– Ни за что. За то, что он без регистрации живет. Мы его всю ночь искали, а теперь вот отмыли – он отсыпается, а твой Померанцев звонит, будит его.
– Обеденное время вообще-то, – заступилась Олеся. – А что еще он спросил? А каким голосом? Он откуда звонил – из дома? – Ее мысли перескакивали с одной на другую, и та легкость бытия, что поднимала над землей все последние часы, вдруг куда-то исчезла. И захотелось бежать домой. Максим искал, звонил Анне. Разве такое бывало раньше? Не случалось ни разу!
– Не знаю, каким голосом. Обычным своим, высокомерным. Будто все кругом ему должны. А у нас у самих проблемы, Матгемейну на мне жениться надо, чтобы ему дали вид на жительство. Да и то, оказывается, процедура какая-то ужасно сложная. Виза у него просроченная, так что даже пожениться не так-то просто. У тебя нет знакомых в загсе?
– Аня, Аня, Аня… Ну какие знакомые в загсе? Мы сами-то не смогли пожениться.
– Ах да. – Анна встряхнулась и попыталась сосредоточиться. – В общем, ты своему Померанцеву позвони.
– О, это так не работает, – усмехнулась Олеся. – Я ему позвоню, но он не ответит. Будет меня пытать. Он меня теперь на ленточки от бескозырок порежет, не меньше.
– Ну, удачи тогда! – усмехнулась Анна. Олеся уже бежала к метро, прикидывая, как лучше поступить: побежать от Строгино пешком или ждать маршрутку. Что будет быстрее?
– И тебе тоже, – пробормотала Олеся, сбегая по лестнице вниз, на гулкий перрон бесконечно прекрасной и величественной «Смоленской».
– Слушай, Олесь… – вдруг опомнилась Анна. – А ты где всю ночь-то была? На самом-то деле?
* * *Максим этого вопроса задавать не стал. Он стоял в коридоре, когда Олеся вошла в дом, и просто смотрел на нее с интересом, который испытывают к попугаю, неожиданно сказавшему почти по-человечески «электрификация», хотя никто его этому не учил. Помимо Олесиной воли на ее лице появилось виноватое выражение, а слова застревали в горле.
– Ну, милости прошу. – Померанцев широким жестом пригласил Олесю в ее же квартиру. – Спасибо, что вернулась. Могла бы и позвонить.
– Ты хочешь сказать, что волновался за меня?
– Я работал всю ночь, и то, что тебя не было – это было, признаться, просто прекрасно. Все-таки как же ты умеешь отвлекать, – поделился он, наблюдая за каждым ее движением. Она знала, что сейчас он пытается просчитать, где она была, что делала, о чем думала и достаточно ли больно он делает ей своими словами.
– Что ж, рада, что смогла наконец тебе угодить. – Олеся принялась мыть посуду, оставшуюся еще со вчерашнего дня. На секунду она захотела вдруг обратно, в квартиру к Шебякину, под белоснежное пуховое одеяло, и чтобы никогда в жизни не знать Максима.
– Как спектакль? Сыграла свою старушку?
– Сказали, что я была в ударе!
– И кто тебя ударил? – хмыкнул Максим.
– Ты хочешь чего-нибудь поесть? – спросила Олеся, следуя логике этого фальшивого мира и спокойствия, такого же, какой бывает в самом эпицентре летящего по пустыне торнадо.
– Я хочу знать, что с тобой происходит, – процедил сквозь зубы Максим.
– Ничего не происходит.
– Я хочу, чтобы ты никогда больше не поступала так. – Максим подошел, вырвал из ее рук тарелки, которые она мыла, и швырнул их обратно в раковину, где они благополучно разбились, зацепив еще бог весть сколько другой посуды.
– Не поступала как? – вытаращилась на него Олеся, отступив и прижавшись к раковине. – Ты сказал убираться – я убралась. Ты велел никогда не читать твою книгу – я не читаю. Хочешь, я буду приходить по вечерам, заниматься с тобой сексом и исчезать, чтоб не отвлекать тебя ни от чего?
– Сейчас по сценарию я должен бы залепить тебе пощечину, да? – зло ухмыльнулся Максим и схватил Олесю за запястья. Его хватка была сильной, он хотел бы сделать ей больно, но она только подалась вперед и принялась целовать его, даже не пытаясь вырваться или сопротивляться.
– Ты волновался, да?
– Не дождешься. – Максим сбросил какие-то полотенца с кухонного стола и усадил на него Олесю. – Плевать мне. – Он грубо раздвинул коленом ее ноги и заставил ее сидеть так, неудобно и возбуждающе одновременно. – Сними платье.
– Сам снимешь, – фыркнула она.
– Сними. – Он отпустил ее руки, и она послушно поднесла пальцы к подолу, не сводя с Максима глаз. В квартире было прохладно. Вечер, солнце светило, но не грело. Два дня промелькнули как один миг в этом пьяном угаре, коктейле из веселья и отчаяния, из отчаянного веселья. Олеся стянула платье и позволила Максиму насладиться своим смущением.
– Сними все остальное, – скомандовал он, и она послушно стащила лифчик и трусики, бросив их на пол. Он стоял напротив и смотрел, а Олеся невольно про себя повеселилась от мысли, что второй раз за несколько последних часов она сидит голая перед мужчиной, который просто на нее смотрит и ничего не делает. Даже не шевелится. Только тот не мог – она не позволяла, сопротивляясь всеми способами. А этот знает, как сильно сейчас Олеся хочет оказаться в его руках, хочет самых крепких объятий, самых неприличных команд, самых грязных слов.
– Встань! – Померанцев отошел на пару шагов и заставил Олесю обернуться вокруг себя. Она вдруг догадалась, что он пытается сделать. Гадает по ее обнаженному телу, где она была и что делала этой ночью. Не спрашивает не потому, что ему все равно. Он бы не поверил ни единому ее слову, так что сейчас просто инспектирует ее, как вещественное доказательство.
– Мне холодно, – пробормотала Олеся.
– Потерпишь, – коротко отрезал Померанцев.
– Хорошо, – кротко согласилась она. Как совсем недавно Олеся заявила Шебякину, она ничего не имела против обнаженки. Актрисам приходится с этим мириться. Зачастую возможность получить роль напрямую зависит от твоей готовности выйти под объективы голой. А вовсе не от того, согласишься ли ты с кем-то переспать.
– Вот и ладно, вот и хорошая девочка, – порадовался Померанцев, как ребенок, когда его любимая игрушка оказывается исправной и готовой к игре. Он взял Олесю за руку, отвел в их гостиную, где она увидела стоящую на штативе камеру.
– Что это? – вытаращилась она.
– Не твое дело. – Померанцев подошел к штативу и принялся что-то там настраивать. Он никогда раньше не снимал ее на видеокамеру, ни обнаженной, ни одетой, и сейчас Олеся не знала, убегать ей или отдаться этой волне возбуждения, отчего-то возникшей при одной только мысли, что Максим может сейчас с ней сделать.
– Повернись вправо, – скомандовал он, и она покорно исполнила. Максим задернул шторы на большом, соединенном с балконом окне и нажал на запись. Красный огонек загорелся, заставив Олесю вздрогнуть и почувствовать волну жара. Максим не погасил свет, он подошел к ней, завел ее руки за спину, впился своим ртом в ее губы и прижал ее к себе. Он оставался одетым еще какое-то время, давая ей почувствовать это почти непереносимое неравенство в их положении: красавица всегда обнажена и беззащитна, чудовище всегда покрыто шерстью, и нет никаких пределов его власти. Он не позволил Олесе касаться себя – знал, подлец, как ей хотелось этого. Запретил закрывать глаза, наслаждаясь ее взглядом, влюбленным, загипнотизированным взглядом.
– Я чувствую себя куклой, – пробормотала она и простонала, не имея сил сдерживаться и с трудом удерживаясь на ногах.
– Это хорошо, – пробормотал Померанцев, разворачивая ее спиной к себе, лицом к объективу. Потом, позже, он вынул диск из камеры и поставил его крутиться в спальне, заставляя Олесю и обсуждая каждое выражение ее лица, каждое движение.
– Ты же актриса, должна контролировать себя, – ухмылялся он, довольный полученным результатом.
– Я же не порноактриса, – отбивалась от него усталая, счастливая, пристыженная и при этом полная эмоций Олеся.
– В какой-то степени ты теперь и есть порноактриса. Если выложить это в Сеть! – усмехнулся Померанцев. Олеся моментально пришла в чувство, словно облили холодной водой из ведра.
– Нет, ты не можешь! – воскликнула она.
– Не могу? Почему? Что может мне помешать? И потом, ты там достаточно хороша. Я подтверждаю, ты смотришься отлично. Это может пойти тебе на пользу. Ты же готова сделать все, чтобы сдвинуть карьеру с места. Верно?
– Почти все, – прошептала Олеся, осознав наконец, из-за чего Померанцев ведет себя так.
– Ты же изменила мне, да? С этим режиссером? Ты у него провела ночь? – спросил он, и глаза его в этот момент стали холодными-прехолодными, ледяными, как айсберг, о который разбился «Титаник». Олеся почувствовала, как следы от пробоины идут по ее корме. Она вспомнила – вот они с Шебякиным смеются и пьют что-то, а такси летит по пустой Москве. Шебякин обнимает ее за плечи и рассказывает о каких-то съемках в Крыму, с которых он только что приехал. Телефон звонит, и Олеся видит номер Максима. Она зла как черт и еще больше пьяна, до сих пор в образе, хотя уже и забыла в каком. Рожкова берет трубку и что-то говорит, но Шебякин говорит еще громче, практически кричит что-то о замедленной съемке и общих планах, которые они снимали без разрешения каких-то местных властей. Померанцев молчит, а Олеся и Шебякин вместе гогочут – пьяные свиньи. Потом она бросает телефон в сумку – отключив связь или нет? Этого уже не помнит.
– Что же ты молчишь, моя дорогая? – спросил Максим, продолжая сверлить Олесю ненавидящим взглядом. – Ты была с ним?
– А разве верность входит в число достоинств, которые ты ценишь в людях? – ответила Олеся, с трудом узнавая свой тихий, внезапно охрипший голос. Тишину комнаты нарушали только ее же стоны, сумасшедшая страсть, не дающая жизни, удушающая, заставляющая все время идти по какому-то только ей видимому краю.
– Так это что, твоя маленькая месть за свадьбу? Или за что-то еще?
– У меня есть так много всего, за что я могу отомстить, верно? – Олеся перевернулась на живот, все еще обнаженная, и посмотрела на экран. Померанцев был бесподобен в своем слепом желании управлять ею, владеть, подчинять себе. Впервые в жизни Олеся подумала, что он, возможно, привязан к ней не меньше, чем она к нему. Что это и есть – любовь. Какая насмешка над всеми стереотипами. Настоящая любовь.
– Ты переспала с ним? – переспросил Померанцев, и Олеся с изумлением поняла, как важно это ему – ее ответ. И слова сами вылетели из уст.
– Ну, конечно, я переспала с ним. Такая возможность случается нечасто. Он, возможно, даст мне роль в новом фильме. Главную роль, – ответила она, разведя руками точно так же, как несколько часов назад развел руками Шебякин. Чего, мол, скажешь, таковы правила.
Максим некоторое время молча смотрел на Олесю, а затем вдруг поднялся на руках, склонился над ней, провел ладонью по ее обнаженной груди и прошептал:
– Ты заплатишь мне за это!
– Не могу дождаться, – прошептала Олеся в ответ, забрасывая руки выше, за голову, как сигнал капитуляции. Настоящая любовь? Боже, разве хоть кто-то может знать, что это такое…
Цена счастья
Иностранцев с русскими женщинами расписывали только в одном-единственном загсе Москвы и только по предварительной записи, словно давая понять, насколько неполиткорректно и непатриотично это все, с какой стороны ни посмотри. Надо поддерживать отечественного производителя, но если уж вы такие настырные… Официально надо было ждать месяц, но запись была забита на полтора. У Анны голова шла кругом при мысли о том, что Матгемейну придется сидеть полтора месяца дома, взаперти, как в тюрьме, в ожидании свадьбы, как приговора о помиловании. О том же, чтобы выпустить его на улицу снова, не могло быть и речи.
После того как она привезла Матюшу домой, такого мрачного, пропахшего черт-те чем, хмурящегося и молчаливого, Анна буквально поминутно ждала от него слов (английских, конечно) о том, что это – too much и что он должен полететь по каким-нибудь срочным неотложным делам к себе домой, в Ирландию.
– Господи, что они с тобой делали? – ужасалась Анна и заливалась горькими слезами, так как на теле ее возлюбленного ирландского медведя нашлись синяки и ссадины, происхождение которых он отказался объяснять. Просто сидел в ванне с закрытыми глазами и держал Анну за руку. Проза жизни – вот то, что рушит отношения. А их проза – она даже и не проза, это какая-то драма, фильм ужасов – чем дальше, тем страшнее.
– I love you, – прошептал уже почти спящий Матюша, чистый, в свежих шортах и футболке, на Анниной кровати.
– Я тоже люблю тебя, – ответила Анна, нежнейше поцеловав его, уже спящего, в губы. Тяжелое прерывистое дыхание смутило и напугало ее еще больше. А что, если бы он там простудился, что, если его действительно роняли в лужу. Не май же месяц. И вообще, как можно так обращаться с человеком, пусть даже и выпившим пинту эля – она тоже уже привыкла, что он именно так называет бутылку пива. Матгемейн вообще-то пил редко и совсем немного. Анна была не против, но для полиции, видимо, одного аромата хватило, чтобы сделать далеко идущие выводы. А тут еще и без документов.
– Свистать всех наверх! – скомандовала Анна, как только убедилась, что Матюша спит. Была вызвана Нонна прямо от школьной доски, для чего ей пришлось сказаться срочно и непоправимо хворой. Благо для этого теперь всегда был ее диабет. Отмазка на любой случай, а если перед лицом завуча начать размахивать глюкометром, то можно даже и пару дней выбить. Нонна ненавидела школу, ненавидела завуча, всегда была рада слинять хоть ненадолго, но это и была ее жизнь, в чем она убедилась именно тогда, когда обнаружила, что больна. Она теперь часто говорила, что диабет у нее – из-за них, из-за коллег. Одни же тортики кругом. Удивительно еще, что он обнаружился только у нее. Впрочем, большая часть их персонала вообще недообследована.
– Что нужно сделать? – спросила Нонна, выслушав душещипательную (хотя и слегка сбивчивую) историю под названием Мытарства Матгемейна Макконели в изоляторе временного содержания нелегальных мигрантов.
– Он у нас ведь простая душа. Небось и не понял, куда его ведут, – вставила свое слово баба Ниндзя, которая, к своему стыду, прониклась сочувствием к человеку, избавиться от которого еще несколько месяцев назад было ее голубой мечтой. И вот – пожалуйста, вот тебе шанс. Депортируют как миленького и никогда обратно не пустят. Но две мысли: первая, крамольная, что ведь Анна-то с детьми может тогда и за ним рвануть, а вторая – малодушная, что не такой уж и плохой человек этот ирландец, хоть и никакой от него пользы в доме, – обе эти мысли заставляли теперь бабу Ниндзю волноваться за него как за родного.
– Впечатляет! – кивнула Нонна и пообещала что-то придумать. Думала-думала она несколько дней и ночей. Впрочем, нет, по ночам она спала совершенно спокойно, но зато днем теребила всех подряд, потому что сама ничего особенного так и не придумала, кроме разве что покупки фиктивной справки о беременности Анны.
– Тьфу-тьфу! – перепугалась та. – Ни за что! Еще накаркаю! – Анна уже имела троих детей, тянуть которых приходилось изо всех сил. И мысли о справках и беременностях буквально шокировали ее, напомнив о том, что, собственно, детородный ее возраст-то никто не отменял.
– Да и где ее купить-то, – влезла баба Ниндзя, чтобы сменить тему. – Чай, их в переходах-то как дипломы не продают.
– Ну, не знаю тогда, – развела руками Нонна, но третьим днем их совместных мук выход вдруг нашелся сам. Причем добрую весть принесла не Нонна, а, как ни странно, Максим Померанцев. Случайно подслушав разговор Олеси с Анной, он лениво потянулся, отключил компьютер и сказал, что такие вещи прекрасно может решить адвокат. И у него, конечно же, есть как раз один неплохой. На любые случаи жизни. Лера через него в свое время судилась с налоговой инспекцией – и то помог. Все входы и выходы знает.
– Лера? – нахмурилась Олеся.
– Померанцев? – нахмурилась Нонна.
– Адвокат? – нахмурилась Анна, предчувствуя недоброе. Предчувствие ее не обмануло. На адвокате идеально сидел дорогой костюм, на руке небрежно болтались наручные часы явно баснословной стоимости, что моментально лишило Анну последних надежд.
– Смотри, какие у него ботинки чистые! – пробормотала Олеся, сама впервые в жизни столкнувшись с адвокатом. Тот же, выслушав проблему, задумался на секунду, не больше, затем сказал, что поженить их с Матгемейном – дело одного дня. Вид на жительство – это сложнее, ибо много, много у нас препон на дороге у даже совершенно законного дела. Но за десять тысяч долларов США в любом соответствующем эквиваленте он берется решить и эти вопросы буквально за три-четыре месяца.
– И, что важно, все эти месяцы ваш Матгемейн будет ходить по улицам на совершенно законных основаниях. Никто и никуда его больше не заберет.
Анна, Олеся и Нонна переглянулись и вздохнули. Решать было, конечно, Анне. У Нонны таких денег отродясь не было, она все дачу никак не могла достроить, там один маленький сарайчик стоял, в котором зимой кони двинешь, если не топить печку каждые два часа. А Олеся, она с деньгами никогда не дружила, и гонорары ее за «Крэйзи тим» хоть и были вполне ощутимыми, а проскользнули сквозь пальцы без задержки. Пара платьев, пара туфель, плюс косметика, плюс уход за собой. Еще курс танцев: Олеся подумала, что лишним не будет, если освоит побольше всякого такого – латино, стрип, вальс. Вдруг для какой роли пригодится.
– Что ж… – вздохнула Анна и подписалась под еще десять тысяч долларов долгов. Самое обидное, что пойти за этими самыми деньгами пришлось к тому же человеку, с которым Анна расплачивалась на протяжении нескольких лет за квартиру – к Олегу Зарубину, бывшему коллеге Анниного покойного мужа.
– Десять тысяч? – удивился он.
– Очень надо, – пояснила Анна, пытаясь унять дрожь в руках, которая поднималась при мысли, что она будет делать, если Олег ей сейчас откажет. Куда пойдет? В банк? Да, Анна пойдет в банк, но только после того, как…
– А что же твой ирландец тебе денег не даст? Или сам не займет у кого-то? – спросил Олег, отводя в сторону глаза. Общая мысль была понятна. «Вот он какой, твой ирландец, мужчина твоей мечты. Даже денег для тебя найти не может. А я – совсем другое дело. А ты меня – вот так. Отвергла, несмотря на все мои намерения, и на джип, и на квартиру, что я у жены при разводе выбил. Впрочем, об этом Анне было знать незачем».