– Молодой человек, купите девушке цветочков, – обратился к Севе торговец.
– А давайте!
– Вот еще, глупости! – Лора заторопилась, рванула с места, рассердившись. В лицо бросила жаркая краска.
Сева нагнал ее лишь на ступеньках. Протянул пять белых тюльпанов:
– Это тебе.
– Незачем.
– Ну возьми, что, убудет от тебя?
– Не возьму! – заартачилась она.
– Как хочешь, – хмыкнул Сева и тут же шагнул к проходившей мимо женщине в платке и юбке до пят. Секунда – и женщина, по привычке еще недоверчиво хмурясь, уже уносила букет с собой. Лора ощутила укол легкого и запоздалого сожаления. Сева, кажется, понял это по ее лицу, ухмыльнулся, но от комментариев воздержался.
Этим вечером Лора осознала, что никогда еще не встречала такого порывистого человека. Все, что взбредало Севе в голову, он осуществлял молниеносно, без сомнений и страха. Танцевал с ребятней около уличного оркестра, покупал хот-дог и бутылку воды для копающегося в урне бомжа. Он не боялся показаться смешным, нелепым, слабым, сумасбродным. Рядом с Севой Лоре было не по себе, как будто он тянет ее из раковины, точно улитку – за усики и скользкое бесформенное тельце. Но вместе с раздражением, смущением и противодействием в ней рождалось что-то еще.
– Если ты боишься за фигуру, то могу тебя заверить: лучше один раз слопать целый торт, чем каждый вечер – по куску, – заявил Сева, выходя из крохотной кондитерской возле Китай-города и протягивая Лоре клубнично-шоколадный треугольник торта с потеками карамели. Сироп капал с картонной подложки.
– Ну да, съесть целый торт и посадить печень. Программа-максимум, – проворчала Лора по привычке и угощение не взяла.
– Ой, да перестань ты! – Сева щелкнул ее по носу, это было так неслыханно и быстро, что Лора даже отшатнуться не успела. – Бубнишь, как столетняя бабка. И то – почему я обижаю столетних бабок сравнением с тобой?
– Я старше тебя, – брякнула Лора.
Сева подавился смехом:
– Ну прости. Тебе тросточку принести или лучше сразу «утку» с клизмой?
– Ах ты… – задохнулась Лора.
Сева проворно отскочил в сторону. И прежде чем осознать происходящее, Лора уже неслась за ним по бульвару. Помрачение, вздор, баловство! Она не знала, что будет делать, если догонит, но, справедливости ради, Сева не собирался быть пойманным, он прытко мчался вперед, вихляя и перемахивая через лужи. Ни дать ни взять большой кузнечик. А она кто? Самка богомола?
От этого сравнения Лора чуть не споткнулась. Вспомнился Глеб. Ее будто стреножили невидимым лассо, и захотелось упасть прямо здесь, ободрать колени и ладони до наждачного жжения, только чтобы унять поднимающуюся внутри тошнотворную муть.
Сева даже не запыхался. Один внимательный взгляд, и улыбка его погасла. Осторожно поставив уцелевший в погоне кусок торта на скамейку, он легонько тронул Лору за локоть:
– Кажется, надо выпить.
Через час они вывалились из подвального ирландского паба в темном переулке.
Позади остались нескончаемые споры, кому платить.
– Послушай, я же и обидеться могу! – возмущался Сева. – Проклятая эмансипация.
– Никакая не эмансипация. Кое-где люди предпочитают отдавать долги или не быть должными вовсе. Потому что рано или поздно цену все же взыщут, ясно?
– Только не я.
– Ага, конечно, ты все делаешь по доброте душевной.
– Именно. Без подвохов! Выбирай, что будешь пить, кончай тормозить, ну!
Теперь внутри Лоры плескался вишневый «Тиммерманс» в музыкальном оформлении хорнпайпа[4], и хотелось идти куда глаза глядят. На город упала ночь, вся в предвкушении близкого лета. В темноте проехала уборочная машина, не поливая, а выметая асфальт большой валиковой щеткой. За ней поднялась такая пыль дымными клубами, что показалось – туман.
Хмель прошел только на мосту. Лора и Сева стояли прямо на середине, глядя, как качаются, плывут и не могут уплыть огни. Быстро приближался речной теплоходик, не из обычных обшарпанных, а настоящий принц москворецкого судоходства, с белыми бортами и крытой стеклом палубой. Плавучий кусочек роскошной жизни – в этом Городе такие попадаются на каждом углу, как жемчужины, рассыпанные на проселочной дороге. Стало слышно мелодию, играющую на борту, смех, восклицания.
– Хорошо, что я сейчас не один, – вдруг пробормотал Сева. – Помню, тридцатого декабря прошлого года я шел через мост. И остановился прямо здесь, на этом самом месте. Был жуткий мороз, минус девятнадцать с колючим ветром, и река давно замерзла. И вижу – плывет этот пароходик. Искрится огнями, как сейчас. Но река скована льдом, и он носом взламывает его, утюжит… А когда подошел поближе, стало видно, какая там сокрыта сила. Лед трещал, вздыбливался весь, скрипел и расходился в две стороны, могуче, даже страшно. Льдины ударялись о гранит… Все будто кипело… Ледяное варево. А за пароходиком, сразу за его кормой, все сомкнулось обратно, схлынуло. Даже схлопнулось, как книга, с такой грозной мощью, что я… я не мог поверить, что явился свидетелем этого. Я чувствовал себя ребенком, которому подарили новогодний подарок на день раньше. Это было чудесно. Но в такой мороз я был на мосту один – странно даже, я думал, в Москве невозможно остаться в одиночестве, захочешь – так не получится. А тут я стоял на ветру, подбирая сопли, и не с кем было поделиться своим восторгом. Наверное, когда рождается ребенок, у родителей наконец-то появляется человечек, которому можно показать это все. Неброское волшебство нашего мира. У тебя ведь есть дети?
– Н-нет, – прошептала Лора испуганно.
– Снова врешь, – вздохнул Сева. – Мне ты можешь даже не пытаться врать, я это вижу сразу.
– Так уж и сразу, – она была расстроена своим ответом. Но, строго говоря, это правда. Да, она родила сына. Но сколько лет прошло с тех пор, как она видела его? Шесть… Четыре плюс два. Какая же она мать после этого… Господи, уже шесть, как много. И какое это мучение… По весне, стоит только липам забросать машину своими сахарно-липкими охристыми скорлупками, она тут же вспоминает, что у Алеши аллергия на цветение. И ей становится трудно дышать…
Сева повернулся к Астаниной и взглянул прямо в глаза:
– Да, сразу. Хочешь, проверь. Говори мне факты о себе, а я буду отвечать, правда это или ложь. Давай проверим!
Лора скривилась. Затея не казалась ей стоящей: вряд ли этот красавчик-попрыгунчик может быть хорошим психологом, а не изображать его ради впечатления. Но решила, что лучше не тратить время на бессмысленный спор.
– Ну хорошо… – она закатила глаза, стараясь припомнить или придумать что-нибудь. – В школе я была отличницей.
– Вранье.
– Э… Я не люблю цветы.
– Правда.
– Ладно… Я… Мне не нравится гулять с тобой по городу.
– Врешь, нравится!
– Моя мать живет у моря.
– Правда.
– Мой папа… живет в другом месте.
Сева сощурился.
– Хм. Полуправда. Он не с твоей мамой, но… Я понял, да. Его уже нет с нами.
Лора перестала издевательски улыбаться:
– Как ты это делаешь?
– Давай дальше, мне интересно! – Сева махнул рукой, подгоняя.
Но тут уж Астанина воспротивилась:
– Так не пойдет. Получается игра в одни ворота!
Сева с готовностью кивнул:
– Справедливо. Тогда пара слов обо мне: отличником я не был, был троечником. Цветы я люблю. Моя мама живет в Черемушках, а отец бросил нас, когда мне исполнилось четыре. Хотя знаю, что в прошлом году он умер. И мне тоже нравится гулять с тобой по городу…
«Если долго глядеть ему в глаза, начинает укачивать, – с досадой поняла Лора. – И если говорить, тоже».
– И все-таки, – не сдалась она. – Как ты понимаешь, когда я говорю правду, а когда – нет?
Сева сунул руки в карманы и побрел вперед:
– Умение распознавать блеф… Не знаю, мне кажется, это врожденное. Видимо, считываю мимику лучше других. Сложно объяснить словами, это неуловимо. Ты ошиблась, когда назвала меня золотым щенком. Щенок – возможно, но уж ничего золотого у меня в помине не было. Мама, сколько ее помню, работала научным сотрудником в Республиканской детской библиотеке, отца не было. В двадцать лет я стал играть в покер и на бирже. В двадцать три купил себе квартиру, кровно заработанную. В двадцать четыре проигрался почти в пух. И решил, что надо бы с этим завязать. С тех пор я юрист. Не фотограф, как ты изволила домыслить в прошлую нашу встречу. Не тусую в клубах и не нюхаю кокаин. Еще у меня есть диплом психолога-переговорщика, так что если надумаешь бросаться с крыши – звони. Я подтолкну.
Так они и шли, все дальше и дальше. Астанина давно не чувствовала ног, слишком сильно они устали. Но и прощаться с Севой не торопилась.
Несколько остановок на полуночном троллейбусе, и вот они присели на лавочку в каком-то опустелом дворе. С шипением открыли газировку и пили бьющую в нос жидкость, припадая к горлышку по очереди. Давненько Лора не сидела ни с кем на улице, вот так, по-простому. Такое родное, забытое состояние, казалось, что она снова юная, измотанная долгими шатаниями с приятелями, что сидит на рваной покрышке у костра на задах фабрики, на пустыре, заросшем крапивой и репейником, и вот-вот кто-то начнет бренчать на гитаре.
Разговор пересох, как слишком бурный паводковый ручей к середине лета. Лора боялась, что готова рассказать о себе больше, чем позволительно, и потому решила и вовсе помалкивать. Не то диплом переговорщика, не то обаяние делали Севу слишком привлекательным для синдрома попутчика, для той самой роли, что обычно безропотно принимала на себя Лора, не в силах сама никому выплакать свою беду.
Она на мгновение прикрыла глаза. И тут же вздрогнула от вопля. Слов было не понять, но звук отличался от радостного, или пьяного, или агрессивного. Это был крик боли и мольба о помощи, его ни с чем не спутать. Лора подскочила – Сева уже был на ногах.
– Там! – указал он на угол дома и помчался без раздумий. Устремляясь следом, она успела отметить про себя, как тихо его подошвы касаются асфальта. Топот кошачьих лап.
Из-за раскидистой черемухи, уже набирающей цвет, собранный пока в кисти зеленоватого горошка, Лора уже увидела все. Распахнутые двери «Приоры», водительскую и обе задних, два резко двигающихся человеческих очертания, неясную тень еще одного, лежащего на земле. Двое пинали третьего ногами, отчаянно матерясь. Тот уже не кричал, лишь поскуливал, взвизгивал каждый раз, когда носки ботинок с размаха встречались с его ребрами, солнечным сплетением, поясницей. Он свернулся, сжался в комок, обхватив руками голову.
– Ах ты гнида. Будешь знать… России тебе захотелось? Бабла заработать? А вот так! Вот тебе бабла! Вали обратно к своим чуркам, – приговаривал крепкий детина, осыпая его пинками. Второй, в шапке или берете – на таком расстоянии не разглядеть, – метелил молча. Он-то и услышал шаги Лоры и Севы первым, отскочил, завертел головой настороженно.
– Эй! – тут же прикрикнул Сева на бегу.
Сознание Лоры регистрировало все происходящее, как сейсмограф. Она заметила, что Сева даже не думает замедлить движение и скоро ястребом налетит на парней. Что детина всем телом уже поворачивается к ним, готовясь давать отпор. Что до столкновения еще метров тридцать, а двор темен, и ближайший фонарь слабенько светит лишь у детской площадки. Последний мгновенный взгляд, чтобы убедиться, что Сева не спасовал, – нет, он уже готов к схватке, как и она. Шансы? Невелики, если избитый не встанет и не поможет им, Севе и Лоре не одолеть двух бугаев. И тогда в ее голове почти зримо загорелась красная лампочка озарения. На шее-то, на черном кожаном шнурке, под блузкой, висит ведь не крестик, и не подвеска (верить в Бога и украшать себя она давно зареклась)…
Дремоту ночи разорвала яростная трель милицейского свистка. Истерично, безжалостно, с угрозой. Парни как по волшебству отскочили в сторону от избитого ими человека.
– Менты, валим! – приказал детина, и они бросились в ближайшую арку, ведущую на оживленную улицу. Меньше пяти секунд понадобилось им, чтобы исчезнуть, и ровно столько же, чтобы Сева и Лора подбежали к ничком лежащему мужчине.
– Эй, брат, ты как? – Сева присел на корточки, осторожно, но настойчиво оттягивая от головы руки избитого. Тот еще вздрагивал, хватал ртом воздух, силясь что-то сказать. Почувствовав, что угроза миновала, он попытался встать, упал навзничь и попытался снова, гротескно напоминая новорожденного осленка, только очень уж истерзанного.
– Тихо-тихо, не торопись. – Сева взял его за плечи и усадил, поддерживая под спину. Покосился на Лору ошалело: – Милицейский свисток, серьезно? Его ж уже лет пятьдесят не используют.
– А эффект еще есть. Остаточный, – отозвалась Лора. – Видимо, на подкорке закрепился…
Избитый мужчина оказался таксистом-частником, родом из Средней Азии, а парни – его пассажирами. Всхлипывая и сплевывая кровь, которой наполнялся рот, он поведал, что взял их на Шаболовке и привез сюда, а платить они не стали, и вместо этого принялись оскорблять, за шиворот выволокли из машины и повалили на землю. Таксист рассказывал еще что-то, но Лора не могла разобрать, из-за пары выбитых зубов его дикция пострадала, а знание русского языка и без того, видно, не славилось совершенством. Наконец он поднялся на ноги, покачиваясь, как пьяный.
– Я сейчас полицию вызову! Хулиганы! – вдруг угрожающе прокаркали откуда-то с верхних этажей. Сева задрал голову, и лицо его стало неожиданно свирепым.
– Давно пора! – проорал он.
Окно с грохотом захлопнулось.
– Где ваша бдительность, когда она действительно нужна, добрые вы люди… – в сердцах выпалил Сева уже тише, но с не меньшим пылом.
Поверхностный осмотр таксиста не показал серьезных повреждений. Более того, когда прошел первый шок, мужчина начал рассыпаться в благодарностях, и сливовые глаза его увлажнились.
– Ничего, брат, не надо, – отмахивался Сева.
Лора собиралась везти мужчину к врачу, но тот испугался, замахал руками, и тогда она сообразила, что страховки у него, конечно, нет, а возможно, и регистрации.
– Тогда хоть в аптеку?
– Аптека – можно, – согласился таксист робко.
Лора уговорила его сесть назад и предоставить ей возможность рулить. Сева устроился на соседнем с ней сиденье.
Теперь, когда острота момента уже отступала, Лору настигало удивление. Похоже, она и правда готова была драться с этими парнями. Прекрасно понимая, что не сможет их одолеть. Такая была отчаянность в ее решимости, что это даже пугало. А если бы случилось что-то серьезное?.. Хотя… Какая разница, сама она давно уже лишь пародия на человека, никто о ней не печется. Вполне предсказуемый мог быть итог. В подворотне. И поделом ей…
Странно, однако, что Сева тоже был готов идти до конца. При всей своей благонадежности и положительности он представился на мгновение ловкачом с Хитровки[5], лихим, резким и опасным, как бритва, готовым без промедления ввязаться в потасовку. Не хватало лишь картуза, жилета на алой подкладке и скрипучих сапог. Какой внутренний зов так влек его к драке, что он даже не попытался избежать ее? Так не похоже на осторожничающих горожан… Не будь у Лоры свистка, сейчас они бы зализывали раны втроем. И это еще в лучшем случае.
Из размышлений ее вывело пиликанье незнакомого телефона. Таксист с кряхтением перегнулся вперед, взял с панели простенький дешевый мобильный и ответил на звонок. Говорил он на своем гортанном языке, и голос его был мягок, негромок и спокоен – так рассказывают родным о дне, прожитом без происшествий. Потом в разговоре возникла пауза, словно мужчина дожидался чего-то или кого-то. И вот он забормотал еще ласковее, еще тише. Усмехнулся, дважды повторил один и тот же вопрос, деланно удивился. Лора увидела почти наяву, что где-то там, в сотнях километров от московских улиц и того темного двора, где на асфальте остались кровь и пара зубов, в тепле южной ночи на ковре сидит ребенок, девочка или мальчик, с темной головенкой и такими же глазами-черносливами, неумело прижимает к уху телефон и слушает отцовский голос.
И вдруг таксист запел. Неторопливо, даже заунывно. Мелодия была незамысловатая, с несколько раз повторяющимся припевом, плавная и убаюкивающая. От нее веяло дыханием степей, лунным светом, жарким ночным ветром, сладкими снами ребенка. Лора нашла в зеркале заднего вида лицо избитого таксиста. Он старательно выводил звуки напева, крепко зажмурившись, и едва заметно улыбался. На щеке у него уже наливался мешковатый кровоподтек.
Астанина подумала о своем сыне.
Когда телефонный разговор закончился, никто в салоне не проронил ни слова. На светофоре, пока Лора держала рычаг коробки передач, на ее руку сверху легла ладонь Севы.
От того, что они больше не увидятся, у Лоры запершило в горле.
Часть вторая Дневник Велигжанина (начало)
15 (2) марта 1932
Она царит над всем городом. Стройная, розовая, жестким каменным своим нарядом с фижмами опирающаяся на земную твердь государыня. И как царица не принадлежит своей свите, так и Башня не принадлежит нашей столице. Она – другая. Больше, выше, крепче. Словно исполин, рожденный в доисторические времена. Да она такая и есть, рожденная до всех нас, до всего этого. Она и сейчас – как на полотне Саврасова, огромная мощь, устремленная ввысь – посреди пустынных и заснеженных земель. Чужеродная, неуместная. Прекрасная и грозная. Только полнейший безумец, человек, потерявший всякое представление о пространстве, времени и своем месте в этом хронотопе, мог рискнуть и возвести эту громадину в чистом поле. А впрочем, это и есть наше, исконно русское. Вспомнить ту же изящную церковку Покрова-на-Нерли, что во Владимире. Венец творения посреди заливного луга, словно бы и не нужный никому. В весеннюю распутицу – не подступиться, вода лижет плиты у входа. В этом вся Россия: всегда горазда создать нечто настолько удивительное, насколько и неприкаянное. К чему?..