Антитоксин и сульфамид! Гангрена! У англичанина. Гангрена, Боже! Все теперь понятно. Это должен быть англичанин!
Не только хитростью Тимсен захватил рынок сбыта лекарств. Он достаточно хорошо разбирался в лекарствах до армии, когда работал помощником аптекаря. Но об этом не знал никто, кроме него самого, потому что эти ублюдки засунули бы его в медицинскую службу, а это означало — никаких боев и никаких схваток. А как мог он, уважающий себя австралиец, позволить унизить свою страну и добрую старую Англию должностью вонючего нестроевого санитара?
— Нечего и надеяться, — повторил он, качая головой.
— Послушай, — настойчиво продолжал Кинг. — Скажу тебе откровенно. — Тимсен был единственным, кто мог достать лекарства, поэтому Кингу нужна была его помощь. — Это для Питера.
— Невозможно, — повторил Тимсен. Но ему стало жалко парня. Бедняга. Гангрена. Хороший парень, крепкие нервы. Он до сих пор чувствовал удар, которым наградил его англичанин прошлой ночью. Когда они вчетвером навалились на Кинга и на него.
Тимсен все выяснил о Питере Марлоу, когда тот подружился с Кингом. Нужно быть осторожным, информация никогда не помешает. И Тимсен знал о четырех немецких и трех японских сбитых самолетах, он знал о деревне и о том, как англичанин пытался бежать с Явы, не то что большинство, которое смиренно дожидалось своей участи. И тем не менее довольно глупо пытаться помочь парню. Слишком долгий путь. Да. Слишком долгий путь. Да. Слишком долгий. Да, все-таки этот англичанин молодец.
Тимсен гадал, стоит ли рискнуть, посылая человека в казармы к японскому врачу, чтобы достать лекарства. Это было рискованно, но и казармы и дорога туда были многократно проверены. Бедняга Марлоу, как, должно быть, он переживает. Конечно, я достану лекарства — и сделаю это бесплатно или возьму деньги только за издержки.
Тимсен ненавидел свою торговлю лекарствами, но кому-то ведь надо было это делать, лучше пусть этим занимается он, чем кто-то другой, потому что его цены всегда были разумными, настолько разумными, насколько это было возможно, и он знал, что может сделать состояние, продавая их японцам, но он никогда этим не занимался. Он продавал только в лагерь и только с небольшой прибылью, с учетом только того риска, который сопровождал это дело.
— Можно спятить, — проворчал Тимсен, — когда думаешь о запасах лекарств на складах Красного Креста в хижине на Кеда-стрит.
— Черт, это все слухи.
— Нет. Я видел их, приятель. Когда был там с рабочей командой. Все забито лекарствами от Красного Креста — плазма, хинин, сульфамиды — все от пола до потолка и все еще в упаковках. А хижина эта добрых сто ярдов в длину и тридцать в ширину. И все это идет этим ублюдкам японцам. Они действительно принимают лекарства. Они поступают через Чанкин, как мне сказали. Красный Крест отдает их сиамцам, те переправляют их японцам, все предназначается для военнопленных Чанги. Черт, я сам видел ярлыки, но япошки используют их для своих макак.
— Кто-нибудь еще знает об этом?
— Я сказал полковнику, а тот лагерному коменданту, который, в свою очередь, сказал этой японской сволочи, как там его, а да, Иошима, и комендант лагеря потребовал эти запасы. Но япошки просто посмеялись над ним, сказав, что это слухи. На этом все кончилось. Больше туда рабочие команды не отправляли. Паршивые трусы. Это несправедливо, ведь нам так нужны лекарства. Они могли бы дать нам немного. Мой приятель умер шесть месяцев назад из-за того, что не было инсулина, а я видел целые горы упаковок с ним. Горы. — Тимсен свернул сигарету, закашлялся, сплюнул и так разошелся, что пнул ногой стену.
Он знал, что бессмысленно расстраиваться из-за этого. Не было никакого способа пробраться в эту хижину. Но он может достать для англичанина антитоксин и сульфамид. Да, честное слово, и он это сделает даром.
Но Тимсен был слишком умен, чтобы позволить Кингу прочитать его мысли. Это было бы ребячеством позволить Кингу узнать его слабое место. Ведь Кинг может когда-нибудь использовать это как средство давления на него. Это было так же ясно, как тот факт, что Австралия — колыбель Бога. Да, и ему нужен Кинг для сделки с бриллиантом. Ох, проклятье! Я и забыл об этом грязном бродяге.
Поэтому Тимсен назвал из ряда вон выходящую цену и позволил, чтобы его уговорили снизить ее. Но остановился на достаточно высокой цене, так как знал, что Кинг может себе ее позволить, а если он запросит за товар слишком низкую цену, Кингу это может показаться подозрительным.
— Хорошо, — согласился мрачно Кинг. — Мы договорились. — В душе он отнюдь не был мрачен. Совсем наоборот. Он ждал, что Тимсен будет выколачивать из него деньги, но, хотя цена была выше той, на какую он рассчитывал, она была справедливой.
— На это потребуется три дня, — сказал Тимсен, понимая, что через три дня будет слишком поздно.
— Мне нужны лекарства сегодня вечером.
— Это будет стоить тебе еще пятьсот долларов.
— Я твой друг! — взвился Кинг, чувствуя настоящую боль. — Мы приятели, а ты хочешь меня ограбить еще на пять сотен.
— Хорошо, приятель, — сказал Тимсен, грустно и по-собачьи преданно. — Но ты знаешь, как обстоит дело. Три дня, быстрее не могу.
— Черт. Ладно.
— И фельдшер получит еще пять сотен сверху.
— Боже милосердный! На кой черт еще нужен фельдшер?
Тимсен наслаждался, наблюдая за тем, как корчится Кинг.
— Ну, хорошо, — спокойно сказал он, — что ты собираешься делать с лекарствами, когда получишь? Как ты собираешься лечить больного?
— Откуда мне знать, черт возьми.
— Вот за что еще пять сотен. Я полагаю, ты собираешься отдать англичанину лекарства, а он пойдет в госпиталь и скажет первому же коновалу: «У меня есть антитоксин и сульфамид, полечите мне мою чертову руку», а доктор в ответ скажет: «У нас нет антитоксина, так где ты его достал, черт тебя побери?», а когда англичанин промолчит, ублюдки сопрут у него лекарства и отдадут их какому-нибудь английскому вонючке-полковнику, у которого небольшой приступ геморроя.
Он ловко вытащил пачку сигарет из кармана Кинга и закурил.
— И, — добавил Тимсен, на этот раз совершенно серьезно, — тебе надо найти местечко, где вы бы лечили его без посторонних глаз. Где бы он мог лежать. Эти антитоксины плохо действуют на некоторых. И, как часть сделки, я не несу ответственности, если лечение будет неудачным.
— Если ты достанешь антитоксин и сульфамид, почему лечение может быть неудачным?
— Некоторые парни не переносят эти лекарства. Рвота. Несовместимость. И они могут не помочь. Все зависит от того, как сильно отравлен его организм.
Тимсен встал.
— Значит, вечером. А, да, и материалы будут стоить еще пять сотен.
Кинг взорвался.
— Какие еще материалы, черт возьми?
— Шприцы, бинты и мыло. Боже! — Тимсен чуть не передернуло от отвращения. — Ты думаешь, что антитоксин — это пилюля, которую суют в задницу?
Кинг кисло посмотрел на Тимсена, проклиная себя. Думал ты такой умный, выяснишь, как лечат гангрену, за одну сигарету, дурак. А потом, пустая голова, забыл спросить, что, черт побери, делать с лекарством, когда оно у тебя в руках.
Ну, черт с ним. Дело сделано. И рука Питера спасена. И цена тоже справедливая.
Потом Кинг вспомнил хитрого маленького воришку и просиял. Да, он был очень доволен результатами своей дневной работы.
Глава 21
В тот вечер Питер Марлоу отказался от еды. Он отдал ее не Маку и не Ларкину, как нужно было бы, а Эварту. Он понимал, что если отдаст своей группе, то они заставят его рассказать, в чем дело. А говорить им этого не стоило.
В полдень, умирая от боли и тревоги, он пошел к доктору Кеннеди. Снова он чуть не сошел с ума от мучительной боли, пока срывали повязку. Потом доктор сказал:
— Яд поднялся выше локтя. Я могу ампутировать ниже, но это будет потерей времени. Можно сделать всю операцию за один раз. У вас будет прекрасная культя — как минимум пять дюймов от плеча. Достаточная, чтобы пристегнуть к ней протез. — Кеннеди спокойно складывал домиком свои пальцы. — Не теряйте больше времени, Марлоу, — сухо рассмеялся он и саркастически произнес: «Domani e troppo tardi», а когда Питер Марлоу тупо посмотрел на него, не понимая, он невыразительно пояснил — «Завтра может быть слишком поздно».
Питер Марлоу доковылял до своей койки и лег, парализованный ужасом. Пришло время обеда, но он отказался от него.
— У тебя лихорадка? — спросил довольный Эварт, подкрепившийся дополнительной порцией.
— Нет.
— Могу я чем-нибудь тебе помочь?
— Бога ради, оставь меня в покое! — Питер Марлоу отвернулся от Эварта. Спустя некоторое время он встал и вышел из хижины, жалея о том, что согласился играть в бридж с Маком, Ларкином и отцом Донованом. «Ты идиот, — твердил он, — тебе надо было остаться лежать на койке до тех пор, пока не пришла бы пора лезть за деньгами через проволоку».
Но он не мог часами лежать на койке, дожидаясь темноты, чтобы идти за деньгами. Лучше как-нибудь отвлечься.
— Привет, приятель! — Лицо Ларкина сморщилось в улыбке.
Питер Марлоу не улыбнулся в ответ. Он просто сел на пороге. Мак бросил взгляд на Ларкина, который незаметно пожал плечами.
— Питер, — сказал Мак, притворяясь, что он в прекрасном настроение, — новости лучше день ото дня, правда? Еще немного, и мы выйдем отсюда.
— Совершенно верно! — вставил Ларкин.
— Вы живете иллюзиями. Мы никогда не выйдем из Чанги. — Питер Марлоу не хотел быть резким, но сдержаться не мог. Он понимал, что Мак и Ларкин обиделись, но смягчить обиду не мог. Он был поглощен мыслями о своей культе длиной в пять дюймов. Он чувствовал, как озноб леденит ему позвоночник и пронзает низ живота. Как, черт возьми, Кинг может помочь? Как? Будь реалистом. Если бы это была рука Кинга, что мог бы сделать я, а ведь Кинг для меня друг? Ничего. Я думаю, что и он ничего не успеет сделать — вовремя. Ничего. Лучше посмотреть правде в лицо, Питер. Либо ампутация, либо смерть. Просто. А когда дело дойдет до выбора, ты выберешь жизнь. Раз уж ты родился, ты обязан выжить. Любой ценой.
«Да, — твердил Питер Марлоу, — нужно быть реалистом. Кинг ничего не может сделать, ничего. И тебе не в чем винить его. Это твоя беда, а не его. Выкопай деньги, отдай их ему и иди в госпиталь, ложись на стол, и пусть они режут тебе руку».
Итак, они втроем — он. Мак и Ларкин — сидели в зловонной ночи. В молчании. Когда пришел отец Донован, они заставили его съесть немного риса с блачангом. Они заставили его съесть, потому что иначе он отдал бы еду другим, как отдавал большую часть своих порций.
— Вы очень добры ко мне, — сказал Донован. В глазах у него мелькнул огонек, когда он добавил: — А сейчас, если вы втроем поймете ошибочность вашего поведения и будете вести себя хорошо, я буду считать, что вечер прошел замечательно.
Мак и Ларкин рассмеялись вместе с ним. Питер Марлоу не улыбнулся.
— В чем дело, Питер? — резко спросил Ларкин. — Вы весь вечер напоминаете мне динго, у которого на заднице болячка.
— Ну, ничего, иногда бывает плохое настроение, — быстро сказал Донован, чтобы сгладить напряженное молчание. — Честное слово, новости очень хорошие, не так ли?
Только Питер Марлоу остался вне дружеского взаимопонимания, царившего в маленькой комнатке. Он чувствовал, что своим присутствием действует на всех удручающе, но ничего не мог с этим поделать. Ничего.
Начали играть, и отец Донован открыл две пики.
— Пас, — сварливо сказал Мак.
— Три бубны, — бросил Питер Марлоу и тут же пожалел об этом, потому что переоценил свои карты, объявив бубны, когда надо было объявлять черви.
— Пас, — объявил раздраженно Ларкин. Он пожалел, что предложил партию. Удовольствия не было никакого. Никакого удовольствия.
— Три пики, — продолжил отец Донован.
— Пас.
— Пас, — сказал Питер Марлоу, и все недоуменно посмотрели на него. Отец Донован улыбнулся.
— В вас должно быть больше веры…
— Я устал верить. — Слова прозвучали неожиданно резко и очень зло.
— Извините, Питер, я только…
— Послушайте, Питер, — резко вмешался Ларкин, — только потому, что вы в плохом настроении…
— Я имею право иметь свое мнение и думаю, что это была плохая шутка, — вспыхнул Питер Марлоу. Потом напустился снова на Донована. — Если вы мучаете себя, отдавая еду другим, и спите в бараках для рядовых, это, как я полагаю, дает вам право считать себя верховным судьей. Вера — это сплошная ерунда! Вера существует для детей — так же как и Бог. Что, черт побери, он может сделать? По-настоящему сделать? А? А?
Мак и Ларкин смотрели на Питера Марлоу, не узнавая его.
— Он может исцелить, — сказал отец Донован, зная о гангрене. Он многое знал из того, что знать не хотелось. Питер Марлоу швырнул карты на стол.
— Дерьмо! — бешено выкрикнул он. — Это дерьмо, и вы это знаете. И еще одно, раз уж мы коснулись этой темы. Бог! Вы знаете, я думаю: Бог — это маньяк, садистский, преступный маньяк, кровопийца…
— Вы в своем уме, Питер? — взорвался Ларкин.
— Да. Посмотрите на Бога, — исступленно говорил Питер Марлоу с искаженным лицом. — Бог — это зло, если Он действительно Бог. Посмотрите на все эти кровопролития, которые совершались во имя Бога. — Он наклонился к Доновану. — Инквизиция. Помните? Все эти тысячи сожженных и замученных до смерти садистами-католиками во имя Бога! А мы даже не вспоминаем об ацтеках и инках и миллионах этих чертовых индейцев. А протестанты, которые жгли и убивали католиков, а католики, евреи и мусульмане, а евреи и еще евреи, а мормоны, а квакеры и все это вонючее дерьмо. Убийства, пытки, костры! До тех пор пока это творится от имени Бога, вы правы! Какая бездна лицемерия! Не напоминайте мне о вере! Это пустое место!
— И тем не менее вы верите Кингу, — спокойно сказал отец Донован.
— Я полагаю, вы хотите сказать, что он орудие в руках Божьих?
— Возможно. Я не знаю.
— Я должен рассказать ему об этом, — истерически рассмеялся Марлоу. — Он будет хохотать до упаду.
— Послушайте, Марлоу! — Ларкин вскочил, трясясь от ярости. — Вам лучше извиниться или убраться отсюда!
— Не беспокойтесь, полковник, — огрызнулся Питер Марлоу. — Я ухожу. — Он встал и пристально посмотрел на них, ненавидя их, ненавидя себя самого. — Послушайте, отец. Вы смешны. Ваша сутана смешна. Вы до неприличия смешны, вы и ваш Бог. Не служите Богу, потому что он дьявол. Вы — слуга дьявола. — И потом он сгреб несколько карт со стола, швырнул их в лицо отца Донована и исчез в темноте.
— Что, черт возьми, произошло с Питером? — спросил Мак, нарушая тягостное молчание.
— Ради Бога, — страстно начал отец Донован. — У Питера гангрена. Ему должны ампутировать руку, или он умрет. На его локте ясно заметны багровые пятна.
— Что? — Ошеломленный Ларкин уставился на Мака. Потом они одновременно вскочили и торопливо пошли к выходу. Но отец Донован окликнул их.
— Подождите, помочь вы ему не можете.
— Черт, должен же быть какой-то выход. — Ларкин застыл на пороге. — Бедный парень… я думал… бедняга…
— Нам ничего не остается, кроме ожидания. Только верить и молиться. Возможно, поможет Кинг, он в состоянии помочь. — И отец Донован устало добавил: — Кинг единственный, кто может помочь.
Питер Марлоу, ковыляя, вошел в хижину американцев.
— Я сейчас принесу деньги, — пробормотал он Кингу.
— Вы с ума сошли? Вокруг полно народу.
— К черту всех, — сердито бросил Питер Марлоу. — Вам нужны деньги или нет?
— Сядьте! Сядьте! — Кинг силой усадил Питера Марлоу, дал ему закурить, заставил выпить кофе и подумал: неужели я все это делаю ради какой-то ерундовой прибыли. Он терпеливо уговаривал Питера Марлоу не терять головы, говорил, что все будет хорошо, что вскоре можно начать лечение. Спустя час Питер Марлоу успокоился, во всяком случае, стал мыслить здраво. Но Кинг понимал, что не стоит обольщаться. Он видел, как Питер Марлоу время от времени кивает. Однако он был не с ним, не с ним и вообще его здесь не было. Он был в своем мире — мире из боли и ужаса.
— Пора? — спросил Питер Марлоу, почти ослепленный болью и понимая, что если он не пойдет сейчас, то не пойдет никогда.
Хотя с точки зрения безопасности предпринимать вылазку было рано, тем не менее держать Марлоу в хижине нельзя. Поэтому Кинг разослал часовых по всем направлениям. Все подходы были перекрыты. Макс следил за Греем, который лежал на койке. Байрон Джонс III за Тимсеном. А тот находился в северной части лагеря, около ворот, дожидаясь, когда принесут лекарства, а ребята Тимсена — еще один источник опасности — по-прежнему безуспешно прочесывали лагерь в поисках вора.
Кинг и Текс смотрели вслед Питеру Марлоу, когда тот вышел из хижины, пересек тропинку и подошел к кювету. Он покачался на его краю, потом перешагнул через него и, пошатываясь, пошел к ограде.
— Черт, — сказал Текс. — Не могу смотреть!
— Я тоже, — сказал Кинг.
Питер Марлоу пытался сосредоточить взгляд на проволоке, превозмогая боль и обморочное состояние, которые захлестывали его. Он молил Бога о пуле. Терпеть такую муку больше не было сил. Но выстрела не последовало, и он продолжал идти, отчаянно распрямившись во весь рост. Подошел к проволоке, и тут все закружилось перед его глазами. Он схватился за проволоку, чтобы не упасть. Потом наклонился, чтобы пролезть между рядами проволоки, тихо застонал и провалился в преисподнюю.
Кинг и Текс подбежали к ограде, подхватили его и уволокли подальше от ограды.
— Что с ним такое? — спросил чей-то голос из темноты.
— Думаю, он помешался, — сказал Кинг. — Давай, Текс, давай затащим его в хижину.
Они втащили его в хижину и положили на кровать Кинга. Потом Текс побежал снимать часовых, и обстановка в хижине снова стала прежней. На улице остался только один часовой.