В мотивировке аграрных законов содержались ссылки на теорию «всеобщего блага», и О. Мантейфель подчеркивал, что принятие аграрных законов продиктовано государственной необходимостью – то есть ссылался на принципы этатизма.[1109] Необходимо отметить, что во время революции в Австрии (4 марта 1849 года) император Франц Иосиф «даровал» крестьянам подобный закон о выкупе повинностей (правда, он следовал проекту рейхстага, но сделал закон более радикальным и постарался присвоить заслугу себе). Австрийский закон был более этатистским и более выгодным для крестьян, нежели прусский: по этому закону крестьяне уплачивали 2/3 выкупной суммы, а остальное платило государство.[1110]
Таким образом, в соседних с Россией странах, Пруссии и Австрии, остатки крепостного права были отменены монархами, действовавшими из этатистских принципов. Как утверждает демографически-структурная теория, для фазы Сжатия характерны социальные реформы, направленные на облегчение положения народных масс, – и эти реформы обычно сопровождаются усилением этатистских тенденций. В то время как увлекаемые диффузионной волной либералы игнорировали нужды крестьянства, монархия шла навстречу народу и пыталась регулировать общественные отношения, не допуская крайних проявлений социального неравенства. Конечно, пример соседних монархий не мог не оказать влияния на решение вопроса о крепостничестве в России.
В странах, где революционеры 1848 года уходили от решения аграрной проблемы, им пришлось столкнуться с противодействием со стороны крестьян. В Северной Италии местные крестьяне выступали на стороне австрийской монархии, которая обещала облегчить их положение. «Да здравствует Радецкий! – кричали крестьяне, приветствуя австрийского фельдмаршала. – Смерть хозяевам!»[1111] В Риме одержавшие верх повстанцы изгнали папу и вручили власть Дж. Мадзини, однако знаменитый революционер оказался беспомощным перед лицом порожденной Сжатием аграрной проблемы. В провинции начались крестьянские бунты, а затем вторгнувшиеся французские и австрийские войска вернули власть папе. Революция в Италии была подавлена.
В итоге в странах Европы либеральные диффузионные революции натолкнулись на встречную этатистскую тенденцию и имели лишь ограниченный успех. В конечном счете на смену модернизации либеральной пришла бонапартистская, которая копировала технические достижения Англии, но старалась сохранить традиционную этатистскую монархию. Россия двинулась по этому пути несколько десятилетий спустя.
Таким образом, в революциях 1848 года инициатива принадлежала «вестернизированной» либеральной и радикальной интеллигенции. Теодор фон Лауэ, автор теории вестернизации,[1112] называл все революции XIX–XX веков «революциями вестернизации» или «революциями извне». Дело не только в том, что революции были вызваны «Invasion»: интеллигенция получала поддержку извне, она опиралась на эмигрантские центры, на печатную пропаганду, на финансирование движения внешними силами. Ввиду своей слабости интеллигенция искала союзников и использовала в своих целях социальные конфликты традиционного общества – прежде всего, конфликты, обусловленные перенаселением и Сжатием. Пытаясь поднять на борьбу народ, интеллигенция широко использовала приемы политической провокации: стрельбу из толпы по полиции и организацию чреватых кровавыми репрессиями шествий к дворцам правителей. Однако народные выступления носили ограниченный характер городских восстаний: европейское Сжатие было еще недостаточно сильным, чтобы поднять на борьбу крестьянские массы и придать революции характер полномасштабного экосоциального кризиса.
5.4. Диффузионные процессы в 1850-х годах
После подавления революций 1848 года прибежищем бежавших революционеров стал Лондон. Английские радикалы создали для своих сотоварищей-эмигрантов «Центр связей друзей свободной мысли», где они могли получить как духовную, так и материальную поддержку. В 1853 году в Лондоне был организован «Центральный европейский комитет», который возглавили Дж. Мадзини, вождь венгерской революции Л. Ко шут, бывший министр французской республики А. Ледрю-Роллен, глава немецких социалистов А. Руге и вождь польских повстанцев С. Ворцель. Все перечисленные лидеры были одновременно главами «национальных революционных комитетов», деятельность которых был призван координировать «центральный комитет». Создание этой интернациональной революционной организации скрытно финансировалось английской разведкой и английскими радикалами. На эти деньги издавались газеты «Вождь» и «Голос изгнанников», предназначенные для революционной пропаганды на континенте. Король Бельгии Леопольд жаловался своей племяннице королеве Виктории: «У вас в Лондоне что-то вроде зверинца – всякие Кошуты, Мадзини, Легранжи, Ледрю-Роллены, и так далее… которых периодически спускают на континент, чтобы там невозможно было достичь ни покоя, ни процветания…».[1113]
«Европейский комитет» представлял собой новый канал диффузионного влияния английской цивилизации на Европу; комитет пытался вновь раздуть затухающий огонь революции и организовал несколько восстаний, в том числе ломбардское восстание 1853 года. Однако отсутствие поддержки «революции извне» со стороны внутренних сил, прежде всего, со стороны крестьянства, заставляло революционеров искать пути решения аграрной проблемы. Ближайший сподвижник Дж. Мадзини Карло Пизакане в 1850 году написал книгу «О революции», в которой призывал национализировать землю и раздать ее для обработки крестьянским общинам-ассоциациям. К. Пизакане предлагал также обобществить все капиталы, фабрики, здания, машины, транспорт и организовать производство с помощью рабочих ассоциаций. Право наследования также следовало отменить, а государственные органы – упразднить, ассоциации должны были управляться сами собой. Некоторые современные исследователи считают, что доктрина К. Пизакане стала основой анархистского учения М. А. Бакунина, которое впоследствии широко распространилось по всему миру и оказало чрезвычайно важное влияние на становление русского народничества.[1114]
В области революционной тактики К. Пизакане придерживался тех же идей, что и Дж. Мадзини: он считал, что нужно «идти в народ» и поднимать его на восстание. Дж. Берти называет К. Пизакане «героем-народником», для которого социализм являлся непосредственным слиянием интеллигенции с народом в ходе героической борьбы. В июле 1857 года К. Пизакане высадился с отрядом добровольцев на юге Италии; он пытался поднять крестьян на борьбу, но был окружен правительственными войсками и, тяжело раненый, покончил с собой.[1115]
Восстания были подавлены, и, разочаровавшись в теории «революционной инициативы», Дж. Мадзини перешел к террористической тактике. Осенью 1854 года агент «Европейского комитета» Феличе Орсини организовал в Милане «Союз смерти», который должен был подготовить покушения на Наполеона III, Франца Иосифа и короля Пьемонта Карла Альберта. Характерно, что эти покушения (как и другая деятельность Дж. Мадзини) финансировались одним из руководителей британской разведки Джеймсом Стэнсфельдом. 14 января 1858 года возглавляемая Ф. Орсини группа террористов забросала бомбами кортеж Наполеона III на площади у Парижской оперы. Было убито и ранено около двухсот человек, но император не пострадал. Это было первое в истории террора применение бомб, и акция произвела колоссальное впечатление на мировую общественность. Враждебная Наполеону III либеральная пресса объявила террористов героями; все газеты печатали их речи в зале суда, и, пользуясь этим, Ф. Орсини не защищался, а обвинял и предъявлял свои требования.[1116] А. И. Герцен писал после казни Ф. Орсини: «Смерть Пизакане и смерть Орсини были два страшных удара в душную ночь. Романская Европа вздрогнула…»[1117] В конечном счете император Наполеон III не выдержал морального давления и пошел на уступки: он отказался от политики сдерживания итальянского освободительного движения и вместе с Пьемонтом начал войну за освобождение Италии от австрийцев. Воспользовавшись национальным подъемом, Дж. Мадзини и Дж. Гарибальди осуществили высадку отряда добровольцев в Сицилии – и на этот раз им действительно удалось поднять революцию, закончившуюся объединением Италии. Несомненно, эта победа была во многим результатом революционной деятельности, направляемой извне Дж. Мадзини и «Европейским комитетом». Но крестьяне в своей массе так и не получили землю; Дж. Гарибальди ограничился разделом между арендаторами государственных земель и быстро распустил крестьянские отряды.[1118]
«Европейский комитет» пытался распространить свою деятельность также и на Россию. Дж. Мадзини предлагал А. И. Герцену войти в состав руководителей комитета и взять на себя организацию революционной деятельности в России – однако Герцен отказался, объяснив, что за ним не стоит никакой революционной организации. В то время Герцен был эмигрантом-одиночкой, одним из участников дискуссий в «Центре связей». По своим идейным взглядам Герцен был радикалом и сторонником учения Сен-Симона. Еще до отъезда за границу, в Москве Герцен познакомился с прусским экономистом бароном Гакстгаузеном, который обратил его внимание на схожесть русской общины с теми коммунами-ассоциациями, которые пропагандируются европейскими социалистами. Эта мысль стала основой созданной Герценом концепции «русского социализма»: самоуправляемая, скрепленная совместным владением землей и духом коллективизма русская община есть та база, на которой может быть построено новое социалистическое общество. Поэтому главное, как полагал Герцен, – это освобождение общин из-под власти помещиков.[1119]
«Европейский комитет» пытался распространить свою деятельность также и на Россию. Дж. Мадзини предлагал А. И. Герцену войти в состав руководителей комитета и взять на себя организацию революционной деятельности в России – однако Герцен отказался, объяснив, что за ним не стоит никакой революционной организации. В то время Герцен был эмигрантом-одиночкой, одним из участников дискуссий в «Центре связей». По своим идейным взглядам Герцен был радикалом и сторонником учения Сен-Симона. Еще до отъезда за границу, в Москве Герцен познакомился с прусским экономистом бароном Гакстгаузеном, который обратил его внимание на схожесть русской общины с теми коммунами-ассоциациями, которые пропагандируются европейскими социалистами. Эта мысль стала основой созданной Герценом концепции «русского социализма»: самоуправляемая, скрепленная совместным владением землей и духом коллективизма русская община есть та база, на которой может быть построено новое социалистическое общество. Поэтому главное, как полагал Герцен, – это освобождение общин из-под власти помещиков.[1119]
В Лондоне Герцен близко сошелся с членами «Европейского комитета», в том числе с Дж. Мадзини (которого он считал «величайшим политическим человеком»), а также с Р. Оуэном и с некоторыми видными радикалами. По примеру Дж. Мадзини Герцен пытался создать инфраструктуру «революции извне» и наладить в Лондоне выпуск пропагандистской литературы, которую доставляли бы в Россию по конспиративным каналам. В год начала Крымской войны Герцен открыл «Вольную русскую типографию» и стал выпускать листовки, призывающие крестьян не поставлять рекрутов и не платить налоги, а ополченцев – обращать оружие против царя. Листовки отправляли на театр военных действий, а также распространяли среди русских пленных; эта деятельность Герцена, несомненно, осуществлялась при поддержке английского правительства. Известно, что некоторые члены правительства и парламентарии оказывали содействие Герцену, в частности, в организации доставки его печатной продукции в Россию.[1120]
Крымская война была первым военным столкновением России с новой промышленной цивилизацией Запада. В глазах новой Европы Россия представляла собой оплот старого мира; она считалась мощнейшим государством континента: миллионная русская армия превосходила объединенные армии ее соседей. Техническое превосходство Англии и Франции долгое время не находило должного отражения в военной сфере, и в Европе сохранялся миф о могуществе России. Однако в середине XIX века – незадолго до начала войны – положение резко изменилось: промышленная цивилизация достигла решающего превосходства в военной технике. На морях появились линейные корабли-пароходы, намного превосходившие своими боевыми качествами парусные суда. Усовершенствование металлургического процесса позволило получать ствольную сталь и в массовых масштабах наладить производство нарезных ружей (штуцеров). Новые штуцеры стреляли расширяющейся пулей Минье, благодаря чему их было легко заряжать и их скорострельность не уступала скорострельности гладкоствольных ружей. В 1853 году на вооружение английской армии был принят капсульный штуцер «Энфилд» с прицельной дальностью 1300 шагов; большое количество штуцеров имелось и во французской армии. Между тем вооружение русских войск оставалось практически таким же, что и во времена Наполеона; гладкоствольные ружья русских солдат стреляли лишь на 350 шагов.[1121] Страны, запаздывавшие с модернизацией, оказались перед лицом превосходящей военной мощи; новая промышленная цивилизация готовилась перейти к широкомасштабной военной экспансии. Как это уже бывало не раз, военно-технические достижения должны были вызвать волну завоеваний.
5.5. Крымская война и первые реформы
В сентябре 1854 года англо-французские войска высадились в Крыму и вскоре встретились с русской армией в сражении на реке Альме. Пехота союзников издали расстреливала русских солдат, и, несмотря на отчаянные штыковые атаки, сражение закончилось поражением русских войск. «Грозная атака наших батальонов, – вспоминал участник битвы, – эта стальная движущаяся масса храбрецов… каждый раз была неожиданно встречаема убийственным батальным огнем…»[1122] Русский парусный флот не мог даже вступить в сражение с паровыми кораблями противника и был затоплен в севастопольской бухте. Эти два события как громом поразили русское общество: факт технической отсталости предстал во всей наготе. «Верный народ тебя призывает! – писал М. Н. Погодин Николаю I. – От безбрежной лести отврати свое ухо и выслушай горькую правду… Освободи от излишнего стеснения печать… дай средства нам научиться лить такие же пушки, штуцеры и пули, какими бьют теперь враги наших милых детей… мы отстали во всех сознаниях…»[1123]
Война является достаточно обычным проявлением исторического процесса, служа проверкой крепости связей в структуре «государство – элита – народ», и согласно демографически-структурной теории, может вызвать брейкдаун. Представляется важным рассмотреть, каков мог быть механизм этого брейкдауна в российских условиях.
Во время Крымской войны Россия была спасена от полного разгрома тем обстоятельством, что война имела локальный характер – она велась ограниченными силами на ограниченном театре боевых действий. Тем не менее к началу 1856 года страна находилась в преддверии социально-экономического кризиса.[1124] Как утверждалось в записке, составленной генералом Д. А. Милютиным для Государственного совета, промышленность была не в состоянии снабдить армию необходимым количеством военного снаряжения и боеприпасов. Из 1 млн. ружей, имевшихся в арсеналах к началу войны, в 1856 году осталось только 90 тыс.; еще хуже обстояло дело с порохом и снарядами. Таким образом, первая из порожденных войной проблем имела военно-промышленный характер: страна была не в состоянии обеспечить армию оружием. Это означало, что в случае продолжения войны полное поражение было неизбежным, а военное поражение было чревато утратой авторитета монархии и политическими потрясениями.
Вторая проблема была финансовая. В 1854–1855 годах на войну было истрачено 500 млн. руб. что было равно сумме трехлетнего дохода; в 1856 году дефицит бюджета достиг 300 млн. руб. Правительство финансировало войну, заимствуя средства из хранящихся в государственных банках частных капиталов, в результате внутренний долг вырос с 400 до 525 млн. рублей серебром, а внешний долг с 300 до 430 млн. рублей. Как отмечалось выше, средства, хранившиеся в государственных банках, принадлежали, в основном, дворянству, то есть государство обращалось к финансовой поддержке элиты. Это была ненадежная поддержка, средства банков в любой момент могли быть востребованы вкладчиками, и государственным банкам грозил крах (что и произошло после войны). Однако средств все равно не хватало, и главным способом финансирования военных расходов была эмиссия бумажных денег. Сумма кредитных билетов, находившихся в обращении возросла за 1853–1856 годы с 311 до 735 млн. руб. В результате этой эмиссии стал невозможен свободный размен билетов на серебро и курс рубля упал до 75 % номинала; цена ржи на Черноземье увеличилась почти в 2 раза, в стране началась мощная инфляция, которая при продолжении военных действий грозила развалом экономики [1125].
Третья проблема – степень надежности армии. За время войны было призвано 800–900 тысяч рекрутов, примерно десятая часть взрослого мужского населения. Взятие крепостного в рекруты означало его освобождение, и рекрутские наборы вызывали недовольство помещиков. Правительство пыталось решить проблему путем призыва крестьян в ополчение; ополченцы должны были после войны вернуться к своим помещикам. Но призыв в ополчение спровоцировал массовые крестьянские волнения: весной и летом 1854 года десятки тысяч крестьян самовольно двинулись на призывные пункты, требуя, чтобы их записали в ополчение или в казаки и дали свободу. В 10 губерниях произошли массовые беспорядки, для усмирения которых пришлось использовать войска. Весной и летом 1855 года такие же волнения имели место в 6 губерниях. В южных уездах крестьянское движение приняло иной характер: крестьяне, собираясь огромными толпами, двигались в Крым, где, по слухам, «англо-французы дали волю».[1126] После окончания войны вернувшиеся домой ополченцы, так же как в 1815 году, отказывались повиноваться помещикам и «увлекали к тому крестьян». Массовые волнения происходили в нескольких губерниях, в Калужской губернии в августе 1856 года имело место восстание 726-й дружины ополченцев, воспротивившейся роспуску по домам и возвращению к помещикам.[1127] Война снова возбудила страх перед восстанием крестьян в тылу русской армии, страх взрыва «порохового погреба под государством». «При современном состоянии крепостного сословия, – писал Ю. Ф. Самарин, – ничтожный беспорядок может также легко перейти в бунт, а бунт развиться до всеобщего восстания».[1128]