– Вдруг с ним что-то случилось? – зло ответила Анна. Операторша помолчала, а потом предложила обратиться в региональное отделение полиции с заявлением, но не раньше утра.
– Юридически ваш муж пока что не считается пропавшим. Мало ли что его задержало. Надо подождать.
– Муж… – протянула Анна, и операторша моментально напряглась и затянула что-то про то, что заявления принимаются только от родственников и супругов. Голос ее был при этом каким-то неприятным, чересчур вежливым и в то же время презрительным. Будто хотела сказать – много вас тут, мужиков ищут. Они от вас бегают, а вы это на нас валите. Придет к утру мужик, помада на рубашке, перегар и плюс какие-то нелепые отмазки. Не беспокойте людей, не отрывайте по пустякам.
Анна отключилась, не дожидаясь продолжения, и в полнейшей растерянности посмотрела на бабу Нинздзю. Полина Дмитриевна пожала плечами. Уж ей-то от того, что Матгемейн исчезнет, будет только лучше. Легче жить. Нет, Анну Полина Дмитриевна любила как родную дочь, тем более что ее любили все. Аню было легко любить – статную блондинку со спокойным и миролюбивым характером, настоящую русскую красавицу, только без коня и горящей избы. Анну любили подруги, любил младший брат Ванька, тот самый, который сейчас служил в армии, хотя до этого был вечным студентом. Раздолбай. Хиппи недоделанный, доигрался и попал в войска в двадцать четыре года. Ее любили бездомные собаки, консьержки в подъездах и старушки на скамеечках около домов.
Полина Дмитриевна втайне мечтала, чтобы Матгемейн этот, будь он неладен, исчез из их жизни как можно быстрее. Чтобы миновала эта ирландская страсть Анны. Какие были варианты до него! Олег Зарубин, коллега покойного сына Полины Дмитриевны, Володеньки, ухаживал за Анной. Вот это был бы муж. Уж его бы не надо было разыскивать с фонарями по городу. Не пьет, не курит (а нет, курит, но это же ерунда). Моряк, работает в системе речных круизов, мог бы устраивать детям отдых каждое лето.
– Вдруг его избили и бросили на улице? – прошептала Анна, и баба Ниндзя вздохнула.
– Давай обзванивать отделения полиции и вытрезвители, – сказала она, заставив невестку покраснеть. Да, был эпизод. Однажды Матюша вернулся глубокой ночью с какого-то концерта (по его словам) весьма и весьма нетрезвым. Правда, на своих двоих дошел, но все же… Прецедент.
– Хорошо, – кивнула Анна, которой было все равно что делать, лишь бы не сидеть на месте в темной гостиной окнами на Строгинский затон. Баба Ниндзя притащила из коридора справочник, и они принялись жать кнопки, разговаривать с самыми разными людьми, задавая одни и те же вопросы: не задерживали, нет ли какой информации, нет, не муж, но все же… Пожалуйста, как личное одолжение.
– Он – иностранец, он по-русски не говорит, – поясняла баба Ниндзя, поглядывая на уже практически бьющуюся в истерике Анну. Ох, беда, беда. Любит невестка это рыжее чучело. Прямо трясется, как в лихорадке. Угораздило же. Да и он Анну тоже любит. Трясется, по крайней мере, точно так же.
Несколько месяцев назад, когда Матгемейн предложил Анне переехать к нему в Дублин, а Анна отказалась (хорошая девочка, умная, куда детей-то потащила бы, а), он приехал в Россию. Приехал по визе, что была открыта для фестиваля, каким-то чудом нашел дом, в котором был всего один раз, и сказал, что будет жить там, где Анна, если это – цена того, чтобы быть с ней. «Чучело-мяучело».
– Иностранец? Звоните в миграционный отдел, – сказал бабе Ниндзе какой-то полицейский из теперь уже не вспомнить какого отделения полиции. – А он у вас легально в России? Откуда иностранец-то? Из Таджикистана? У нас сейчас рейды, чистки идут.
– Из Ирландии, – пояснила Полина Дмитриевна.
– Гхм, – искренне удивился офицер. – Что ж, все равно. Позвоните, кто знает. Запишите телефон.
Полина Дмитриевна записала, но отвечать этот номер не захотел. Либо был бесконечно занят, либо просто игнорировал поступающий гудок с презрением глухого человека. Процесс шел бы по кругу и дальше, но у Анны кончилось терпение. Она решила, что надо немедленно ехать, причем, по ощущению бабы Ниндзи, все равно куда. Анна уже заметалась, начала собираться, переодеваться, потом она позвонила Жене – подруге, у которой имелась машина.
– Что? – сонно и растерянно переспросила Женька, время-то как раз подходило к четырем утра (или ночи?). – Куда?
– В миграционную службу.
– Это что, прикол? – зевнула Женька. – Ни разу не слышала, чтобы миграционные службы принимали по ночам. Про ночь в музее слыхала, про ночь в ОВИРе – ни разу.
– Ладно, извини! – насупилась Анна. – Я возьму такси, – и чуть было не отключилась.
– Да ладно тебе, я пошутила. Просто не понимаю, куда мы едем. Но уже встаю.
– Спасибо! Спасибо, Женечка! – пробормотала Анна и тут же побежала на улицу ждать ее там. Можно было, конечно, позвонить и Нонне. В конце концов, у той тоже была машина – не «Хендай», правда, а обычные «Жигули», но водила она их ловко. Нонна была подругой детства, и в какой-то мере было бы даже логичнее позвонить и разбудить ее. Нонна обожает заниматься чужими проблемами и влезать в не касающиеся ее дела. В какой-то степени именно поэтому Анна и не захотела привлекать Нонну к поискам Матюши.
Нонна изначально была настроена против этого романа. Женька же Анну понимала. И к тому же теперь, когда Женька была беременна, да не от кого-то там, а он Ванюшки, бедового брата Анны, они стали практически семьей. К кому же еще идти с бедой, как не к члену семьи.
– Вы хоть знаете, куда ехать? – взволновалась баба Ниндзя, стоя в халате на подъездном крыльце. Сама она поехать никак не могла – дети. Ее внуки, ее внучка – все, что осталось от Володеньки. Не так уж и мало. Очень даже немало.
– Я думала, ты знаешь, – покачала сонной головой Женька. Беременности еще не было заметно, если только не надевать обтягивающих лосин или тонких трикотажных платьев. Но для тех, кто знал Женьку, различия были огромными. Она не поправилась, но округлилась, и цвет лица изменился, она стала какой-то светящейся, полной внутреннего смысла. И дерганность движений исчезла, и эта вечная неуверенность в себе, взгляд брошенного щенка, готового пойти за любым, кто поманит кусочком сосиски… Женька стала другой, ее взгляд теперь был спокойным, обращенным большей частью внутрь себя.
– Я не знаю. Но мы найдем. Нам нужна миграционная служба. Мы звонили в вытрезвители – его там нет, – пояснила Анна, и Женька обменялась изумленным взглядом с бабой Ниндзей.
– Мы обзвонили больницы – вроде он тоже туда не попадал. В полиции тоже сказали, что не арестовывали.
– То есть он никого не убил и не ограбил? – ухмыльнулась Женька. – И кто из вас первый вообще предположил, что Матюша на это способен?
– Да никто не предположил! – разозлилась Анна. – Мы звонили во все места.
– Ладно, ладно, – вздохнула Женя. – Поехали.
И они поехали. Помотались по ночной Москве, поражаясь пустоте дорог и гонщикам, летящим по этим самым дорогам со слепой уверенностью в собственном бессмертии.
– А если колесо лопнет? – возмущалась Женька. – Или на дороге кирпич? Что, мало на наших московских дорогах кирпичей? Я сама вот словила – не кирпич, но камешек, будь он неладен. – И Женька ткнула пальцем в длинную трещину, ползущую по лобовому стеклу от правого «дворника» вверх.
– И сколько стоит починить? – поинтересовалась Анна.
– О, ну его в баню. Ничего я чинить не буду. Вот Ванька из армии вернется – пусть и занимается. Он же сказал, что теперь обо всем позаботится. А что на деле? Его вижу только по скайпу! – возмутилась она. – У меня утренняя тошнота, а он мне рассказывает, как их заставляли отжиматься на плацу. И как кто-то от перегрузки обделался прямо на этом самом плацу. Это, конечно, сильно помогает мне снять приступ!
– И все же сегодняшняя армия – это уже не то, – пожала плечами Анна. – Какой-то курорт. Где они там скайп раздобыли?
– Там только один смартфон на роту, и, чтобы позвонить, между прочим, твой брат чьи-то там наряды берет на себя.
– Наряды? – повернула голову Анна. Женька усмехнулась. Анна умела прекрасно стричь волосы, делать макияж. Умела шить самые великолепно красивые наряды, но ее братец, конечно, не о тех нарядах говорил.
– Все. Приехали. Вон вывеска. – Женька махнула рукой на табличку около обшарпанных деревянных дверей. Центр временного содержания нелегальных мигрантов. Анна кивнула и побледнела.
– Ты пойдешь со мной? – спросила она свою беременную подругу. Женька покачала головой и заглушила двигатель.
– Нельзя так нервничать. Все с ним в порядке. Даже если он не здесь, все равно ты должна как-то успокоиться. – Женя закрыла дверь. Сигнализация сломалась, и теперь приходилось закрывать центральный замок ключом, но и на это, как и на многое другое, Женьке было плевать. Лишь бы ребенок развивался здоровеньким. Все-таки рожать первенца в двадцать девять лет. Какое там – рожать его она будет уже в тридцать.
– Все. Приехали. Вон вывеска. – Женька махнула рукой на табличку около обшарпанных деревянных дверей. Центр временного содержания нелегальных мигрантов. Анна кивнула и побледнела.
– Ты пойдешь со мной? – спросила она свою беременную подругу. Женька покачала головой и заглушила двигатель.
– Нельзя так нервничать. Все с ним в порядке. Даже если он не здесь, все равно ты должна как-то успокоиться. – Женя закрыла дверь. Сигнализация сломалась, и теперь приходилось закрывать центральный замок ключом, но и на это, как и на многое другое, Женьке было плевать. Лишь бы ребенок развивался здоровеньким. Все-таки рожать первенца в двадцать девять лет. Какое там – рожать его она будет уже в тридцать.
– Я не могу не нервничать, – буркнула Анна. – В прошлый раз, когда мой муж не вернулся домой, за этим последовали похороны и все остальное. Я всегда буду нервничать. И Матгемейн, между прочим, должен это понимать! Если с ним все в порядке, я его убью!
– Это очень логично, – кивнула Женя, открывая двери в заведение, в которое после этого дня мечтала больше не попасть никогда. Ни по каким вопросам. Ни при каких обстоятельствах.
Во-первых, запах. Во-вторых и третьих – тоже запах. Кислый, затхлый запах, элитный коктейль из ароматов никогда не мытых тел, пота, страха, грязных стен, испражнений и прочих неизбежных составляющих «мигрантского быта». Сотни людей, ежедневно проходящие через одни и те же грязные комнаты, лежащие на одних и тех же деревянных лежаках, пользующиеся одними и теми же писсуарами.
– Господи, не дай бог он тут, – прошептала Анна, едва вдохнув аромат «несвободы».
– Думаешь, лучше будет, если мы найдем его в одном из московских СИЗО? – попыталась пошутить Женя, но Анна только побледнела еще больше, и подруга всерьез испугалась, что утренняя тошнота сейчас случится с совершенно небеременной Анной.
– Вам кого? – на них обеих с изумлением смотрел сонный полицейский, который надеялся, что хоть в промежуток между пятью и шестью утра сюда, в его вотчину, никого не принесет нелегкая. – Девушки?
Анна принялась сбивчиво объяснять проблему. Женька пыталась перевести ее взволнованные междометия на нормальный, человеческий язык, отчего усталость и огорчение офицера только увеличилось.
– Он здесь?
– Я не имею права выдать вам такую информацию. В конце концов, вы ему не жена, – грубо бросил офицер, прикидывая, что будет, если он просто запрется от дамочек в кабинете.
– Но это же не его вина! – ответила Анна, поразив офицера в самое сердце такой вот формулировкой. Он постоял несколько секунд, раздумывая над тем, как теперь строить разговор. Вины ирландца в том, что красивая высокая русская женщина с безумными глазами не была его женой, не было действительно никакой. С другой стороны, а ради чего дергаться?
– Дай ему денег! – прошептала Женька Анне, и вопрос неожиданно начал разрешаться. Денег у Анны с собой было около пятнадцати тысяч. Женька нашла еще десять, когда выяснилось, что разговорчивый рыжий мужик со странным английским в центре «передержки» действительно имеется.
– Они его взяли на Садовом, – пояснял офицер, аккуратно вынимая бумаги на Матгемейна. – При нем не было никаких документов, а в базах данных ОВИРа его виза уже значилась как просроченная.
– Господи, как все сложно, – всплеснула руками Анна. – Он же не просто так, он же со мной!
– Но ирландец же не кот, правда? Усов, лап и хвоста недостаточно. Есть же все-таки закон, – вздохнул полицейский и ушел за задержанным. Ожидание продлилось всего ничего – минут пятнадцать, но Анна все эти минуты бегала по комнате из стороны в сторону, из угла в угол, вызывая у Женьки приступы головокружения и желания дать любимой подруге по голове.
Результат – минус двадцать пять тысяч, что было мучительно тяжело для Анны, так как она до сих пор расплачивалась с Зарубиным, но через пятнадцать минут Матгемейна – целого и невредимого, правда, ужасно воняющего и диковато озирающегося по сторонам – привели в комнату и передали Анне с рук на руки.
– How are you, honey? – спросил он, испытывая явное неудобство из-за подозрительно большого количества грязи на одежде и невыносимого запаха, который он источал.
– Я в порядке, – ответила Анна, не справившись и все же заплакав. Она бросилась к нему и принялась целовать в губы, наплевав на все запахи и все обстоятельства.
– They said they could throw me away! – пробормотал он, и Анна пожалела, что не взяла вместе с Женькой и Нонну. Все же та была учительницей английского. Но – гугл в помощь – и Анна поняла, что Матгемейн говорит о той самой возможной депортации, о которой ни один из них до сего момента не думал.
– Нет, нет. Они не смогут, – заверила его Анна. – Почему ты весь в грязи? Они били тебя?
– Они уронили меня в лужу, – написал через переводчик Матюша, и Анна принялась рыдать еще сильней. Полицейский, который выпустил Матгемейна, начал испытывать смутное беспокойство: слишком много эмоций, все это опасно для его карьерного роста. Уж не погорячился ли он, взяв деньги и уничтожив начатое было дело о депортации.
– Так, дорогие мои, пойдемте-ка отсюда, – скомандовала Женька, заметив это выражение на лице полицейского, но Анна задержалась на секунду.
– Но что же нам сделать, чтобы такого больше не было? Какие нужно визы? Куда обращаться? – Анна проявляла такую невероятную степень наивности, что офицеру стало даже как-то неудобно.
– Вы, девушка, поймите. Он либо иностранный гражданин с просроченной визой – и тут уж никаких вариантов. Если его депортируют, назад уже никогда не пустят.
– Либо? – вмешалась Женька.
– Либо он ваш законный муж и тогда имеет право вида на жительство на территории Российской Федерации, – пояснил слуга закона, с наслаждением прощупывая купюры в кармане. Анна и Женя переглянулись, потом, не сговариваясь, повернулись к Матюше, который все еще никак не мог прийти в себя от пережитого шока. Он посмотрел сначала на Анну, потом на Женю, а потом на офицера, не понимая, о чем они говорят, и опасаясь возможного продолжения этой ночи. Мало ли что еще плохого могут тут с ним сделать.
Женька нахмурилась, кивнула и подошла ближе к Матюше. Она посмотрела ему в глаза и сказала:
– Тебе, Матюша, придется жениться на ней! – и ткнула пальцем в Анну, которая тут же покраснела как свекла. Матгемейн растерянно переводил взгляд с одной на другую русскую женщину, тогда Женька напрягла мозг и извлекла оттуда, из его глубин, кое-какие знания английского.
– Will you marry her? – спросила Женька строго, и Матгемейн нахмурился. Анна тут же принялась злиться на Женьку, что та вот так, напрямую, навязывает ее Матгемейну, которому, может, уже не так и надо… Матюша хоть и не знал русского почти совсем, каким-то шестым чувством уловил смысл диалога, но молчал и качал головой.
– Не надо. Не надо marry me! – пробормотала Анна почти зло, но Матгемейн взял ее за руку и кивнул.
– Of course, I will, – прошептал он ей на ухо. – Do you?
Анна окончательно растерялась, растрогалась, расплакалась и осела на лавочку. Все это было неправильно: и эта ужасная ночь, и запах ночлежки, которым они теперь все пропахли.
– Yes! – прошептала Анна в ответ, продолжая беспокоиться. Только тогда немного отпустило, когда Матюша притянул ее к себе, поцеловал в губы и торжественно повел к выходу из центра временного содержания нелегальных мигрантов – прямо в светлое, российско-ирландское будущее.
Маленькая проблема с субординацией
Беременность – большое счастье, хотя и не все и далеко не сразу соглашаются признать это. Есть разные темные личности, считающие этот естественный и весьма важный процесс настоящей катастрофой. К примеру, если беременность случайная, незапланированная – именно Женькин случай на самом деле. Роман с Анниным братцем, длинноволосым хиппи, начался с бурного и отчаянного секса в застрявшем лифте, когда они двое скорее стремились разозлить таким интересным способом друг друга. А закончилось все беременностью и торжественными проводами Ванюшки в армию. Ах да, еще эта разница в возрасте – почти шесть лет. В общем, радоваться особо нечему.
Но все радовались. Ванька радовался, а также остригся почти налысо и попросил Женю ждать его из армии. Она даже умилилась: не каждой удается услышать такое в двадцать девять лет. Беременность, которая свалилась Женьке как снег на голову, также была проблемой в том смысле, что где жить и на что жить было не очень-то понятно. Сейчас, пока на работе о беременности еще никто не знал, можно было продолжать снимать квартиру, управлять «Хендайчиком», делать вид, что все разрешится само собой. Но факт заключался в том, что ответов на эти вопросы не было до сих пор.
Маме Женя так и не сказала о беременности, хотя за время ее течения была в гостях у «сказки» уже дважды. Мама спрашивала, как у Жени дела и почему она совсем за собой не следит – у нее прыщи и кожа не в порядке, такую никто замуж не возьмет. Мама стряхивала с Жениного рукава несуществующую пыль и вытирала несуществующую грязь с уголков ее губ, используя при этом обслюнявленный кончик носового платка. Женина мама всегда считала, что ее дочь – неудачный ребенок, тот самый, на котором природа отдыхает. И что, сказать ей о том, что она «залетела» от молодого (настолько молодого, что он ушел в армию) парня, который до этого вылетел из двух институтов? О, достойный штрих в общий портрет. «Эх, Женечка, и когда ты только повзрослеешь?» Нет уж, о беременности маме пусть лучше кто-то другой говорит. Или она узнает о ней, когда увидит Женю, толкающую вперед колясочку.