- Где? - Я бросила сумку и побежала к реке.
Вслед кричала Шурка, потом она бежала за мной, она не замечала, что Петька тяжелый и мокрый, она все время повторяла:
- Я же не могла... Он за бревно держался, он Петьку вытолкнул, а река - ты же знаешь... Я Петьку тащила...
Река была вздувшейся, громадной, по ней неслись бревна, какие-то ящики... ни на берегу, ни в воде не было ни одного человека.
- Может, его выбросило на берег? - Я просто умоляла Шурку подтвердить, а она не смогла.
- Я видела - его голова там, на середине, появилась - и все...
Я взяла у нее Петьку, он устало плакал.
Мы по очереди несли его на косогор. Уже наверху я спросила:
- Ты кричала?
- Ой, как я кричала! - ответила Шурка.
Я отдала ей Петьку.
- Согрей его, - сказала я.
- Я кричала - и никого, - повторила Шурка и ушла.
И тогда я решила, что к маме пока не пойду. Мне нужно поговорить с кем-то серьезным, который захочет поверить.
Дошла до станции. Уж не помню, как.
На станции были люди. Солдаты и дружинники вытаскивали из вагонов мешки. За путями, у стрелки горел Огонек.
Я увидела того лейтенанта, который говорил со мной вчера.
- Мне надо в Москву, - сказала я. - Обязательно. Может я ошибаюсь. Но если я не ошибаюсь, тогда есть надежда.
- Поезда не ходят, - сказал он. - Ты же знаешь. И в Москве такие пожары...
- Тогда я вам скажу.
Его позвали, но он посмотрел мне в глаза и крикнул:
- Погоди, без меня!
А мне сказал:
- Говори, девочка.
И я ему сказала про совпадения. Про то как увеличился Огонек, когда пришел Ким, про то, как он чуть-чуть уменьшился, когда я пришла от Сесе, как погас малыш, когда Холмик вытащил Петьку, а сам не смог выбраться из реки.
Мы с лейтенантом добрались до Москвы на его газике.
И я все это повторила здесь.
Я знаю, что есть надежда. Никто раньше об этом не догадывался, потому что не искал связи между нами и Огоньками. Если нет надежды, ее надо искать там, где не искали.
Нет, я не смогу остаться здесь. Холмика нет, и некому даже напоить Сесе. Вы просто не представляете, какой он человек.
И мама, наверное, уже с ума сходит.