Юхан тут же сменил Фредди на веслах, хотя чуточку опасался, что у него ничего из этого не выйдет. По вечерам он и Никлас забирались в старый рассохшийся ялик столяра и гребли. Втайне от всех они тренировались в заливчике Янссона, чтобы не стать посмешищем, когда окажутся в одной лодке с Тедди и Фредди.
— Мы ведь тоже знаем толк в лодках, хоть и не живем в шхерах, — уверял Юхан, когда они в первый раз встретились с девочками Гранквист. На это Фредди чуть насмешливо заметила:
— Стало быть, вырезали в детстве лодочки из коры?
Тедди и Фредди родились и выросли на Сальткроке. Они были душой и телом дочерьми шхер, знали толк в лодках, чувствовали море, погоду и ветер, умели ловить рыбу сетью, на перемет и на блесну. Они ловко чистили салаку и разделывали окуней, плели снасти и вязали крепкие морские узлы, а лодку голанили[7] одним веслом так же ловко, как и двумя. Им были известны окуневые отмели и заводи в камышах, где, если повезет, попадались и щуки. Они различали голоса морских птиц и знали, какая из них кладет какие яйца. Среди необитаемых островков, шхер и проливов, образующих настоящий лабиринт вокруг Сальткроки, они чувствовали себя увереннее, чем у мамы на кухне.
Они не хвалились своей ловкостью и сноровкой, считая, что все девочки в шхерах такие же проворные от природы, как они. Ведь никто не удивляется тому, что гаги рождаются с плавательной перепонкой на лапках, а окуни с жабрами.
— А вы не боитесь, что у вас вырастут жабры? — частенько спрашивала мать, выгоняя дочерей из моря, когда ей до зарезу нужна была их помощь на коммутаторе или в лавке. И в любую погоду она находила девочек в море, где они плавали с такой же легкостью, как скакали по причалам и лодкам или взбирались на вершину мачты допотопного траулера, стоявшего на приколе в заливчике Янссона.
Когда путешественники добрались до Рыбьей шхеры, на ладонях у Юхана вздулись мозоли, кожу саднило, но он чувствовал себя героем, — разве не он греб почти всю дорогу, да еще так классно! Это его раззадорило, и он разошелся пуще обычного.
— Бедный мальчик, весь в отца, — не раз говорил ему Мелькер. — Настроение у тебя скачет то вверх, то вниз.
Именно сейчас настроение у Юхана подскочило вверх, да, впрочем, и остальные веселились вовсю. Что касается настроения Боцмана, то если ему и было весело, то он умело это скрывал. У него по-прежнему был непоколебимо печальный вид. Но может, где-то в глубине своей собачьей души он все же испытал удовлетворение, когда блаженно разлегся на уступе скалы, прижавшись спиной к нагретой стене старого лодочного сарая Вестермана. Он отдыхал, присматривая за детьми, которые, сидя в лодке, вытягивали из фьорда сеть. Они так галдели и шумели, что Боцман было забеспокоился, уж не тонет ли кто из них и не нужна ли его помощь. Где ему знать, что шумными криками они выражали свой восторг на редкость удачной рыбалкой.
— Треска! Целых восемь! — кричал Никлас. — У Малин будет бледный вид. Правда, она говорила, что ей нравится на обед отварная треска под майонезом, но ведь не целую же неделю подряд есть одну треску.
Юхан расходился все больше и больше.
— Треска — объедение! — кричал он. — Пусть скажет, кто не согласен?
— Наверно, треска, — спокойно ответила Фредди.
С минуту Юхан погоревал о треске и вдруг вспомнил о самом младшем брате, который, окажись он с ними, горевал бы еще больше.
— Повезло, что мы не взяли Пелле, — сказал Юхан. — Он не одобрил бы этой затеи.
Боцман с пригорка у лодочного сарая бросил последний настороженный взгляд на детей в лодке и, убедившись, что они не нуждаются в его помощи, зевнул и положил голову между передними лапами. Теперь-то он наконец вздремнет.
И если правда то, на чем настаивали Тедди с Фредди, а именно, что Боцман мыслит и чувствует, как человек, то, прежде чем уснуть, он подумал, проснулась ли Чёрвен и что она делает.
Да Чёрвен уже проснулась. Сон с нее как рукой сняло, едва она обнаружила, что Боцман не лежит на своем обычном месте возле ее кровати. Поразмыслив, она поняла, в чем дело, и, точь-в-точь как предсказывала Фредди, страшно рассердилась.
Насупив брови, Чёрвен вылезла из кровати. Боцман был ее собственной собакой, и никто не имел права брать его с собой в море. А Тедди и Фредди вечно так делают, да еще без спросу. Этому пора положить конец, и Чёрвен прямехонько направилась в спальню — жаловаться родителям. Они еще спали, но это ее не смутило. Она подошла к отцу и принялась его безжалостно трясти.
— Папа, знаешь что, — сказала она в сердцах. — Тедди и Фредди увезли с собой Боцмана на Рыбью шхеру.
Ниссе с трудом открыл один глаз и посмотрел на будильник.
— И тебе обязательно надо сообщить мне об этом в шесть утра?
— Но раньше я не могла, — оправдывалась Чёрвен. — Я сама только что заметила.
Мэрта заворочалась в соседней постели и, полусонная, пробормотала:
— Уймись, Чёрвен, не шуми!
Мэрте скоро надо было вставать и начинать новый трудовой день. Последние полчаса до звонка будильника были для нее на вес золота, но Чёрвен этого не понимала.
— А я не шумлю, а просто злюсь, — ответила Чёрвен.
В комнате, где злилась Чёрвен, мог спать разве что глухой. Мэрта почувствовала, что от раздражения она окончательно проснулась, и нетерпеливо спросила:
— И чего ты злишься? Боцману ведь тоже хочется иногда немного поразвлечься.
Тут уж Чёрвен дала волю своему гневу.
— А как же я, — кричала она, — мне, выходит, никогда не хочется развлечься! Ишь как нечестно!
— Уходи, Чёрвен! Иди куда хочешь, раз ты такая злючка, только бы не слыхать твоего крика.
Чёрвен застыла на месте с открытым ртом. Она молчала несколько секунд, и родители уже было понадеялись, что наконец-то в спальне настанет блаженная тишина. Они не понимали, что Чёрвен просто собиралась с силами.
— Ну ладно же! — закричала она снова. — Я уйду отсюда! Уйду и больше не вернусь! Потом не плачьте, что у вас нет Чёрвен.
Тут Мэрта поняла, что дело принимает серьезный оборот, и примирительно протянула руку Чёрвен:
— Ты ведь не бросишь нас насовсем, маленькая оса?.
— Брошу, вам же лучше будет, — буркнула Чёрвен. — Сможете спать сколько хотите.
Тогда Мэрта сказала ей, что ни за что на свете они не захотят расстаться со своей любимой Чёрвен, хотя приходить в спальню в шесть часов утра, когда мама с папой спят, ей вовсе не обязательно. Но Чёрвен ее не слушала. Хлопнув дверью, она в одной рубашке выскочила из комнаты в сад.
— Им бы только спать да спать, — бурчала она, ничего не видя перед собой от горьких елее, застилавших глаза. Но потом она поняла, что встала слишком рано. День только занимался. Воздух был пропитан ночной прохладой, и мокрая от росы трава холодила голые ноги. Солнце еще не взошло, но чайки уже проснулись и, как всегда, пронзительно кричали. Одна из них, усевшись на верхушку флагштока, смотрела по сторонам с таким победоносным видом, будто была хозяйкой всей Сальткроки.
А вот Чёрвен не торжествовала победу. Она в раздумье срывала пальцами ног травинки. На душе у нее кошки скребли. Она уже раскаивалась, что вела себя так по-детски. Грозиться уйти из дому — так могут поступать лишь маленькие дети, и папа с мамой это знали не хуже ее. Но возвратиться теперь назад было бы унизительно. Так просто она на это не пойдет. Надо найти достойный выход из этой истории. Чёрвен долго раздумывала и успела сорвать немало травинок, прежде чем ее вдруг осенило. Тогда она подбежала к открытому окну спальни и просунула туда голову. Родители окончательно проснулись и уже начали одеваться.
— Я пойду в служанки к Сёдерману, — объявила Чёрвен, довольная своей удачной выдумкой. Пусть родители поймут, что она не капризничала, а говорила серьезно.
Сёдерман жил один в своем домике на берегу фьорда и постоянно жаловался, что ему без помощи трудно вести хозяйство.
— А ты, Чёрвен, не пошла бы ко мне в служанки? — как-то спросил он ее.
Но тогда у нее как раз не было времени. Как здорово, что теперь она вспомнила об этом! И вовсе не обязательно очень долго ходить в служанках. Потом можно снова вернуться к папе и маме и быть их любимой дочкой Чёрвен, будто она и не ссорилась вовсе.
Ниссе высунул в окно руку и отечески потрепал Чёрвен по щеке.
— Значит, больше не сердишься, оса ты этакая?
Чёрвен смущенно кивнула головой:
— Не-а.
— Молодчина, — похвалил Ниссе. — Чего попусту сердиться, на сердитых воду возят.
Чёрвен не возражала.
— А Сёдерман захочет взять тебя в служанки? — спросила Мэрта. — Ведь у него есть Стина.
Об этом Чёрвен как-то не подумала. Сёдерман звал ее в помощницы прошлой зимой. Тогда у него никакой Стины не было, она жила в городе со своей мамой. Но Чёрвен быстро нашлась:
— Служанки должны быть сильные, а я и есть сильная.
— Служанки должны быть сильные, а я и есть сильная.
И она пустилась бежать к Сёдерману, чтобы он как можно скорее узнал, какое ему привалило счастье. Но Мэрта окликнула ее.
— Служанки не являются на работу в ночных рубашках, — сказала она. И Чёрвен на это ничего не могла возразить.
Сёдерман чинил на завалинке сети для салаки, когда примчалась Чёрвен.
— Они должны быть сильные, тра-ля-ля! — напевала она. — Чертовски сильные, тра-ляля-ля!
Увидев Сёдермана, она смолкла.
— Дедушка Сёдерман, знаешь что? Угадай, кто тебе сегодня будет мыть посуду?
Сёдерман не успел даже сообразить, что к чему, как позади него из окна высунулась взлохмаченная головка Стины.
— Я! — объявила она.
— Как бы не так, — отрезала Чёрвен. — Ты не больно-то сильная.
Прошло немало времени, пока она убедила в этом и Стину, которой волей-неволей пришлось уступить. Чёрвен смутно представляла, чем занимаются служанки. На острове их никогда не было. В ее воображении это были сильные, прямо-таки твердокаменные существа, которым неведомы преграды, подобно ледоколам, прокладывающим зимой путь для судов по замерзшему фьорду. С такой же силой и принялась Чёрвен за мытье посуды на кухне Сёдермана.
— Ничего, если немножко посуды и разобьется, — успокоила она Стину, когда та запричитала при виде разбитых тарелок, упавших на пол.
Чёрвен не жалела порошка, и мыльная пена горой вздымалась в тазу. Она усердно мыла посуду и распевала во все горло, так что ее слышал даже Сёдерман, а Стина с кислым видом сидела на стуле и наблюдала за ее работой. Она изображала из себя хозяйку дома, «ведь им не нужно быть такими сильными» — так объяснила ей Чёрвен.
— Да, чертовски сильными, тра-ля-ля! — пела Чёрвен.
Но тут ее осенила новая мысль.
— Я еще напеку блинов, — сообщила она.
— А как их пекут? — удивленно спросила Стина.
— Надо размешать тесто, потом еще размешать, а потом еще и еще… — объяснила Чёрвен.
Но вот она кончила мыть посуду и ловко выплеснула грязную воду в окошко. А под окошком на солнышке грелась кошка Сёдермана Матильда. Она вскочила и с диким мяуканьем, вся в мыльной пене, бросилась через открытую дверь в кухню.
— Нельзя плескать водой на кошек, — строго сказала Стина.
— Несчастный случай! — оправдывалась Чёрвен. — Но раз уж мы облили кошку водой, ее надо вытереть досуха.
Она взяла кухонное полотенце, и вдвоем со Стиной они принялись вытирать и успокаивать кошку. По всему было видно, что Матильда возмущена их подлым поступком. Сначала она сердито фыркнула, а потом ее сразу потянуло ко сну.
— Где у вас мука? — спросила Чёрвен, когда она наконец смогла заняться блинами. — Достань!
Стина послушно взобралась на стул, привстала на цыпочки и с трудом дотянулась до банки с мукой, которая стояла на верхней полке. Банка оказалась для нее чересчур тяжелой. Как видно, Чёрвен сказала правду: Стина была не очень сильная.
— Ой, мне не удержать ее! — закричала Стина. Банка качнулась в ее слабеньких руках, и мука просыпалась на пол. И снова на Матильду, уснувшую на полу у кухонного шкафа.
— Гляди, совсем другая кошка! — ахнула пораженная Чёрвен.
Матильда всю жизнь была черной, а животное, которое с громким мяуканьем кинулось вон из кухни, скорее походило на белое привидение с дикими, выпученными глазами.
— Так она перепугает до смерти всех кошек на Сальткроке, — сказала Чёрвен. — Бедная Матильда, не везет ей сегодня.
Попрыгуша Калле заверещал в клетке, словно потешаясь над бедами Матильды. Стина открыла дверцу и выпустила ворона.
— Я учу его говорить, — похвасталась она перед Чёрвен. — Я научу его говорить «Пошел прочь!».
— Зачем? — спросила Чёрвен.
— Так говорит бабушка Мелькерссонов, — объяснила Стина. — И ее попугай тоже.
В дверях показалась знакомая фигура. Это был Пелле.
— Чего вы тут делаете? — спросил он.
— Блины печем, — ответила Чёрвен. — Только вот половина муки пошла на Матильду. И теперь вряд ли что получится.
Пелле вошел в кухню. Ему, как и всем детям, нравилось бывать в гостях у Сёдермана, хотя на всем острове не было меньше домишки — кухня да комнатка. Но зато сколько всяких диковин, просто глаза разбегаются.
Не считая Попрыгуши Калле, который был для Пелле всего важнее, у Сёдермана были: чучело гаги, старые юмористические журналы за несколько лет да еще таинственная картина, на которой люди во всем черном везли мертвых на санках по льду. Под картиной было написано: «Чума». И еще у Сёдермана была бутылка с маленьким парусником внутри. Пелле мог часами простаивать возле этой бутылки, и Стине не надоедало показывать ее ему.
— И как это они умудрились засунуть парусник в бутылку? — удивлялся Пелле.
— Вот и умудрились, — гордилась Стина. — Этого даже твоей бабушке не сделать.
— Куда ей, труднее этого ничего на свете не бывает, — подтвердила Чёрвен. — Взгляните-ка на меня!
Дети забыли и о паруснике, и о бутылке при виде Чёрвен. Она стояла посреди комнаты, а на голове у нее восседал ворон. Это было удивительное, просто сказочное зрелище, которое на время лишило их дара речи.
Чёрвен чувствовала, как когти ворона вцепились в ее вьющиеся волосы, но продолжала блаженно улыбаться.
— Вот бы он снес мне в волосы яйцо!
Но Пелле разочаровал ее:
— Ворон не умеет. Другое дело — жена ворона. Неужто ты этого не знаешь?
— Ну и что, раз он может научиться говорить «Пошел прочь!», он может научиться и яйца нести.
Пелле мечтательно посмотрел на ворона и со вздохом сказал:
— И мне бы хотелось какую-нибудь зверюшку, а то у меня одни только осы.
— Где ты их держишь? — спросила Стина.
— Дома, в Столяровой усадьбе. Там под самой крышей прилепилось осиное гнездо. Папу они уже раз ужалили.
Довольная Стина улыбнулась беззубой улыбкой.
— А у меня много разных животных: ворон, кошка, два ягненка.
— Расхвасталась, они не твои, а дедушки Сёдермана, — сказала Чёрвен.
— Все равно они мои, пока я живу у дедушки, — ответила Стина. — Съела?
Чёрвен внезапно насупилась и с обидой сказала:
— А у меня есть собака. Если только эти паршивцы когда-нибудь вернутся с ней домой.
Ее собака, ее Боцман! Как раз теперь он весело разгуливал один по всему острову, а эти так называемые паршивцы даже не заметили его отсутствия.
Утро они провели чудесно, просто замечательно! «Сначала окунемся», — предложила Тедди, и они выкупались. Вода была такая, как ей и положено быть в июне. Лишь юные безумцы, двенадцати-тринадцати лет от роду, могут добровольно нырять в такую ледяную воду. Но они и были такими безумцами и не думали умирать от этого, а, наоборот, жили и радовались. С ликующими криками бросались они со скал в море, ныряли, плавали, играли и плескались в воде, пока совсем не посинели от холода. Тогда они разожгли костер на подветренной стороне скалы, уселись вокруг огня и почувствовали, что в жилах у них течет кровь всех индейцев, всех охотников, всех первооткрывателей, всех людей каменного века и прочих наших предков, которые вот так же грелись у костра с тех пор, как живет на земле род человеческий. И сами они были рыбаками, охотниками, землепроходцами. Они жили вольной жизнью туземцев в лесной глуши, пекли свою добычу на углях, а ласточки, чайки и бакланы кружили над ними и истошно кричали о том, что вся печеная треска на этом острове принадлежит им, и только им.
Но захватчики невозмутимо сидели вокруг костра, уплетали за обе щеки вкусную треску и самым недопустимым образом галдели на весь остров. «Кра, кра, кра!» — кричали они, словно растревоженная воронья стая, и все потому, что только сейчас создали секретный клуб, которому дали секретное же название «Четыре сальткроковца», и теперь клялись вечно хранить это в тайне. Но их воинственные крики отнюдь пё помогали сохранить тайну: ласточки, чайки и бакланы прислушивались к ним с явным неудовольствием.
«Кра, кра, кра!» — неслось над островами, шхерами и фьордами, но больше ничего нельзя было разобрать, потому как все остальное было так секретно, так особо секретно, так сверхсекретно.
Костер догорел и покрылся пеплом, а они все лежали на согретой солнцем скале и болтали о своих тайнах, которыми они займутся, как только у них найдется свободная минута. Время шло. Июньское солнце щедро отдавало юным путешественникам все свое тепло, и они блаженствовали душой и телом, ощущая лето как нечто прекрасное, неописуемое.
Они блаженствовали до тех пор, пока Фредди не заметила во фьорде дрейфующую лодку. Она покачивалась далеко от берега, и они с трудом различали ее. Но все-таки они увидели, что в лодке никого не было.
— И как только люди привязывают свои лодки? — удивился Юхан.