделать в снегу ямки для ступней и тогда уже попытаться помочь отцу.
Я начал буравить снежную корку носками кед, и тут послышалось бормотание Сандры – бессвязный поток слов и фраз. Мои кеды безуспешно тыкались в наст, пока боль не вынудила меня остановиться. Я посмотрел вверх. Сандра по-прежнему держалась на ребре желоба. Глаза ее были в постоянном движении: веки ходили вверх-вниз, в такт бормотанию и стонам, то стихающим, то раздающимся вновь. Усилием воли я словно бы выключил у Сандры звук и больше уже ничего не слышал.
Я снова принялся долбить наст кедами. Ноги мои совсем ничего не чувствовали, и поэтому мне удалось продавить одно углубление. Затем я проделал ямку и другой ногой. Теперь у меня было две надежные точки опоры. Обеими руками я сжал плечо отца и встряхнул его.
– Очнись! Папа! Папа! Папа!!!
Вниз по скату пронесся порыв ветра и зашатал обломки самолета. Я услышал, как скрипнуло мое сиденье. Вжих! – оно понеслось по ледяной завесе и мгновенно исчезло из виду. Я отпустил отца, потому что опять испугался, как бы мы с ним не ухнули вниз.
Я приложил ладонь к его спине. Мне показалось, что отец не дышит. «А вдруг Сандра права? Вдруг он и правда умер?»
Со всех сторон, порыв за порывом налетали снежные вихри. Пальцы ног сводило судорогой из-за того, что я цеплялся ими за крошечные зазубрины в снегу – только это и не давало мне улететь вслед за сиденьем. Очередной порыв ветра чуть не свалил меня на спину, и пришлось плотнее придвинуться к ледяной завесе. Даже деревья вокруг выглядели замерзшими и испуганными.
Ветер стих, и я вновь склонился над отцом.
– Папочка! – позвал я, положив ладонь ему на спину.
Но он лежал, сложившись вдвое, как поломанный стол.
Этот человек научил меня седлать большие волны, выудил из ямы-ловушки под деревом и вытянул из удушающего целинного снега. Теперь мой черед спасать его.
Я глубже ввернул носки кед в отверстия в снегу. Закрепился. Потом подложил ладони отцу под плечи и подтолкнул. Он не двинулся с места, а я был придавлен его тяжестью, словно соломинка, которой попытались подпереть огромный камень. Тогда я встал над ним и попробовал приподнять. Слишком тяжелый… вот если бы я был побольше и посильнее…
Почему я такой маленький? Ну и дохляк же ты, Норман!
Я смотрел на отца сверху вниз. У меня дрожали руки, а к сердцу подступала боль. Я наклонился к нему, крепко прижал к себе и поцеловал – его кудрявые волосы пощекотали мне нос.
– Я спасу тебя! Не волнуйся, папа!
«Он еще теплый», – сказал я себе, и сжал его сильнее.
Глава 10 Мамин «Фольксваген»…
…поднимался к Топанга-Бич. На заднем сиденье дребезжал тяжелый серый чемодан.
Мы быстро пересекли Пасифик-Кост, свернули к каньону и съехали на грунтовую дорожку к домику отца. Внезапно на нас вылетел мотоциклист, поднимая вокруг себя клубы пыли. Мама ударила по тормозам. Мотоцикл вильнул в сторону, и я заметил развивающиеся волосы Сандры. Она держала парня за талию.
Мы с Сандрой на мгновение встретились глазами. Она бросила на меня злобный взгляд и поджала губы.
– Послушай, я не хочу туда ехать! – воззвал мой внутренний голос. – Поезжай ты! Ты!
Через мгновение Сандра скрылась в облаке пыли.
– О господи! – воскликнула мама. – Они же чуть не врезались в нас!
– Куда это она? – спросил я.
– Понятия не имею, – ответила мама.
С Сандрой всегда было так – сплошные загадки. В один прекрасный день они с отцом вместе заявились к Бобу Берроу, и все сочли, что это папина новая подруга. Ларри по прозвищу Пивная Банка называл ее «вздорной милашкой» и «смуглой шотландкой». Под солнечными лучами ее лицо приобретало темно-карамельный оттенок – нетронутыми оставались только розовые губы, казавшиеся очень пухлыми на фоне тонких черт. А когда Сандра загорала как следует, ее широко посаженные, шоколадного оттенка глаза буквально сливались с лицом.
Бэрроу утверждал, что она родилась в бедном квартале в Шотландии – еще беднее, чем тот, в котором выросли они с отцом. После ссор Сандра всегда приходила обратно, как побитая собачка. Однажды, когда они были в размолвке, она в отчаянии пришла к нему в офис за деньгами, и отец дал. Он даже что-то там подписал, чтобы она могла продлить свою визу. Казалось, он жалел ее и постоянно хотел защитить. Но Сандра все равно бесилась от того, что я оставался для него на первом месте. Всякий раз, когда отец отвозил меня на тренировку по хоккею или брал в горы кататься на лыжах, она яростно сверкала глазами.
* * *Когда мы забрались в грузовичок-пикап, сиденья уже были липкими от жары. Отец засунул свою гитару в чехле за спинку сиденья и настроился на радиостанцию, передающую кантри: как раз звучал его любимый Вилли Нельсон. На закате мы подъехали к границе Тихуаны. К нам подошел толстяк в форме и шляпе. Он сделал круг вокруг кузова, разглядывая накрытую брезентом стиральную машинку и наши доски для серфинга – из кузова торчали их изогнутые бока.
– Buenas noches[12], – сказал отец.
Мужчина кивнул и что-то потребовал на испанском. Отец порылся в бардачке и протянул ему чек из магазина «Сирс». Человек долго изучал его, а затем назвал какую-то цифру – я понял это, потому что немного нахватался испанского, когда гостил у бабушки с дедушкой прошлым летом.
Отец недовольно хмыкнул и назвал другую цифру.
Мужчина улыбнулся, сверкнув золотыми зубами. Прежде чем он успел еще что-то сказать, папа протянул ему несколько песо. Тот пересчитал. После этого отец включил первую передачу, и грузовичок покатился вперед. Оглянувшись по сторонам, толстяк сунул деньги в карман. Отец нажал на газ.
– Почему ты должен ему платить?
– Они называют это налогом. Но на самом деле это взятка.
– А разве это не против закона?
– Ясное дело, но он и есть закон.
– Он полицейский?
– В общем, да.
– А если полицейские нарушат закон, кто же будет их арестовывать?
– Не знаю. Хороший вопрос, Оллестад.
Отец дал мне немного помучиться над этими парадоксами. А потом заговорил.
– Жители бедных стран, вроде Мексики, пытаются любыми способами достать деньги. Для этого они даже приезжают в богатые страны – такие как Америка. Это неправильно. Но иногда, как вот сейчас с тем парнем, мы им подыгрываем, поскольку понимаем их обстоятельства.
Отец взглянул на меня, изучая мою реакцию. За окнами было темно. Вдалеке виднелось несколько одиноких огоньков.
– Значит, он лжец, так? – спросил я.
– Тот пограничник?
– Ну да…
– О-хо-хо! Получается, так.
Мне захотелось признаться, что я тоже солгал – про скейт и про то, где поцарапался. Я прижался лбом к окошку, чувствуя на себе взгляд отца. Я думал о Никсоне, о его отвисших щеках и сутулых плечах, а еще о золотых зубах полицейского и о том, как он ночь напролет сидит в своей будке, собирает с людей деньги и засовывает их в карман.