Слезы из прекрасных глаз Гликерии Романовны хлынули ещё пуще.
Слог четвёртый, где всуе поминается Японский Бог
Едва дочитав срочное послание от старшего бригады, что прибыла из Петербурга взамен сражённых стальными звёздами филёров, Евстратий Павлович выскочил из-за стола и кинулся к двери — даже про котелок забыл.
Дежурные пролётки стояли наготове, у входа в Охранное, а езды от Гнездниковского до Чистопрудного было, если с ветерком, минут десять.
— Ух ты, ух ты, — приговаривал надворный советник, пытаясь ещё раз прочесть записку — это было непросто: коляска прыгала на булыжной мостовой, света фонарей не хватало, да и накалякал Смуров, будто курица лапой. Видно было, что опытнейший агент, приставленный следить за фандоринскими передвижениями, разволновался не на шутку — буквы прыгали, строчки перекосились.
"Принял дежурство в 8 от ст. филёра Жученко, у дома генерала Шарма. Чернобурый вышел из подъезда без трех 9 в сопровождении барыньки, которой присвоена кличка Фифа. Доехали на извозчике до Остоженки, дом Бомзе. В 9.37 Чернобурый вышел, а через пять минут выбежала Фифа. Двоих отправил за Чернобурым, мы с Крошкиным последовали за Фифой — вид у неё был такой встревоженный, что это показалось мне примечательным. Она доехала до Чистопрудного бульвара, отпустила коляску у пансиона «Сен-Санс». Поднялась на крыльцо флигеля. Звонила, стучала, ей долго не открывали. С занятой мной позиции было видно, как из окна выглянул мужчина, посмотрел на неё и спрятался. Там напротив яркий фонарь, и я хорошо разглядел его лицо. Оно показалось мне знакомым. Не сразу, но вспомнил, где я его видел: в Питере, на Надеждинской (кличка Калмык). Только тут сообразил, что по приметам похож на Акробата, согласно описанию в циркулярной ориентировке. Он это, Евстратий Павлович, ей-богу он!
Ст. филёр Смуров"Донесение было написано с нарушением инструкции, а заканчивалось и вовсе непозволительным образом, но надворный советник на Смурова был не в претензии.
— Ну что он? Всё там? — кинулся Мыльников к старшему филёру, выскочив из пролётки.
Смуров сидел в кустах, за оградой скверика, откуда отлично просматривался двор «Сен-Санса», залитый ярким светом разноцветных фонарей.
— Так точно. Вы не сомневайтесь, Евстратий Павлович, Крошкин у меня с той стороны дежурит. Если б Калмык полез через окно, Крошкин свистнул бы.
— Ну, рассказывай!
— Значится так. — Смуров поднёс к глазам блокнотик. — Фифа пробыла у Калмыка недолго, всего пять минут. Выбежала в 10.38, вытирая слезы платком. В 10.42 из главного хода вышла женщина, кличку ей дал Пава. Поднялась на крыльцо, вошла. Пава пробыла до 11.20. Вышла, всхлипывая и слегка покачиваясь. Больше ничего.
— Чем это он, ирод узкоглазый, так баб расстраивает? — подивился Мыльников. — Ну, да ничего, сейчас и мы его малость расстроим. Значит, так, Смуров. Я с собой шестерых прихватил. Одного оставляю тебе. На вас троих окна. Ну, а я с остальными пойду японца брать. Он ловок, только и мы не лыком шиты. Опять же темно у него — видно, спать лёг. Умаялся от бабья.
Пригнувшись, перебежали через двор. Перед тем как подняться на крыльцо, сняли сапоги — топот сейчас был ни к чему.
Люди у надворного советника были отборные. Золото, а не люди. Объяснять таким ничего не нужно — довольно жестов.
Щёлкнул пальцами Саплюкину, и тот вмиг согнулся над замком. Пошебуршал отмычечкой, где надо капнул маслицем. Минуты не прошло — дверь бесшумно приоткрылась.
Мыльников вошёл в тёмную прихожую первым, держа наготове удобнейшую штукенцию — каучуковую палицу со свинцовым сердечником. Япошку надо было брать живьём, чтоб после Фандорин не разгноился.
Щёлкнув кнопочкой потайного фонарика, Евстратий Павлович нащупал лучом три белых двери: одну впереди, одну слева, одну справа.
Показал пальцем: ты прямо, ты сюда, ты туда, только тс-с-с.
Сам остался в прихожей с Лепиньшем и Саплюкиным, готовый ринуться в ту дверь, из-за которой раздастся условный сигнал: мышиный писк.
Стояли, сжавшись от напряжения, ждали.
Прошла минута, другая, третья, пятая.
Из квартиры доносились неясные ночные шорохи, где-то за стенкой завывал граммофон. Часы затеяли бить полночь — так неожиданно и громко, что у Мыльникова чуть сердце не выскочило.
Что они там возятся? Минутное дело — заглянуть, повертеть башкой. Под землю, что ли, провалились?
Надворный советник вдруг почувствовал, что больше не испытывает охотничьего азарта. И разгоряченности как не бывало — наоборот, по коже пробежали противные ледяные мурашки. Проклятые нервы. Вот возьму японца — и на минеральные воды, лечиться, пообещал себе Евстратий Павлович.
Махнул филёрам, чтоб не трогались с места, осторожненько сунул нос в левую дверь.
Там было совсем тихо. И пусто, как убедился Мыльников, посветив фонариком. Значит, должен быть проход в соседнее помещение.
Беззвучно ступая по паркету, вышел на середину комнаты.
Что за черт! Стол, кресла. Окно. На противоположной от окна стене зеркало. Другой двери нет — и Мандрыкина нет.
Хотел перекреститься, но помешала зажатая в руке палица.
Чувствуя, как на лбу выступает холодный пот, Евстратий Павлович вернулся в прихожую.
— Ну что? — одними губами спросил Саплюкин.
Надворный советник от него только отмахнулся. Заглянул в комнату, что справа.
Она была точь-в-точь такая же, как левая — и мебель, и зеркало, и окно.
Ни души, пусто!
Мыльников встал на карачки, посветил под стол, хотя предположить, что филёр вздумал играть в прятки, было невозможно.
В прихожую Евстратий Павлович вывалился, бормоча: «Господи, владычица небесная».
Оттолкнул агентов, бросился в дверь, что располагалась спереди, — уже не с палицей, а с револьвером.
Это была спальня. В углу умывальник, за шторой — ванная с унитазом и ещё какой-то фаянсовой посудиной, ввинченной в пол.
Никого! Из окна на Мыльникова глумливо косилась щербатая луна.
Он погрозил ей револьвером и с грохотом принялся распахивать шкафы. Заглянул под кровать, даже под ванну.
Японец пропал. И прихватил с собой трех лучших мыльниковских филёров.
Евстратий Павлович испугался, не случилось ли с ним затмение рассудка. Истерически закричал:
— Саплюкин! Лепиньш!
Когда агенты не отозвались, бросился в прихожую сам.
Только и там уже никого не было.
— Господи Исусе! — воззвал надворный советник, роняя револьвер и широко крестясь. — Рассей чары беса японского!
Когда трижды сотворённое крёстное знамение не помогло, Евстратий Павлович окончательно понял, что Японский Бог сильнее русского, и повалился перед Его Косоглазием на коленки.
Уткнулся лбом в пол и пополз к выходу, громко подвывая «банзай, банзай, банзай».
Слог последний, самый протяжный
Как он мог не узнать её сразу! То есть, конечно, устал, томился скукой, с нетерпением ждал, когда можно будет уйти. И она, разумеется, выглядела совсем по-другому: тогда, на рассвете, у взорванного моста, была бледной, измождённой, в мокром и запачканном платье, а тут вся светилась нежной, ухоженной красотой, опять же затуманивавшая черты вуаль. Но всё же, хорош сыщик!
Лишь когда она сама подошла и сказала про мост, Эраста Петровича будто громом ударило: узнал, вспомнил её показания, повлекшие за собой роковую, постыдную ошибку, а главное — вспомнил её спутника.
Там, у склада на станции «Москва-Товарная», увидев в бинокль получателя мелинита, Фандорин сразу понял, что где-то видел его прежде, однако, спутанный японскостью лица, повернул не в ту сторону — вообразил, будто шпион похож на кого-то из давних, ещё японской поры, знакомых. А всё было гораздо проще! Этого человека, одетого в грязную штабс-капитанскую форму, он видел у места катастрофы.
Теперь всё встало на свои места.
Литерный был взорван именно Акробатом, как метко окрестил его Мыльников. Японский диверсант ехал на курьерском поезде, и сопровождала его сообщница — эта самая Лидина. Как ловко направила она жандармов по ложному следу!
И вот теперь враг решил нанести удар по тому, кто за ним охотится. Один из любимых трюков секты «крадущихся», называется «Кролик съедает тигра». Ну да ничего, у нас на то тоже есть своя поговорка: «Ловила мышка кошку».
Предложение Гликерии Романовны поехать к ней не застало инженера врасплох — он был готов к чему-то в этом роде. Но все равно внутренне напрягся, задавшись вопросом: справится ли он в одиночку со столь опасным противником?
«Не справлюсь — значит, такая карма, пускай дальше воюют без меня», философски подумал Эраст Петрович — и поехал.
Но в доме на Остоженке вёл себя с предельной осторожностью. Карма кармой, однако играть в поддавки он не собирался.
Но в доме на Остоженке вёл себя с предельной осторожностью. Карма кармой, однако играть в поддавки он не собирался.
Тем сильней было разочарование, когда оказалось, что Акробата в квартире нет. Тут уж Фандорин миндальничать не стал — сомнительную барыньку требовалось прояснить прямо здесь и немедля.
Не агентка, это он понял сразу. Если сообщница, то невольная и ни во что не посвящённая. Правда, знает, где Акробата искать, но ни за что не скажет, потому что влюблена по уши. Не пыткам же её подвергать?
Здесь взгляд Эраста Петровича упал на телефонный аппарат, идея созрела в одно мгновение. Не может быть, чтобы у шпиона такой квалификации не было телефонного номера для экстренной связи.
Припугнув Лидину пострашнее, Фандорин сбежал по лестнице на улицу, взял извозчика и велел что есть мочи гнать на Центральную телефонную станцию.
* * *Лисицкий обустроился на новом месте с уютом. Коммутаторные барышни успели надарить ему вышитых салфеточек, на столе стояла вазочка с домашним печеньем, варенье, заварной чайничек. Кажется, бравый штабс-ротмистр пользовался здесь успехом.
Увидев Фандорина, он вскочил, сдёрнул наушник и с энтузиазмом воскликнул:
— Эраст Петрович, вы истинный гений! Второй день здесь сижу и не устаю это повторять! Ваше имя нужно высечь золотыми буквами на скрижалях полицейской истории! Вы не представляете, сколько любопытного и пикантного я узнал за эти два дня!
— Не п-представляю, — перебил его Фандорин. — В квартире три, дом Бомзе, Остоженка, какой номер?
— Секундочку. — Лисицкий затянул в справочник. — 37–82.
— Проверьте, куда звонили с 37–82 в минувшие четверть часа. Б-быстро!
Штабс-ротмистр пулей вылетел из комнаты и через три минуты вернулся.
— На номер 114-22. Это пансион «Сен-Санс», на Чистопрудном бульваре, я уже проверил. Разговор был короткий, всего полминуты.
— Значит, не застала… — пробормотал Фандорин. — Что за пансион? В мои времена такого не было. Учебный?
— В некотором роде, — хохотнул Лисицкий. — Там обучают науке страсти нежной. Заведение известное, принадлежит некоей графине Бовада. Характернейшая особа, проходила у нас по одному делу. И в Охранном её хорошо знают. Настоящее имя Анфиса Минкина. Биография — истинный роман Буссенара. Весь свет объездила. Личность тёмная, но её терпят, потому что время от времени оказывает соответствующим ведомствам услуги. Интимного, но не обязательно полового свойства, — снова засмеялся весёлый штабс-ротмистр. — Я велел подключиться к пансиону. Там зарегистрировано два номера, так я к обоим. Правильно сделал?
— М-молодцом. Сидите и слушайте. А я пока сделаю один звонок.
Фандорин протелефонировал к себе на квартиру и велел камердинеру отправляться на Чистопрудный бульвар — понаблюдать за одним домом.
Помолчав, Маса спросил:
— Господин, будет ли это вмешательством в ход войны?
— Нет, — успокоил его Эраст Петрович, немного покривив душой, но другого выхода у него сейчас не было — Мыльникова нет, а железнодорожные жандармы обеспечить грамотное наблюдение не сумеют. — Ты просто будешь смотреть на пансион «Сен-Санс» и сообщишь, если увидишь что-то интересное. Там неподалёку электротеатр «Орландо», в нем есть публичный телефон. Я буду на номере…
— 20–93, — подсказал Лисицкий, у которого к каждому уху было прижато по наушнику.
— Звонок, по левому! — воскликнул он минуту спустя. Эраст Петрович схватил отводную трубку, услышал вальяжный мужской голос:
— …Беатрисочка, душенька, горю весь, мочи нет. Сей же час к вам. Уж приготовьте мой кабинетик. И Зюлейку, непременно.
— Зюлейка с кавалером, — ответил на другом конце женский голос, очень мягкий и приятный. Мужчина заполошился:
— Как с кавалером? С кем? Если с Фон-Вайлем, я вам этого не прощу!
— Я вам мадам Фриду приготовлю, — заворковала женщина. — Помните такую, рослую, дивного сложения. Виртуозно хлещет плеточкой, не хуже Зюлейки. Вашему превосходительству понравится.
Штабс-ротмистр затрясся, давясь беззвучным смехом, Фандорин досадливо бросил трубку.
В течение последующего часа звонков было много, некоторые ещё более пикантного свойства, но все в левое ухо Лисицкого, то есть на номер 114-22, второй телефон молчал.
Он очнулся в половине двенадцатого, причём звонили из пансиона. Мужчина попросил дать 42–13.
— 42–13 — что это? — шёпотом спросил инженер, пока барышня соединяла.
Жандарм и сам уже шелестел страницами. Нашёл, подчеркнул строчку ногтем.
«Ресторан „Роза ветров“», прочёл Фандорин.
— Ресторан «Роза ветров», — сказали в трубке. — Слушаю-с?
— Милейший, подзовите-ка мне господина Мирошниченко, он сидит за столиком у окна, один, — попросил «Сен-Санс» мужским голосом.
— Сию минуту-с.
Долгое, на несколько минут, молчание. Потом на ресторанном конце спокойный баритон спросил:
— Это вы?
— Как условились. Готовы?
— Да. Будем в час ночи.
— Там много. Без малого тысяча ящиков, — предупредил пансион.
Фандорин стиснул трубку так, что побелели пальцы. Оружие! Транспорт с японским оружием, не иначе!
— Людей достаточно, — уверенно сказал ресторан.
— Как будете переправлять? По воде?
— Разумеется. Иначе на что бы мне понадобился склад на реке?
— Говорите, где склад.
В этот миг на столе перед Лисицким замигал лампочками аппарат.
— Это экстраординарный, — шепнул офицер, схватив рожок и крутанув рычаг. — Эраст Петрович, вас. Срочно. По-моему, ваш слуга.
— Слушайте! — кивнул Фандорин в сторону трубки и взял рожок. — Да?
— Господин, вы велели сообщить, если будет интересно, — сказал Маса по-японски. — Тут очень интересно, приезжайте.
Пояснять ничего не стал — видимо, в электротеатре было много публики.
Между тем разговор между «Розой ветров» и «Сен-Сансом» завершился.
— Ну что, назвал м-место? — нетерпеливо повернулся инженер к Лисицкому. Тот сокрушённо развёл руками:
— Очевидно, в те две секунды, когда вы отложили трубку, а я ещё не взял… Я слышал только, как этот, из ресторана, сказал: «Да-да, знаю». Какие будут приказания? Послать в «Розу ветров» и «Сен-Санс» наряды?
— Не нужно. В ресторане вы никого уже не застанете. А пансионом я займусь сам.
* * *Летя в экипаже вдоль ночных бульваров, Фандорин думал о страшной опасности, нависшей над древним городом — нет, над всем тысячелетним государством. Чёрные толпы, вооружённые японскими (или какими там) винтовками, стянут переулки удавкой баррикад. С окраин к центру поползёт бесформенное кровавое пятно. Начнётся затяжная, лютая резня, в которой победителей не будет, лишь мертвецы и проигравшие.
Главный враг всей жизни Эраста Петровича, бессмысленный и дикий Хаос пялился на инженера бельмастыми глазами тёмных окон, скалился гнилой пастью подворотен. Разумная, цивилизованная жизнь сжалась в ломкую проволочку фонарей, беззащитно мерцающих вдоль тротуара.
Маса поджидал возле решётки.
— Я не знаю, что происходит, — быстро заговорил он, ведя Фандорина вдоль пруда. — Смотрите сами. Плохой человек Мырников и с ним ещё пятеро прокрались в дом вон через то крыльцо. Это было… двенадцать минут назад. — Он с удовольствием взглянул на золотые часы, в своё время подаренные ему Эрастом Петровичем к 50-летию микадо. — Я тут же вам позвонил.
— Ах, как скверно! — с тоской воскликнул инженер. — Этот шакал разнюхал и опять всё испортил!
Камердинер философски заметил:
— Все равно теперь ничего не поделаешь. Давайте смотреть, что будет дальше.
И они стали смотреть.
Слева и справа от входа было по окну. Свет в них не горел.
— Странно, — прошептал Эраст Петрович. — Что они там делают во мраке? Ни выстрелов, ни криков…
И в ту же секунду крик раздался — негромкий, но полный такого звериного ужаса, что Фандорин и его слуга, не сговариваясь, выскочили из своего укрытия и побежали к дому.
На крыльцо выполз человек, проворно перебирая локтями и коленками.
— Банзай! Банзай! — вопил он без остановки.
— Пойдём! — оглянулся инженер на остановившегося Масу. — Что же ты?
Слуга стоял, скрестив руки на груди, немое воплощение обиды.
— Вы обманули меня, господин. Этот человек японец.
Уговаривать его было некогда. Да и совестно.
— Он не японец, — сказал Фандорин. — Но ты прав: тебе лучше уйти. Нейтралитет так нейтралитет.
Инженер вздохнул и двинулся дальше. Камердинер тоже вздохнул и побрёл прочь.
Из-за угла пансиона один за другим вылетели три тени — люди в одинаковых пальто и котелках.
— Евстратий Павлович! — галдели они, подхватив ползущего и ставя его на ноги. — Что с вами?