рис. 4.8. Соотношение средней цены на крепостных (в руб.) и средней цены на рожь (руб. за четверть) в 1850-х годах по регионам:
V-P – Вятка – Пермь; VO – Волжский регион; CA – Центральное Черноземье; LR – Малороссия; CI – Центрально-промышленный район; LA – Петербургский район; SW – Северо-Западный район; Wr – Белоруссия; NR – Новороссия; LI – Литва.[1034]
Таким образом, в целом уровень прибыли крепостных хозяйств оставался еще достаточно высоким. «Барщинное хозяйство в момент своей ликвидации было наиболее производительной организацией земледельческого труда, и объективно, и в особенности с точки зрения получения прибавочной стоимости, – писал П. Б. Струве. – Владение крещеной собственностью могло тяготить русских помещиков только в перенаселенных местностях, то есть в малоземельных имениях. Но мы не имеем указаний на то, чтобы помещики этих мест настолько тяготились своими крестьянами, чтобы стремиться от них избавиться. Иначе мы бы видели массовый отпуск крестьян на волю…»[1035]
«Поскольку можно заключить из многочисленных в тогдашней литературе вычислений… а также из факта все еще широкого распространения барщины, – отмечал известный экономист П. И. Лященко, – крепостное помещичье хозяйство… было все еще выгодно, как сравнительно с оброчным, так и с вольнонаемным хозяйством».[1036] Мнения о том, что крепостное хозяйство было достаточно прибыльным, придерживаются также многие современные исследователи.[1037] Можно привести много примеров высоко рентабельных барщинных хозяйств. Известно, например, о громадном превышении доходов над расходами в тульских и рязанских вотчинах Юсуповых.[1038] Петровское имение Гагариных в Тамбовской губернии насчитывало 3,2 тысячи ревизских душ и приносило в 1856–1859 годах в среднем по 35 рублей с души или в хлебном эквиваленте по 28 пудов хлеба. В этом имении на душу приходилось 1,2 дес. пашни в барском поле и 1,4 дес. в крестьянском поле. Из-за большой барщины крестьяне не успевали вспахивать свои поля, они имели большую задолженность, жили впроголодь и понемногу вымирали – тем не менее помещик получал свою прибыль.[1039]
Если у помещика не хватало земли, то, конечно, начинались проблемы. Граф Шереметев в 1846 году был вынужден отпустить крестьян своей тульской вотчины на оброк, и они платили по 10 рублей серебром с ревизской души;[1040] по тульским ценам 1846–1850 годов этот оброк соответствовал 18 пудам хлеба с человека.
Существенное влияние на прибыльность барщинных хозяйств оказывала и рыночная конъюнктура. Расширение барщинных хозяйств в 1820-х годах имело своим следствием перепроизводство хлеба и падение цен; цена ржи на Черноземье уменьшилась с 34 коп. серебра за пуд в 1831–1835 годах до 25 коп. в 1851–1855 годах; уменьшение прибылей вызывало многочисленные жалобы помещиков. Вдобавок цены стали резко колебаться: в голодном 1840 году цена достигла 74 коп. за пуд, а в 1844 году упала до 13 коп. Периодические падения цен почти до нуля объяснялись спецификой крепостного хозяйства: помещики «не знали» цены произведенного даровым трудом хлеба, «не знали», с каким трудом обеспечивается его перевозка в крупные города, и, чтобы поддержать свой уровень престижного потребления, могли продавать хлеб по любой цене.[1041]
Табл. 4.7. Объем задолженности и вклады помещиков в 1823–1859 годах.[1042]Высокая прибыльность барщинных латифундий объясняет и медленное внедрение сельскохозяйственных новаций: зачастую в них не было необходимости. «Помещик хорошо знал, какие улучшения вводятся в сельском хозяйстве других стран, – писал В. О. Ключевский, – но ему эти улучшения не были нужны при дармовом труде; машины и т. п. оставили бы без работы часть его крепостных… „Введу я эту машину, – говорит помещик, – а мои бабы что будут делать зимой?“»[1043] Внедрялись лишь те новации, которые давали быструю и очевидную отдачу, такие, как новые сорта зерновых, простейшие молотилки и веялки, крытые тока и т. п. Что же касается более глубоких усовершенствований, то, к примеру, известный рационализатор Н. И. Шишков был вынужден признать, что они не дают существенного увеличения дохода. Более прибыльным вложением денег было приобретение новых поместий с крепостными – и большинство землевладельцев предпочитало покупать не машины, а крепостных: рабы были дешевле машин.[1044]
С вопросом о рентабельности барщинного хозяйства тесно связан вопрос о росте задолженности помещиков. Дворянская монархия пыталась помочь правящему сословию, в том числе через организацию льготного кредитования. В 1759 году по инициативе П. И. Шувалова был создан Медный банк, выдававший кредиты такого рода. Канцлер граф М. И. Воронцов предупреждал, что получившие ссуды дворяне растратят деньги впустую. «Уже сейчас, – отмечал канцлер, – многие дворяне, заложив свои имения, тратят деньги в заграничных путешествиях». Действительно, получившие ссуды представители высшей знати практически ничего не вернули банку, и вскоре он прекратил свое существование.[1045] Тем не менее в конце XVIII века система государственных банков была создана; эти банки давали кредиты под залог поместий на очень большие сроки (до 24 лет) и под очень низкий процент (до 1831 года – 6 %, а затем – 5 %).[1046]
Задолженность помещиков быстро росла, и к 1859 году было заложено 7,1 млн. душ – 66 % их общей численности. Условия кредитов были настолько выгодны, что помещики часто брали ссуды, чтобы передать эти деньги в долг купцам под больший процент. В то же время они не торопились отдавать кредиты, постоянно добиваясь новых пролонгаций и облегчения условий возврата. Банки не решались применять к помещикам жесткие меры и продавать поместья за долги. В Петербургской сохранной казне к 1859 году было заложено 8453 поместья, из них за 1849–1859 годы было назначено к продаже 404 и меньше 100 были действительно проданы. В Тульской губернии было заложено три четверти всех крестьян, но из 3 тыс. заложенных поместий за 1854–1858 годы было продано только 20.[1047] В 1866 году министр финансов М. Х. Рейтерн докладывал, что за 1831–1865 годы помещикам было роздано в ссуду не менее 400 млн. рублей и «за малейшей частью все остальное пропало бесследно для народного хозяйства».[1048]
В то же время масштабы дворянской задолженности не следует преувеличивать. На Черноземье помещики могли получить в виде займов до 70 рублей на ревизскую душу, но фактически задолженность была вполовину меньше, и с 1842 года она не увеличивалась. По некоторым оценкам, стоимость только недвижимого имущества помещиков в 1859 году составляла 2,1 млрд. руб., а все их долги исчислялись в 425 млн. руб. Такое соотношение долга и собственности отнюдь не считается чрезмерным.[1049]
С другой стороны, те же самые государственные банки, которые выдавали кредиты помещикам, принимали от них вклады. До 1820-х годов объем вкладов был невелик, но затем он начал стремительно расти – намного быстрее, чем объем долгов (см. таблицу 4.7). К 1850 году российские дворянские банки (мы не учитываем здесь вклады купеческого Коммерческого банка) имели на хранении огромные средства, в несколько раз большие, чем все банки Лондона.[1050] Откуда взялись эти деньги? Очевидно, это были аккумулированные крестьянские оброки, те самые колоссальные суммы, которые стали получать помещики после тройного увеличения оброков в 1820-х годах. Банки давали 5 % по вкладу, и в стране, где практически не было акций, это был самый простой и выгодный способ хранения и преумножения денег.[1051] Таким образом, огромный рост вкладов говорит о росте богатства дворянского сословия.
Что же касается роста задолженности, то отсутствие связи между задолженностью и разорением помещиков отмечалось еще современниками. Так, в 1856 году министр внутренних дел С. С. Ланской писал, что на богатых саратовских помещиках числилось почти столько же долгов, сколько на помещиках нищей Витебской губернии.[1052]
Таким образом, суждения о «кризисе» крепостного хозяйства выглядят преувеличенными и не объясняют последовавшей в 1861 году отмены крепостничества. Крепостное право было ликвидировано сверху, и отмена крепостничества была результатом воздействия новой диффузионной волны, вызванной европейской промышленной революцией.
4.10. Выводы
Анализ развития России в контексте трехфакторной модели показывает, что события царствования Александра I определялись, в основном, действием диффузионного фактора. Военная революция, вызванная созданием маневренной полевой артиллерии и тактики колонн, породила волну наполеоновских завоеваний и привела к диффузионному распространению французских заимствований. Элементами нового культурного круга были не только новые военные технологии, но и французский конституционализм, а также принципы свободы и равенства сословий. С этим диффузионным влиянием были связаны как конституционные проекты Александра I, так и аналогичные по содержанию планы декабристов. Военный заговор декабристов и восстание в Польше вызвали традиционалистскую реакцию, которая сомкнулась с аналогичной реакцией в Германии и породила традиционалистское и пронемецкое правление Николая I. После неудачных попыток Петра III и Павла I это была уже третья попытка построения в России «регулярного государства» прусского образца – и на этот раз проект преобразований был успешно реализован.
4.10. Выводы
Анализ развития России в контексте трехфакторной модели показывает, что события царствования Александра I определялись, в основном, действием диффузионного фактора. Военная революция, вызванная созданием маневренной полевой артиллерии и тактики колонн, породила волну наполеоновских завоеваний и привела к диффузионному распространению французских заимствований. Элементами нового культурного круга были не только новые военные технологии, но и французский конституционализм, а также принципы свободы и равенства сословий. С этим диффузионным влиянием были связаны как конституционные проекты Александра I, так и аналогичные по содержанию планы декабристов. Военный заговор декабристов и восстание в Польше вызвали традиционалистскую реакцию, которая сомкнулась с аналогичной реакцией в Германии и породила традиционалистское и пронемецкое правление Николая I. После неудачных попыток Петра III и Павла I это была уже третья попытка построения в России «регулярного государства» прусского образца – и на этот раз проект преобразований был успешно реализован.
С точки зрения демографически-структурной теории, наиболее важным процессом первой половины XIX века было замедление процесса колонизации и сопутствующее росту населения падение потребления. Имеющаяся информация о посевах и сборах выявляет классическую картину «мальтузианских ножниц»: население растет, а потребление падает и в середине столетия достигает минимально возможной нормы. При этом данные выявляют существенные различия между регионами: оказывается, что падение душевого сбора проявляется наиболее ярко в Черноземном районе, в то время как в Центральном районе душевой сбор был близким к минимальной норме уже в начале века и на протяжении периода почти не менялся. Соответственно, рост населения в Центральном районе был медленным и к концу периода практически прекратился, на Черноземье же он был более значительным, хотя тоже замедлился.
Падение потребления до минимума является основным признаком наступившего Сжатия; помимо этого на протяжении всего периода мы наблюдаем в Центральном районе и другие явления, характерные для периода Сжатия: замедление роста населения, частые сообщения о голоде и стихийных бедствиях, крестьянское малоземелье, разорение крестьян, быстрое развитие ремесел и торговли, дешевизна рабочей силы, высокие цены на хлеб, распространение отходничества, уход крестьян в города, быстрый рост городов.
Анализ распределения ресурсов в структуре «государство – элита – народ» позволяет существенно дополнить эту картину. После убийства Павла I баланс сил в борьбе за распределение ресурсов вновь изменился в пользу дворянства. Ограничив претензии государства, дворянство приступило к неслыханному до тех пор увеличению оброков и барщин крепостных крестьян. В контексте теории эта экспансия отчасти объясняется непропорциональным ростом численности дворянства и уменьшением числа крестьян, приходящихся на одно дворянина, однако в данном случае существенную роль сыграло также влияние диффузионного фактора – проявлявшегося еще в правление Екатерины II стремления жить «по-французски».
В результате резкого перераспределения ресурсов в пользу элиты крестьянам был оставлен лишь минимум жизненных средств. Это привело к хроническому недоеданию среди крепостных, в годы неурожаев превращавшемуся в голод, сопровождаемый эпидемиями. Рост численности крепостных фактически прекратился, и таким образом, мы наблюдаем (в дополнение к общей картине) картину исключительно интенсивного Сжатия внутри одного сословия – Сжатия, вызванного не ростом численности этого сословия, а сужением его экологической ниши в результате перераспределения ресурсов. В конечном счете это Сжатие привело к кризису 1847–1849 года, когда голод и эпидемии унесли более миллиона жизней. Так же, как кризисы 1723–1726 и 1787–1788 годов, этот кризис носил по преимуществу структурный характер и был вызван перераспределением ресурсов внутри структуры, в данном случае от крестьянства к элите. Также, как в 1787–1788 годах, после кризиса наблюдается уменьшение реальной ренты, то есть частичная корректировка неадекватного распределения ресурсов. Как и в те времена, государство, со своей стороны, обращает внимание на бедственное положение крестьян и принимает некоторые меры в пользу крестьянства – в частности, восстанавливает забытый павловский закон о трехдневной барщине.
В рамках демографически-структурной теории назревающий конфликт между монархией и элитой объяснялся также и конкуренцией за ресурсы. Дворянство вело борьбу за ресурсы не только с крестьянством, но и с государством, и в частности, оно не допускало увеличения прямых налогов на крепостных крестьян. Государство, стесненное в своих финансовых возможностях, выходило из положения с помощью повышения косвенных налогов, увеличения оброков государственных крестьян, а во время войн – путем печатания бумажных денег. Крымская война вновь поставила вопрос о недостатке средств и о взрывоопасном положении в тылу армии – о «пороховом погребе под государством». Как утверждает демографически-структурная теория, Сжатие должно было вызвать попытки проведения социальных реформ, направленных на облегчение положения народа, и тенденцию к установлению этатистской монархии. Однако необходимо отметить, что демографический фактор действовал не изолированно, а синхронно с диффузионным фактором.
Глава V Начало модернизации
5.1. Европейская промышленная революция
Как было показано ранее, до начала XIX века диффузионные процессы на Европейском континенте инициировались в основном военно-техническими открытиями и протекали по схеме, описываемой теорией военной революции. На протяжении 1620–1820 годов имели место четыре военных революции: первая из них ознаменовалась созданием легких полковых пушек, вторая – изобретением штыка и фузеи, третья – усовершенствованием линейной тактики Фридрихом II, четвертая – созданием подвижной полевой артиллерии и тактики колонн. Каждая крупная военная инновация порождала волну завоеваний, и соседние страны были вынуждены перестраиваться по образцу завоевателя, заимствуя его военную технику, политические и культурные институты. Как показывает теория военной революции, политико-социальной системой, соответствующей данному уровню военной техники, было военно-бюрократическое «регулярное государство» или, как его назвали иначе, «просвещенная монархия».
Однако технические открытия делались не только в военной области, одним из важных достижений эпохи было создание совершенного океанского парусного корабля, флейта. Это голландское изобретение породило особый культурный круг, главными элементами которого, помимо флейта, были морская торговля и торгово-промышленное предпринимательство, а в политической сфере – правление купеческой олигархии. Однако более или менее полная трансформация по голландскому образцу произошла только в Англии; в других странах голландские элементы не были преобладающими: хотя Франция во времена Кольбера создала торговый флот и торговые компании, она осталась военной монархией. В условиях постоянных войн на континенте могли существовать лишь военные монархии; купеческая Голландия вскоре потерпела поражение в этих войнах и была жестоко разорена войсками монархий. Значительная часть голландских купцов эмигрировала в Англию, которая стала новым центром голландского (теперь англо-голландского) культурного круга. Английские корабелы создали многопалубные линейные корабли, и эта техническая инновация окончательно утвердила британское господство на морях.
Поскольку морская торговля дала английскому купечеству огромную финансовую силу, то оно вступило в борьбу с королем и вынудило его и землевладельческую аристократию поделиться властью. «Билль о правах» 1689 года закрепил всю законодательную власть за парламентом, однако избирателями могли быть только богатые собственники, и реально властью владела олигархия купцов и землевладельцев.
Богатства Англии и «свободы» английской аристократии вызывали зависть у дворянства и буржуазии континентальных стран. Диффузионное влияние англо-голландского культурного круга стимулировало попытки введения олигархических конституций в разных странах, в частности, в Швеции. Английское влияние сказывалось и в России: в олигархической попытке 1730 года, в конституционных проектах Н. И. Панина в начале царствования Екатерины и в попытках ограничить самодержавие после убийства Павла I.
Однако философы и политики тех времен хорошо понимали, что олигархическому правлению свойственна внутренняя слабость, происходящая от постоянной борьбы между различными аристократическими группировками – ярким примером такой борьбы было польское «безнарядье». С другой стороны, олигархия не могла опереться на поддержку народа и вручить ему оружие – поэтому армии в таких странах были наемными и, следовательно, малочисленными; они не могли сопротивляться огромным армиям военных монархий. Как известно, Россия поддерживала олигархическое устройство Швеции и Польши именно с целью не допустить усиления этих стран; эта логика присутствовала и в решении сохранить конституцию во Франции. Англия с ее парламентом и слабой наемной армией могла существовать только в условиях островной изолированности. Поэтому, хотя олигархические режимы были привлекательны для аристократии, они не получили распространения в Европе XVIII века; Польша была в конце концов поделена между тремя военными монархиями, а Швеция была вынуждена ввести абсолютистское правление.[1053]