Джон Кейз Синдром
Пролог
Цюрих, 16 июня 1996 года
В парке было хорошо: тихо и безмятежно. Утро выдалось солнечное, повсюду царила нега, легкий бриз колыхал поверхность неоново-синего озера – совсем как у Сёра на картине «Воскресная прогулка на острове Гранд-Жатт». За одним малым исключением: художник изобразил разгар дня. Но как и на полотне, ничто вокруг не предвещало беды.
Лью Макбрайд возвращался домой после трехкилометровой пробежки по пешеходной аллее в большом парке, окаймляющем берега Цюрихского озера – от шумной Бельвю-плац до самого пригорода. Он неторопливо трусил в рассеянной тени листвы, размышляя о картине Сёра. Великий пуантилист заселил свое замечательное полотно респектабельными месье в цилиндрах, воспитанными детьми, женщинами в платьях с турнюрами и зонтиками от солнца в руках. Художник запечатлел людей, что жили две мировые войны назад, задолго до комедийных шоу и «мыльных опер», до Интернета и этнических чисток. Время изменилось, и иными стали воскресные прогулки.
Начнем с того, что добрая половина слабого пола болтает по мобильным телефонам, носит колечки в пупках и катается на роликах, с гиканьем проносясь мимо парней с футбольными мячами, дремлющих «гастарбайтеров» и обменивающихся ласками в густой сочной траве влюбленными. От Альп веет свежестью и прохладой, воздух чист и сладок, хотя ветерок и доносит легкий аромат марихуаны.
Лью нравился Цюрих – появилась возможность попрактиковаться в немецком, который он начал учить еще в старших классах. Выбор на этот язык пал не случайно: как раз в ту пору Лью бредил одной немочкой, приехавшей по программе обмена студентами. Уже потом Макбрайд занялся испанским, кое-что перенял у французов и даже немного понимал креольский диалект. Однако первым оказался все-таки немецкий, благодаря Ингрид. Фигура у нее была – только держись. Улыбаясь воспоминаниям, Льюис в ровном темпе миновал пристань: на волнах покачивались пришвартованные парусники.
Окружающие звуки создавали только слабый фон – Макбрайд слушал плейер. Марго Тиммонс выводила старую песню Лу Рида о какой-то девушке – а может, женщине: «Джейн… милая Джейн…»
Музыка, книги и бег заменяли Лью никотин и другие тайные страстишки: без них он становился беспокойным и даже чувствовал себя чуть-чуть несчастным. Из-за своих хобби он так до сих пор и не осуществил давнюю мечту купить парусную шлюпку – не смог себе этого позволить. Все в квартире Макбрайда в Сан-Франциско свидетельствовало о его одержимости музыкой и чтением. На подоконниках, у стереопроигрывателя и огромного дивана высились горы книг и компакт-дисков: блюзы, Делилло, опера, меланхоличная музыка португальских эмигрантов с замешенными на африканских мелодиях гитарными ритмами, рок и госпелы – религиозные песни североамериканских негров, работа Четвина о Патагонии, толстенная монография Огберна о предполагаемой личности Шекспира и десятки произведений о шахматах. Наверное, Макбрайд все-таки больше предпочитал читать о шахматах, чем играть в них. (Исключение составляли только шахматные сражения с Пти Пьером в Олоффсоне на Гаити, когда они часами просиживали над старой игровой доской, потягивая ром.)
Лью взгрустнулось при воспоминании о тех временах, о Гаити и старых друзьях…
На бегу Макбрайд взглянул на часы и ускорил шаг. До встречи в Институте оставалось чуть меньше полутора часов, а опаздывать он не любил. (Если быть до конца откровенным, одна мысль о том, чтобы заставить кого-то ждать, сводила Лью с ума).
Штаб-квартира Института всемирных исследований – небольшого, но авторитетного «мозгового центра», существующего благодаря финансовым вливаниям с обеих сторон Атлантического океана – располагалась в Кюсснахте, примерно в двадцати минутах ходьбы от отеля, где остановился Макбрайд. Как и многие фонды, учрежденные в первые послевоенные годы, этот Институт создавался с целью воплотить неясную, извечно ускользающую мечту о всеобщем благоденствии. На ежегодных конференциях горстке молодых дарований, чьи научные интересы совпадали с идеями фонда, присуждались стипендии.
Обширная тематика исследований варьировалась от возникновения военизированных формирований в Центральной Африке и роли Интернета в современном исламе до вырубки мангровых лесов в Непале. Среди прочих было и исследование Макбрайда, напрямую связанное с терапевтическими практиками, используемыми в анимистических религиях. Когда «холодная война» ушла в прошлое, руководство фонда стало склоняться к мнению, что конфликты следующих поколений будут представлять собой столкновения «ослабленной напряженности», в большинстве случаев на почве этнических и религиозных разногласий.
Макбрайд, обладатель ученых степеней в клинической психологии и новой истории, путешествовал по миру на протяжении почти двух лет. За это время он написал целый ряд статей об используемых бразильскими целителями технологиях массового кодирования, о техниках введения пациентов в транс на церемониях вуду и роли «лечебных трав» в ритуалах кандомблийских жрецов.
Два его доклада опубликовал «Нью-Йорк таймс мэгэзин», после чего последовало предложение написать книгу. Теперь же финансирование очередного исследования Макбрайда подходило к концу. Через три месяца он должен был подать заявку на стипендию, от чего по некотором размышлении решил отказаться. Льюису надоели постоянные разъезды и хотелось всецело посвятить себя написанию книги. И поскольку как раз в то время фонд пригласил его в Цюрих на семинар, он счел это приглашение прекрасной возможностью известить руководство о своем намерении.
Иными словами, все в его жизни складывалось благополучно и обещало дальнейшие перемены к лучшему. И если бы встреча прошла, как запланировал Макбрайд, он успел бы на шестичасовой рейс в Лондон. А приехав туда, сходил бы поужинать с Джейн. С настоящей Джейн, которую он не видел уже несколько месяцев.
«Милая Джейн, милая Джейн…»
Перспектива свидания ускоряла его шаг, и Макбрайд прибыл в свой номер в гостинице «Флорида» чуть ли не на десять минут раньше ожидаемого. Таким образом, он выиграл достаточно времени, чтобы сходить в душ, побриться, одеться и даже упаковать видавший виды брезентовый вещмешок.
Макбрайду предстояла встреча с самим директором фонда Гуннаром Опдаалом – процветающим, свободным от национальных предрассудков хирургом-норвежцем, который в свое время оставил медицину ради филантропии. Еще в Калифорнии, переговорив с директором по телефону, Льюис понял, что тот рассчитывает на продолжение сотрудничества и в следующем году. Поэтому возможность пообщаться с начальством с глазу на глаз была кстати: всегда лучше объясняться лично, к тому же неплохо бы выразить признательность руководству Института за помощь. А дальше, управившись с делами, Макбрайд планировал вылететь домой с обязательной остановкой у Джейн.
Штаб-квартира Института размещалась во внушительном особняке конца XIX – начала XX века, выстроенном каким-то швейцарским промышленником. (Позже промышленник повесился на люстре в фойе собственного детища, безвозвратно изуродовав этот предмет интерьера). Особняк представлял собой высокое трехэтажное здание с рифлеными под старину стеклами. На медных водостоках восседали готические горгульи, на подоконниках стояли цветочные ящики с пышной растительностью, а из черепичной крыши выглядывала троица дымоходов.
Небольшая латунная табличка на массивной двери у парадного входа провозглашала название Института на немецком, французском и английском языках. Висевшая над фрамугой из освинцованного стекла видеокамера внутреннего слежения повернула вниз глазок и пристально уставилась на Макбрайда. Тот несколько раз нажал на кнопку звонка, и вот наконец…
– Лью!
Дверь распахнулась. Массивная фигура Гуннара Опдаала, который возвышался даже над немаленьким – метр девяносто – Макбрайдом, заслонила внутреннее пространство холла. Длинноногий, крепко сбитый Опдаал недавно отметил свое пятидесятилетие. Он двигался с грациозной развязностью стареющего атлета, коим, кстати, и являлся: много лет назад норвежец «взял бронзу» в соревнованиях по скоростному спуску. По странному стечению обстоятельств отец Макбрайда завоевал серебро на тех же Олимпийских играх в Саппоро. В семьдесят втором он стал первым биатлонистом, который увез такую медаль в Америку. Узнав об этом, Опдаал снисходительно улыбнулся: «Норвегия – хозяйка биатлона, иначе и быть не может».
Директор фонда пожал посетителю руку и дружески похлопал его по плечу.
– Как доехал? Проблем в дороге не возникло? – поинтересовался скандинав, пропуская гостя в зал и прикрывая за собой дверь.
– Еще сказывается смена часовых поясов, – пожаловался Макбрайд. – А так ничего, прекрасно долетел.
– Как тебе «Флорида»? – спросил Опдаал и с некоторым смущением принял вещмешок Льюиса.
– Роскошный отель!
Норвежец хохотнул:
– Номера большие, согласен. Но роскошными я бы их не назвал.
Молодой исследователь тоже рассмеялся:
– Главное – не дорого.
Опдаал неодобрительно покачал головой:
– В следующий раз советую остановиться в «Цум Шторхен», а уж остальное – забота фонда. Я же говорил тебе, и не раз: создавать условия для ученых – наша прямая обязанность.
Макбрайд смущенно кивнул, пожав плечами, и осмотрелся. Штаб-квартира Института почти не изменилась с тех пор, как он был здесь последний раз: персидские ковры на мраморных полах, рельефные потолки, холсты с цветами и пейзажами на обитых дубом стенах, журналы на деревянных антикварных столиках.
И хотя прежде Льюису довелось побывать здесь лишь два раза, он удивился царящей в здании тишине. Заметив замешательство гостя, Опдаал похлопал его по плечу и махнул в сторону лестницы.
– Мы здесь одни! – воскликнул он, жестом приглашая молодого ученого следовать за ним.
– Во всем здании? – удивился тот.
– Конечно, сегодня же суббота. У нас по выходным на работу ходит лишь босс, и то потому, что у него нет другого выбора!
– Как же так? – поинтересовался Макбрайд, поднимаясь вслед за норвежцем по лестнице. – Неужели…
– Потому что я здесь живу, – объяснил директор.
Хозяин повел американского гостя на третий этаж.
– А я думал, у вас квартира в городе, – заметил Льюис.
Опдаал покачал головой, и лицо его посерьезнело.
– Нет. Здесь, как говорится, мой второй дом. – Он задержался на лестничной площадке и, обернувшись, пояснил: – Жена предпочитает жить в Осло. Ненавидит Швейцарию, говорит, здесь все слишком буржуазно.
– А по мне так в этом и заключается прелесть страны, – возразил Макбрайд.
– Согласен, только у каждого ведь все равно свой взгляд на такие вещи.
– А дети?
– Разлетелись по всему миру: один сын в Гарварде, другой – в Дубае, дочь – в Ролле.
– В колледже?
– Да. Полжизни провожу в небе.
– А остальное время?
Опдаал слегка улыбнулся и направился дальше, вверх по лестнице.
– Остальное время я выбиваю деньги для Института или втыкаю флажки на карту, отслеживая перемещения вашей ученой братии.
Теперь усмехнулся Макбрайд и, не останавливаясь, сострил по поводу того, что совсем запыхался.
– Я всегда считал, что в таких зданиях предусмотрены лифты, – заметил он.
– Здесь есть лифт, но по выходным я им не пользуюсь, – объяснил директор фонда. – Не дай Бог, отключат электричество, и тогда… Ну, ты представляешь.
Прежде Льюис встречался с боссом и его помощниками в конференц-зале на втором этаже, и потому его заинтересовало, как выглядят жилые помещения наверху. Спутники поднялись на третий этаж и приблизились к стальной, необычайно громоздкой двери, совершенно не вписывавшейся в общий интерьер здания.
Опдаал нажал три или четыре кнопки на блестящем кодовом замке, и дверь пружинисто отворилась, издав металлический щелчок. Директор фонда закатил глаза:
– Уродство.
– Хм… впечатляет, – ответил Макбрайд.
Норвежец заговорщически усмехнулся.
– Одно время здесь снимал помещение некий частный банк. О его клиентуре ходили такие слухи, что, думаю, большая дверь была весьма кстати.
Они зашли внутрь: просторный, удобный офис с яркими лампами под потолком и современной обстановкой так не походил на помещения первого этажа. Здесь стояли стенки с книгами и кожаный диван, на журнальном столике из оргстекла – массивный серебряный поднос с чашками, блюдцами и дымящимся чайником.
– Чаю? – предложил Опдаал гостю.
Тот кивнул: «Да, спасибо», и зашел за письменный стол, чтобы полюбоваться чудесным видом из окна: за деревьями просматривалось прозрачное, словно отполированное озеро, на котором искрилась блестящая водная рябь.
– Восхитительное зрелище, – сказал Макбрайд.
Опдаал согласно кивнул, разливая по чашкам чай.
– С сахаром?
– Нет, добавьте немного молока, – ответил Макбрайд и тут, заметив компьютер на столе директора, склонил набок голову и нахмурился. – А где диск «А»? – поинтересовался он.
– Извини, что?
– Флоппи-дисковод, для дискет.
– Ах ты об этом, – ответил босс. – Здесь нет дисковода.
Макбрайд искренне удивился:
– Как?
Опдаал равнодушно пожал плечами.
– Следим за тем, чтобы информация не вышла за пределы этих стен. А так она уж точно не попадет в чужие руки. – Норвежец протянул гостю чашку и, усаживаясь за письменный стол, жестом пригласил того располагаться на диване.
Директор фонда отхлебнул чаю и воскликнул:
– Итак, ты прекрасно потрудился!
– Что ж, спасибо, – ответил Макбрайд.
– Я не преувеличиваю, Льюис. Мне известно, как тяжело работать в таких местах, как Гаити. Гнусный остров, а без подготовки туда соваться вообще опасно.
– Что ж, я рискнул.
– И все-таки уверен, – продолжил директор, чуть подавшись вперед и откашлявшись, – тебе не терпится узнать, ради чего ты здесь?
Льюис переменил позу и улыбнулся:
– На этот счет у меня есть некоторые предположения: через пару месяцев заканчивается финансирование моей работы.
Директор кивнул, давая понять, что догадка верна, хотя к настоящей причине и не имеет никакого отношения:
– Да-да, правильно. Только я пригласил тебя не поэтому.
– Не поэтому? – Макбрайд поднял на босса удивленный взгляд.
– Да.
В коридоре что-то застрекотало, и собеседники обернулись на шум.
– Лифт? – удивился Лью.
Норвежец кивнул, и на его лбу стала заметна глубокая вертикальная морщина.
– Но вы же говорили…
– Наверное, кто-то из персонала, – предположил Опдаал. – Вероятно, забыли что-нибудь.
Затем шум смолк, открылся лифт, и немного погодя в кабинет постучали.
– Тебя не затруднит? – Директор указал в сторону двери.
Макбрайд нахмурился: ведь Опдаал утверждал, будто в здании никого, кроме них, нет, и лифтом советовал не пользоваться, – но решил исполнить просьбу босса.
– Да-да, сейчас, – сказал Лью, встал с дивана и направился к двери. Открыл ее и…
Все произошло в доли секунды – достаточно, чтобы дать себе отчет в происходящем, но слишком быстро, чтобы отреагировать. Макбрайд увидел человека в костюме хирурга и противогазе. Затем струя газа из пульверизатора ударила Льюису в лицо. Сноп искр. Темнота.
Вне всякого сомнения, его везли в машине «скорой помощи»: на потолке бежали по кругу отсветы красных огней маячка. Рядом сидел какой-то человек в костюме хирурга и рассматривал Лью с выражением умеренного любопытства на лице.
Макбрайд захотел спросить, что с ним произошло, но говорить он не мог: во рту пересохло, язык точно одеревенел. Он попытался что-то сказать, но прозвучало нечто невнятное, словно он был пьян. Через некоторое время Макбрайд оставил попытки издать членораздельный звук и попробовал сосредоточиться на недавнем происшествии: «Человек в маске, видимо, из какой-то спасательной службы. Наверное, произошла утечка газа или что-то в этом роде. А как же тогда баллончик в руке? Что все это значит?»
Льюис попытался приподнять голову, хотел сесть – но не смог. Он оказался пристегнут ремнями к каталке и безвольно лежал на спине, усталый и апатичный. Судя по ощущениям, ему вкололи транквилизатор, причем довольно сильный – не исключено, что тирозин. Лью закрыл глаза и подумал: «При таких обстоятельствах я должен бы испытывать страх – это здоровая реакция».
Они ехали уже около часа, и за все это время водитель так и не включил сирену – только маячок. Каждый раз, когда Макбрайд поднимал дрожащие веки, на потолке сменялись огни: красный, желтый, опять красный.
Странно: где бы они ни находились, дорога оставалась свободна. Машина «скорой помощи» двигалась со скоростью, одинаковой в течение длительного времени, словно по пустынной пригородной автотрассе. Это совершенно не увязывалось со здравым смыслом – в Цюрихе полно больниц, так зачем выезжать из города? Если случилось ЧП – а это не что иное, как ЧП, потому что иначе…
По мере того как ослабевало действие транквилизатора, где-то глубоко в груди Макбрайда начало пробуждаться беспокойство.
А потом внезапно прибыли к конечной цели, в место, о котором Льюис не имел ни малейшего представления. По гравию захрустели шины, автомобиль остановился, и маячок потух. Кто-то хлопнул дверцей так, что кабина содрогнулась, послышалась немецкая речь со швейцарским акцентом, рывком открылись задние двери. Макбрайда обдало струей свежего воздуха, и каталка, на которой он лежал, двинулась с места.