Пелле влюбленными глазами посмотрел на отца:
— Ты и вправду приготовил обед, папа? Какой ты молодец!
— Да, я стряпал его совершенно самостоятельно, — объявил Мелькер и, будто настоящая хозяйка, сложил бантиком губы.
— А ты не мог состряпать что-нибудь другое вместо шпината? — спросил Пелле и наморщил нос.
— Вот что, мальчуган, — сказал Мелькер. — На свете есть такие вещества, которые называются витаминами. Слыхал о них, а? А, В, С, D — словом, весь алфавит. Без низ нельзя, понимаешь?
— Интересно, какие витамины в шпинате? — спросил любознательный Никлас.
Мелькер не мог вспомнить.
Пелле, взглянув на зеленую кашу в своей тарелке, сказал:
— По-моему, это не витамины, а дерьмо.
Юхан и Никлас засмеялись, а Малин строго сказала:
— Как ты смеешь, Пелле? Чтоб в нашем доме таких слов я не слыхала!
Пелле замолчал. Но, придя после обеда к своему кролику с огромной охапкой листьев одуванчика, он назидательно сказал:
— Ешь, это тебе не дерьмо, а витамины, можешь мне поверить.
Пелле вытащил Юкке из клетки и долго сидел, держа его на руках. Вдруг он услыхал, как Малин вышла на крыльцо и крикнула отцу такое, от чего ему стало горько на душе:
— Папа, я ухожу! Меня ждет Петер! Ты присмотришь за Пелле, чтобы он вовремя лег спать?
Пелле быстро сунул Юкке обратно в клетку, вскочил на ноги и бросился вслед за Малин.
— Тебя не будет дома и ты не пожелаешь мне спокойной ночи, когда я лягу? — взволнованно спросил он.
Малин остановилась в нерешительности. Отпуск у Петера кончался, это был его последний вечер в шхерах, а потом, быть может, она никогда его больше не увидит. Даже ради Пелле она не могла нынче вечером остаться дома.
— Я могу пожелать тебе спокойной ночи сейчас, — сказала она.
— Не-е, совсем не можешь, — с горечью сказал Пелле.
— Могу, если очень захочу.
Она горячо поцеловала его в лоб, в глаза, в уши и в мягкие каштановые волосы.
— Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи, видишь, я могу, — сказала она.
Пелле улыбнулся, а потом строго сказал:
— Смотри, возвращайся домой не слишком поздно.
Петер сидел на берегу у пристани и ждал, и наконец дождался, что его тоже поцеловали. Правда, не Малин.
Чёрвен и Стина увидели его, прогуливаясь перед сном с кукольной коляской и Лувисой. И когда Чёрвен вновь увидела заколдованного принца, ее охватил священный гнев. Разве не он виноват в том, что Мосес томится в одиночестве, в лодочном сарае у Мертвого залива? Когда они со Стиной превращали лягушку в принца, они и думать не думали, что он станет шататься по острову и скупать тюленей.
— Дура ты, — сказала она Стине. — И как это тебе взбрело в голову, что нам обязательно надо поцеловать лягушку?
— Мне?! — удивилась Стина. — Это тебе взбрело в голову.
— А вот и нет! — заявила Чёрвен.
Она осуждающе смотрела на принца, которого они со Стиной раздобыли для Малин. Вид у него был отличный. Темно-синяя куртка очень шла к его светлым золотистым волосам. Но это его личное дело, какой у него вид. Одни неприятности из-за него, да и только.
Чёрвен задумалась. Она привыкла находить выход из трудных положений.
— А что, если… — начала она. — Нет, ничего, видно, не выйдет.
— Что не выйдет? — спросила Стина.
— А что, если поцеловать его еще раз? Может, он тогда снова обернется лягушкой, кто его знает?
Петер сидел на берегу, не подозревая, какая ему угрожает опасность. Он зорко следил за Столяровой усадьбой, поджидая, когда же, наконец, выйдет Малин. Только это интересовало его в ту минуту. Двух маленьких девочек, которых он часто встречал в лавке, он увидел лишь, когда они оказались возле него на пристани.
— Не шевелись и зажмурься на минутку, — сказала та, которую звали Чёрвен.
Петер рассмеялся:
— В чем дело… какая это игра?
— Не скажем, — резко ответила Чёрвен. — Зажмурься, кому говорю, зажмурься.
Принц послушно зажмурился, и они со злостью поцеловали его — сперва Чёрвен, а за ней Стина. А потом бросились наутек. Только отбежав на почтительное расстояние, они остановились у лодочного причала.
— Да, так нам и надо! — разочарованно сказала Чёрвен. И крикнула во весь голос принцу, не желавшему превращаться в лягушку: — Катись ты!
Да, Петер правду говорил. Современные девушки и девочки вовсе не так милы, какими бы им следовало быть.
Петер удивленно смотрел вслед двум маленьким злючкам, которые поцеловали его. Но тут он увидел Малин, такую же прелестную, как в тот июньский вечер, и на мгновение зажмурился.
— Ты чего жмуришься? — спросила Малин, щелкнув его по носу.
Открыв глаза, он со вздохом сказал:
— Военная хитрость. Я думал, может, здесь, на Сальткроке, есть такой обычай: стоит тебе зажмуриться, как тебя поцелуют.
— Ты в своем уме? — спросила Малин.
Но не успел он поподробнее объяснить, что с ним произошло, как Чёрвен, стоявшая у лодочного сарая, крикнула:
— Малин, знаешь что? Держись от него подальше! Он ведь не человек, а всего-навсего лягушка!
В тот вечер Боцман снова улегся на своем коврике у кровати Чёрвен. И когда все пришли, как обычно, пожелать спокойной ночи самой младшей в семье, Чёрвен рассказала, почему исчез Мосес и какой прохвост этот Вестерман.
— Он точь-в-точь как тот фараон египетский, — сказала Чёрвен. — Помнишь, Фредди?
— Мосес? Куда ты спрятала своего Мосеса? — захотели узнать Тедди с Фредди.
— Это секрет, — ответила Чёрвен.
Вот вам, засекреченные Тедди с Фредди! Не у вас одних секреты!
— Все тайна, — сказала Чёрвен. — И вам никогда, никогда не узнать, где спрятан Мосес.
У Ниссе был озабоченный вид.
— Дело с Вестерманом надо как-нибудь уладить, — сказал он. Почесав Боцмана за ухом, он добавил: — А уж Боцман-то радешенек, что Мосеса нет!
Свесившись с кровати, Чёрвен заглянула Боцману в глаза.
— Ну, песик мой паршивенький, — нежно сказала она, — давай спать!
Но, видимо, счастье было слишком велико, и Боцман потерял покой. Он то и дело просыпался, а часов около двенадцати ночи разбудил Чёрвен и попросился на улицу.
Сонная, она отворила ему дверь.
— Что с тобой, Боцман? — пробормотала она.
Едва дотащившись до кровати, она тотчас заснула.
А Боцман ушел бродить этой июньской ночью, которая своим блеклым призрачным светом будоражит и людей, и животных. Малин видела и когда он вышел из дома, и когда он два часа спустя возвращался обратно. Она стояла у калитки Столяровой усадьбы и прощалась с Петером. Порой такое прощание может длиться и два часа. Как уверял ее Петер, июньские ночи не располагают ко сну. Они ведь так коротки, а надо успеть столько сказать друг другу.
— Да, я встречал многих девушек, — рассказывал Петер, — и некоторые мне нравились. Но влюбляться всерьез так, чтобы ради любви пойти на смерть… такое случалось со мной только раз в жизни.
— Может, ты все еще любишь ее? — спросила Малин.
— Конечно, я все еще люблю ее.
— И давно? — продолжала расспрашивать Малин; в голосе ее послышалось разочарование и беспокойство.
— Дай-ка сосчитаю. — Взглянув на часы, Петер начала тихонько считать: — С тех пор прошло ровно десять дней, двенадцать часов и двадцать минут. Бац — и дело в шляпе. Если хочешь, можешь прочитать об этом в моем судовом журнале. Там написано: «Сегодня Петер встретил Малин». Больше там ничего не написано, да и ни к чему.
Малин улыбнулась:
— Но раз все так быстро случилось, то, может, ненадолго. Бац… и конец!
Он серьезно посмотрел на нее:
— Малин, я верный парень, можешь на меня положиться!
— Ты верный? — переспросила Малин.
В этот миг издалека донесся приглушенный собачий лай, и Малин пробормотала:
— Что это с Боцманом?
Июньская ночь или не июньская, но нельзя же вечно торчать у калитки. Под конец ноги прямо-таки подкашиваются. Петер поцеловал Малин, и она медленно пошла к дому. А он все стоял, глядя ей вслед. Она обернулась:
— По-моему, ты можешь дописать в своем судовом журнале: «Сегодня Малин встретила Петера».
И она скрылась в тени яблонь.
Июньские ночи не располагают ко сну — так уверяет Петер. Многие думают точно так же. Многие — те, кто не спит по ночам и бродит без сна. Но под конец все возвращаются домой. И Боцман возвращался домой как раз в тот момент, когда Малин в последний раз пожелала Петеру спокойной ночи. И лиса, живущая на выгоне Янссона, тоже возвращалась домой в свою нору. И Сёдерман, которому плохо спится белыми ночами. Он ходил посмотреть своих овец и теперь тоже возвращался домой с Туттисеном на руках.
И кое-кто еще вышел погулять и поскакать этой июньской ночью. Юкке… Ах, неужто Пелле не запер его как следует? Бедняга Юкке тоже разгуливал в ночи. Но назад он не вернулся.
Горе и радость неразлучны
Горе и радость неразлучны. Бывает, что дни выпадают мрачные и печальные, а приходят они, когда их меньше всего ожидают.
На следующий день рано утром Сёдерман ввалился в лавку к Ниссе и Мэрте. Озабоченный и огорченный, он рассказал им печальные новости:
— Гуляю я, как обычно, и вдруг что слышу. Гавкает какая-то собака, а мои бяшки блеют, точно их режут. Подхожу я ближе и вижу: носятся они взад и вперед, будто кто за ними гонится. А когда я пришел на выгон, кого бы вы думали я встретил там? Боцмана! Он несся оттуда во всю прыть…
У Сёдермана был такой вид, будто он ждал, что от его слов разверзнется земля, но Ниссе недоумевающе смотрел на него:
— Вот что… а кто же тогда гонял овец?
— Ты что, не слыхал? Боцман! Дома у меня лежит Туттисен с прокушенной ножкой.
— Да, каких только глупостей не наслушаешься, просто уши вянут, — сказала Мэрта. — Но чтобы Боцман драл овец, так в это я ни за что не поверю!
Ниссе покачал головой. Что можно ответить на такое несуразное обвинение?
Боцман — самый смирный пес на свете. Да, случая такого не было, чтобы он кого тронул. Поднеси к его носу кого хочешь — хоть ребенка, хоть котенка, хоть ягненка — никого не тронет! Чтобы Боцман травил овец — да никогда в жизни!
Но Сёдерман стоял на своем. Пришла купить картошку Малин, а следом за ней — Вестерман. Он хотел поговорить с Ниссе о Мосесе, но разговора не получилось.
— С таким же успехом это могла быть Кора, — сказал Ниссе при виде Вестермана.
На Сальткроке было всего две собаки — Кора и Боцман.
Но Вестерман стал злобно доказывать, что он, не в пример некоторым другим, держит свою собаку на цепи, и Малин пришлось засвидетельствовать, что это сущая правда. По крайней мере, Кора, как обычно, сидела у своей будки и тявкала, когда вчера, часов в одиннадцать вечера, они с Петером проходили мимо.
— И кроме того, — неохотно добавила Малин, — я видела, как Боцман гулял ночью, и как возвращался домой, я тоже видела. И слышала, как он лаял, да, припоминаю, я и в самом деле это слышала.
Сёдерман огорченно посмотрел на Ниссе. Невесело приходить с такими печальными вестями.
— Боцман, он же никогда голоса не подает, ты ведь знаешь, Ниссе. И ты ведь слыхал, что я сказал: я видел, как он выскочил прямо из овечьего стада.
Ниссе стиснул зубы:
— Если правда, что ты говоришь, то остается только одно.
Мэрта заплакала, даже не пытаясь скрыть слезы; она плакала горько и при всех. И со страхом думала еще об одном человечке, которого в самое сердце поразит эта весть. Как они расскажут обо всем Чёрвен?
Чёрвен не было дома. Она носилась по всему острову в поисках Юкке. Все дети помогали Пелле искать пропавшего кролика. Конечно, Юхан с Никласом, и Тедди с Фредди, и Чёрвен. Искали повсюду, но Юкке нигде не было. Пелле искал, обливаясь слезами и ненавидя самого себя. Почему вчера вечером он не накинул как следует крючок, зачем поторопился? Этого нельзя делать, когда у тебя есть кролик. Пелле плакал. Бедный Юкке, неужели он никогда не вернется?
Под конец они нашли Юкке. Первой увидела его Тедди. Узнав в истерзанном крольчонке, безжизненно лежавшем у канавы под кустом можжевельника неподалеку от овечьего загона, Юкке, она закричала:
— Нет! Нет! Не может быть!
Кто-то появился за ее спиной. Повернув голову, она увидела Пелле. И пронзительно крикнула:
— Пелле, не подходи!
Но было поздно, Пелле уже все видел.
Он увидел своего кролика.
А потом они окружили его, не в силах ему ничем помочь. Никому из них не приходилось еще близко сталкиваться с большим горем, и они не знали, как вести себя, когда у человека такое выражение лица, как у Пелле.
Юхан заплакал.
— Побегу за папой, — пробормотал он и помчался со всех ног.
Когда Мелькер увидел Пелле, и у него на глазах навернулись слезы.
— Бедный мой мальчуган, — только и сказал он.
Взяв Пелле на руки, он понес его домой в Столярову усадьбу к Малин. Пелле не плакал; съежившись в комочек и закрыв глаза, он уткнулся лицом в отцовское плечо. Он не хотел больше ничего видеть на свете.
«Не успел свой век прожить… поминай как звали…» Юкке, его кролик, единственный зверюшка, который у него был, почему именно он должен был погибнуть? Пелле лежал ничком в своей кровати, зарывшись головой в подушку. Под конец он тихо и жалобно заплакал — у Малин заныло сердце. Она сидела рядом с Пелле, также сознавая свое бессилие. Этот бедный малыш, лежавший на кровати, такой худенький и хрупкий, такой маленький для такого большого горя, был ей дороже всех на свете. Ужасно, что ничего нельзя сделать, нельзя хотя бы немножко облегчить его горе. Она погладила его по волосам и стала объяснять ему, почему это невозможно.
— Видишь ли, в жизни иногда приходится тяжело. Даже маленьким детям. Даже такой малыш, как ты, должен испытать и перебороть горе, и перебороть его тебе нужно самому.
Пелле сел в кровати; лицо у него было бледное, глаза мокрые от слез. Обхватив руками шею Малин, он крепко прижался к ней и хрипло сказал:
— Малин, поклянись мне, что ты не умрешь, пока я не вырасту.
И Малин обещала, она торжественно поклялась ему, что попытается это сделать. А потом сказала, желая утешить его:
— Мы купим тебе нового кролика, Пелле.
Но мальчик покачал головой:
— Я никогда не захочу никакого другого кролика, кроме Юкке!
И еще один малыш на острове плакал, но не тихо и безмолвно, как Пелле, а громко и бурно, так что было слышно далеко вокруг.
— Вранье! — кричала Чёрвен. — Все вранье!
Она набросилась с кулачками на отца за то, что он ей это сказал.
Он не смел, не смел говорить такие страшные слова… что Боцман… нет, ни за что на свете! Укусил Туттисена и задрал насмерть Юкке — так сказал папа. Никогда, никогда, никогда в жизни! Бедняга Боцман! Надо взять его и убежать вместе с ним далеко-далеко и никогда не возвращаться обратно. Но прежде она наставит шишек всякому, кто осмелится сказать такое…
В бешенстве она сбросила с ног башмаки и огляделась вокруг, ища, кому бы запустить их в голову… не папе… кому-нибудь… кому-нибудь другому. Но никого подходящего поблизости не было, и она с криком саданула башмаками о стенку.
— Я вам покажу! Я вам покажу! — дико кричала Чёрвен.
Она совершенно обезумела. Но, увидев, что папа посадил Боцмана на цепь у крыльца, она стала приставать к отцу:
— По-твоему, его уже нельзя с цепи спускать?
Ниссе вздохнул.
— Чёрвен, бедная моя малышка, — сказал он, опускаясь перед ней на корточки, как делал всегда, когда хотел заставить ее выслушать его хорошенько. — Чёрвен, я должен сказать тебе такое, что тебя страшно огорчит.
Чёрвен разрыдалась пуще прежнего:
— Я уже совсем огорчена.
Ниссе снова вздохнул:
— Я знаю… и мне тоже тяжело. Но видишь ли, Чёрвен, такой собаке, которая кусает ягнят и задирает насмерть кроликов, жить нельзя.
Чёрвен молча посмотрела на него. Сначала она будто не расслышала или не поняла, что сказал отец, но потом вдруг с жалобным криком отскочила от него.
Она бросилась на кровать и, спрятав голову в подушку, пережила самый долгий и самый горький день в своей жизни.
Тедди и Фредди ходили по дому с глазами, опухшими от слез; они горевали не меньше Чёрвен. Но когда они увидели, как она неподвижно лежит на кровати, у них сжалось сердце. Бедная Чёрвен! Все-таки ей тяжелее, чем всем. Они сели рядом с ней, пытаясь отвлечь ее разговором и облегчить ее горе. Но она будто не слышала их, и они добились от нее только одного слова:
— Уходите!
Они ушли со слезами на глазах. Мэрта и Ниссе также пытались поговорить с ней, но и они не получили ответа. Время шло. Чёрвен молча и неподвижно лежала в кровати. Мэрта то и дело приоткрывала дверь в ее комнату, но лишь легкие всхлипывания прерывали тишину.
— У меня больше нет сил, — под конец не выдержала Мэрта. — Пойдем, Ниссе, попробуем еще раз ее успокоить.
И они попробовали. Они испробовали все, что подсказывали им любовь и отчаяние.
— Чёрвен, доченька, — говорила Мэрта, — почему бы тебе не поехать в город, к бабушке? Хочешь?
В ответ лишь короткое, без слов, всхлипывание.
— А что, если мы купим тебе велосипед? — спросил Ниссе. — Хочешь?
Снова всхлипывание и больше ничего.
— Чёрвен, неужто тебе так ничего и не хочется? — упавшим голосом спросила Мэрта.
— Хочется, — буркнула Чёрвен, — хочу умереть.
Внезапным рывком она уселась на постели, и из нее вдруг хлынул поток слов:
— Это я, я во всем виновата. Я не заботилась о Боцмане. Я все только с Мосесом возилась.
Она уже все обдумала, обдумала в страшном отчаянии. Это должно было случиться. Это она во всем виновата. Боцман никогда раньше никому не причинял зла. И если правда, что он укусил Туттисена и задрал Юкке, то только потому, что Боцману самому стало совсем плохо и ему было наплевать на все…