Ты воровка, Катерина Мстиславовна. Сначала ты украла картину. Теперь ты хочешь украсть любовь этих детей. Не приложив к этому никаких усилий. Жека никогда бы так не поступила… Не слишком утешительные мысли. Зато честные.
Я подоткнула малышам одеяла и тихонько выскользнула из квартиры. Марич все так же терпеливо ждал меня у подъезда.
— Вы будете пить, капитан?
— А что?
— Вопрос в том, на чьей машине мы поедем. Я собираюсь напиться, так что придется добираться до “Пирата” на вашей.
— Знаете что? Мы пойдем пешком, это ведь не так далеко. Я тоже собираюсь напиться. На пару с вами. На брудершафт…
Я загнала “Фольксваген” во двор, от греха подальше: если со снегиревской драгоценностью что-нибудь случится, легким испугом я не отделаюсь.
* * *В аквариуме на окне по-прежнему плавали резиновая ящерица и сомнительного качества морские звезды, посетителей в два часа ночи было совсем немного, и я потащила капитана за свой любимый столик с видом на угол Пятой линии и Малого. Верхний свет был приглушен, горели лишь маленькие свечи в круглых колбах.
— С чего начнем напиваться? — подмигнул мне капитан.
— С водки. Самой дорогой.
— Тогда, может быть, коньяк?
— Водка. Только водка. Пускай мозги стекленеют, они это заслужили.
— А чем будем закусывать?
— На ваше усмотрение, капитан. Я лично пришла сюда пить, а не закусывать.
Марич оказался добропорядочным и почти лишенным пороков гражданином. К пятистам граммам водки он заказал целый поднос бутербродов.
Я подняла узкую стопку и посмотрела на капитана.
— За что будем пить? — с готовностью спросил он.
— За меня, конечно.
Мы выпили за меня, потом за него, потом за процветание моей галереи, потом за его повышение по службе и стажировку в какой-нибудь из цивилизованных стран Запада. Потом за пятнадцатый век и за конец двадцатого, потом капитан побежал за очередным графином, а когда вернулся — показался мне милым молодым человеком, в которого вполне может влюбиться милая владелица картинной галереи с большим будущим.
Разговора о Жеке мы избегали, но водочной волной меня прибило к острову, на котором остался Херри-бой. Все началось с невинного вопроса Марича о Голландии, и устоять я не смогла. Я рассказала ему о центральной части триптиха и о фотографиях, которые нащелкал Херри-бой. И о его безумной вере в свою миссию и мое предназначение.
— И вы так похожи на Деву Марию, Катя? — спросил у меня капитан.
— Во всяком случае, непорочное зачатие мне не грозит. А в остальном я полностью соответствую.
— И что вы собираетесь делать с картиной? Она ведь до сих пор, у вас…
Неужели я рассказала ему о том, что Агнесса вернула мне картину? Или я поведала ему всю эту историю гораздо раньше? Или он сам узнал об этом? Он же не просто молодой человек со строгим бобриком, а к тому же имеет еще и четыре звездочки на погонах…
— Я должна быть осторожной с вами, капитан… Я не должна забывать, кто вы на самом деле…
— Сегодня ночью можно и забыть, — успокоил меня Марич. — Никаких званий. Я просто Кирилл, а вы — просто Катя.
Вот здесь ты ошибаешься, товарищ “никаких званий”! Я совсем не просто… совсем не просто… Водка делала свое черное дело, она уверяла меня, что Кирилл отличный парень, что он вполне может заменить уехав-г шего Снегиря, что, если я объединю усилия с ним, то вполне могу противостоять железным пальцам Ж.Б. Назыркулова. После второго графина я обхамила все правоохранительные структуры и сказала Маричу, что за неделю собрала больше сведений, чем все они, вместе взятые. Что, если он сильно меня попросит, я расскажу ему о еще одном, не указанном в программке персонаже — Жаике Назыркулове.
Капитан воспользовался своим правом и сильно попросил.
Гори ты синим пламенем, Жаик.
Я выложила капитану все, что знала, и скрепила это браслетом с двумя крошечными бриллиантами в застежке. Браслет он не взял и посоветовал мне спрятать его. И самой держаться подальше от этого дела.
— Вы прямо близнецы-братья, — заметила я. — Сегодня казах сказал мне то же самое и теми же словами.
Рассуждения Марича по этому поводу я помнила смутно, а как он привел меня домой — не помнила вообще.
…Я проснулась оттого, что Катька-младшая трясла меня за плечо. Голова раскалывалась, во рту стояла Великая Сушь, а все тело казалось покрытым синяками: так отвратительно я не чувствовала себя лет пять.
— Тетя Катя, почему ты спишь на полу, а не на кровати? — спросила у меня сердобольная Катька.
— Потому что тетя Катя много работала ночью, поздно пришла и так устала, что не смогла дойти до кровати.
— Ты разве работаешь… — Катька на секунду задумалась, сдвинула белесые брови и произнесла совершенно неподъемное для нее слово:
— Проституткой?
Я была так изумлена этим неожиданным резюме, что, если бы была в состоянии, вскочила бы на ноги. Но подорванное водкой здоровье не позволяло мне сделать этого, и я так и осталась лежать на ковре.
— С чего ты взяла, девочка? — слабым голосом спросила я.
— Все, кто много работают ночью и сильно устают, — проститутки, — тоном, не терпящим возражения, заявила Катька.
Так. Нужно запретить им пялиться в телевизор. С сегодняшнего дня — только “Спокойной ночи, малыши!”.
— Это спорный тезис, Катерина, — сказала я. — Я как-нибудь объясню тебе.
— Когда?
— Не сейчас. Сейчас у меня голова болит.
— Принести тебе водички?
Не дожидаясь ответа, Катька метнулась на кухню, а я попыталась встать. Голова гудела, как полковой барабан. Будь ты проклят, Марич, напоил меня, оставил умирать на ковре и даже не поцеловал на прощание.
С другой стороны, кому охота целовать пьяную бабу?.. Я с трудом оторвала голову от пола и посмотрела на часы.
Половина двенадцатого. Лихо. Лихо-лихо.
Хоть бы позвонил, поинтересовался, не сдохла ли я от передозировки водки “Спецназ”. Скотина, подонок, жалкий тип… Пока я с упоением костерила Марича, вернулась Катька с большой кружкой воды, и я спросила у нее:
— Мне никто не звонил?
— Звонил.
Слава богу, что Кирилл оказался не такой законченной скотиной, как я о нем подумала.
— Не представился?
— Представился. Только я забыла. Лавруха-младший, до этого с интересом наблюдавший за нами, почесал переносицу.
— Вспомнила! Лаврик записал его имя.
— Записал? А зачем?
— Он очень просил.
— Кто?
— Кто звонил. Сказал… Как это? Очень важно… — Катька протянула мне листок, на котором моей собственной губной помадой (175 рублей за тюбик!) были выведены каракули. Первым шел совершенно косой крест, за ним следовала Е, повернутая в другую сторону. То же самое произошло с последней буквой И: перекладина торчала не там, где нужно. А вот Р получилась у Лаврухи-младшего на славу.
ХЕРИ.
Ламберт-Херри Якобе. Херри-бой.
Значит, он добыл свой ключ и теперь жаждет поделиться со мной неожиданными открытиями. Может быть, даже ему в спину дышит Зверь, и в ближайшее время стоит ожидать крупных катаклизмов. Но, как ни странно, сейчас моя больная голова интересовала меня сильнее, чем все Антихристы, вместе взятые. И еще меня сильно интересовал Кирилл Алексеевич Марич.
Кажется, я наговорила ему вчера много лишнего. Жаик, Жека, браслет, тот же Херри-бой, не к ночи будь помянут. Интересно, как выглядели все мои “спецназовские” откровения?.. Нужно дождаться снега и почистить наконец ковер. И пропылесосить квартиру. Грязь неимоверная, а под диваном валяется тапок, который я потеряла еще прошлой зимой…
— Что еще он сказал?
— Больше ничего.
Я все-таки нашла в себе силы подняться с ковра и побрела в ванную.
…Из-под душа меня вытащил очередной звонок. Звонил Марич. Наконец-то.
— Как ты себя чувствуешь, Катя? Интересно, почему “ты”?
— Мы что, пили на брудершафт? — морщась от головной боли, спросила я.
— Да. А ты разве забыла? Последний тост. И троекратное лобызание.
— Что-то не припомню.
— Тогда придется повторить.
— Уволь. Водки я напилась до конца тысячелетия. Что я тебе наговорила?
— Много любопытного.
— Забудь. Это пьяные разговоры пьяной женщины. Ты меня доставил?
— Патрульно-постовая служба.
— Шутишь?
— Конечно, шучу.
— А почему не остался?
— Ты не приглашала.
Скажите, пожалуйста, какой щепетильный!
— Извини, я паршиво себя чувствую. И дети еще не кормлены.
— Конечно, я понимаю. Я перезвоню.
Я положила трубку и побрела на кухню. На столе стояла оприходованная пачка кукурузных хлопьев и пакет молока. Дети неплохо справляются сами, я совсем им не нужна, пьяная дура. Интересно, что хотел сообщить мне Херри-бой. Нужно позвонить и поинтересоваться. Если он нашел нечто экстраординарное, я могу вписаться в долю. Я это заслужила. Тем более что деньги нужны мне позарез. Доллары, вырученные за картину, так и лежали в банке мертвым грузом: после смерти Жеки я просто не могла ими пользоваться. Жека права — эти деньги никому не принесли счастья, разве что Снегирю, оперативно прикупившему новенький “Фольксваген”. Черт возьми, я опять думаю о том, как бы обогатиться. Вконец испорченная девка…
Телефона Херри я так и не нашла, зато вспомнила о его записной книжке, которую сунула в карман, когда бежала с острова. Наверняка в нем есть координаты самого Херри. Я искала книжку полчаса и наконец нашла ее в грязном белье, в джинсах, не стиранных со времени приезда из Голландии. Тут же в ванной, сидя на куче тряпок, я раскрыла ее.
Никаких следов адреса Херри-боя и его острова не было. Только несколько аккуратных столбцов цифр (очевидно, номера, телефонов) и какие-то инициалы рядом с номерами. Очевидно, Херри-бой начал эту книжку совсем недавно, некоторые страницы были даже не разрезаны.
Я рассеянно пробежала глазами цифры и захлопнула книжку. А потом открыла ее снова. Один из номеров показался мне знакомым.
Более чем знакомым.
Остатки хмеля моментально выветрились из моей головы. Я бросилась в комнату и схватила со стола листок, на котором Лавруха-младший таким оригинальным образом увековечил имя Херри-боя. Это был тот самый листок, который всучил мне Марич. Вчера, когда я набирала его номер, я просто оставила листок у телефона.
Пробежав глазами цифры, я сличила их с цифрами в записной книжке Херри.
Они совпали, все до единой.
С той лишь разницей, что в записной книжке перед номером Марича стояло еще несколько цифр. Код. Код России и код Питера.
Это было так невероятно, так не правильно и так подло, что я без сил опустилась на ковер. Я могла ожидать чего угодно, только не этого. Херри-бой знаком с Маричем! Но он ни разу не упоминал о капитане, а сам Марич прошлой ночью слушал мои россказни о Херри с большим интересом. И тоже ни словом не обмолвился о знакомстве.
Так вот от кого Херри-бой узнал об Эссене, ведь именно в Эссен юркнул Иосиф Семенович Гольтман!
Марич.
Засланный казачок, пятая колонна, лидер партизанского движения. Скромный оперативный работник, расследующий дела о похищении картин. Почему он промолчал? Потому что ему было что скрывать. Черт возьми, у “Всадников” попеременно оказывались то Марич, то Херри-бой, они не выпускали картину из поля зрения ни на секунду! Они сменяли друг друга, они просто пасли ее. И один обеспечивал другому стопроцентное алиби!.. Еще летом Марич знал о существовании картины — ему сообщил об этом Херри-бой…
Как будто пелена упала с моих глаз.
Пелена упала, и наши случайные встречи с Маричем приобрели смысл, не допускающий никаких иных трактовок и толкований. Первый раз он накрыл меня в “Пирате” и заявил, что я воровка. Что я украла картину. О том, что доска у меня, знал Херри, он приехал в Россию только для того, чтобы посмотреть на нее… Гольтман молчал, зато Херри-бой разговорился не на шутку. Они владели разной информацией, но всегда удачно ее складывали.
Я видела Херри в кабинете Титова. Он был последним, кто оставался там и вышел живым. Он мог приложить руку к смерти Титова, а когда Жека заподозрила что-то неладное, появился Марич и…
Я зажмурилась…
Ничего себе, распределение обязанностей! Недаром Марич вертится вокруг дела об убийстве Жеки, а я еще слила ему информацию, которой располагала сама…
"Абсолютный эффект, и никаких следов” — именно так мог быть убит Титов. Именно так он и был убит. Теперь я уже не сомневалась в этом. А Жека кое-что заметила, она ведь была в ту ночь на даче… Херри-бой уехал в Голландию, и на пост заступил Кирилл Алексеевич Марич… Херри-бою нужна левая створка триптиха, и он не остановится ни перед чем. Он ведь не знал, что Агнесса вернет картину мне, он специально ездил к ней, чтобы договориться о покупке. Любая здравомысляща” правозащитница продала бы картину, возле которой умер ее единственный сын. Но Агнесса не была здравомыслящей, и тогда — они? Он? — решили обработать меня. Так с кем я пила вчера водку?..
— Звонят, тетя Катя, — Катька-младшая затрясла меня за плечо.
Я тупо уставилась на телефон.
— В дверь, — подсказала Катька. Очень вовремя, иначе моя голова просто взорвется. Я поплелась открывать. Лучше бы я этого не делала. На пороге стояли две солидные дамы с пудовыми грудями и — почему-то — участковый.
— Здравствуйте. Вы Соловьева Екатерина Мстиславовна?
Я даже не сообразила, о чем они говорят. Я, как зачарованная, смотрела на участкового.
— Вы слышите меня? — грудь одной из дам угрожающе качнулась.
— Простите?
— Вы Екатерина Мстиславовна Соловьева?
— Да, — наконец-то я догадалась прикрыть рукой рот.
От меня вовсю несло перегаром, а к свитеру пристали нитки и коверная пыль. Веселенькое зрелище, ничего не скажешь.
— Вас невозможно застать дома, — меня уже изначально ненавидели за первый размер лифчика. — Мы из комиссии по охране материнства и детства.
— Проходите, — запоздало пригласила я, но дамы в приглашении не нуждались. Отодвинув меня бюстами, они вплыли в квартиру. Следом за ними прошел участковый.
— Меня зовут Алевтина Николаевна, — представилась деятельница из комиссии. — Где мы можем с вами поговорить?
В комнатах бардак, в ванной свалено грязное белье трехнедельной давности…
— На кухне. Там будет удобнее. Алевтина Николаевна смерила меня уничтожающим взглядом.
— Пройдемте.
Алевтина взгромоздилась на табуретку, а я принялась судорожно убирать со стола остатки хлопьев.
— Извините… Я не ждала гостей.
— Вижу. Но это дела не меняет. Я по поводу детей, — грудастая чиновница раскрыла папку. — Соко-ленко Екатерины и Соколенке Лаврентия пяти с половиной лет. Дети находятся с вами?
— Да, — тихим голосом сказала я и устроилась на табуретке напротив.
— К нам пришел ответ из Германии. Сердце у меня упало.
— К сожалению, они не могут взять детей на воспитание. Решением комиссии Соколенко Екатерина и Соколенко Лаврентий направляются в детский дом. К завтрашнему дню они должны быть на месте. Адрес мы вам укажем.
— Какой детский дом? Вы с ума сошли, что ли?
— Советую вам не хамить, девушка.
Я вцепилась в край стола. Катька-младшая и Лавруха-младший, пижамки со смешными котятами, маленькие ботинки в прихожей; буква Е, написанная наоборот, привычка сбрасывать одеяло во сне…
— Я не отдам их в детский дом.
— Вы родственница?
— Я близкая подруга их матери.
— Это не является родственными отношениями. Вы не имеете права оставить детей у себя.
— Что значит, не имею права? — я принялась лихорадочно соображать. Одна лишь мысль о том, что двойняшки окажутся в каком-то стылом детском доме, приводила меня в ярость. — Я… Я могу подать на опекунство… Кажется, это так называется?
Проклятая чинуша посмотрела на меня скептически.
— Кто вы по профессии?
— У меня картинная галерея. Здесь, на Васильев-ском.
— Так. Свободная художница, значит, — в устах Алевтины это прозвучало как “дама полусвета”. — Стало быть, доход непостоянный. Вы замужем?
— Нет… Но.. — я заткнулась, я не стала продолжать. Сейчас она потребует паспорт.
— Понятно, значит, не замужем. Незамужняя, без постоянного фиксированного дохода. У вас мало шансов, девушка. Мы не можем доверить воспитание детей случайному человеку, — Алевтина Николаевна красноречиво помахала рукой у себя перед носом, явно намекая на мой перегар.
— Я не случайный человек. А что касается доходов… Если нужно, я предоставлю документы. И справку из налоговой. Я довольно состоятельный человек. И смогу прокормить не только двух детей, но и всю вашу, мать ее, инспекцию. Вместе с членами ее семей, а также их попугаями, кошками и собаками. И прочими экзотическими животными. Я ясно выразилась?
Алевтина Николаевна открыла рот и тотчас же закрыла его. А из комнаты донесся отчаянный рев Катьки. Едва не сбив бюст Алевтины, я выскочила из кухни. Катька ревела, сидя на полу, между шкафом и телевизором. Над ней стояла вторая гранд-дама, а участковый жался у двери.
— Отойдите, — сквозь зубы процедила я и взяла Катьку на руки.
Катька уткнулась макушкой мне в лицо (Все! Больше никакой водки!) и затихла.
— Ну, успокойся, все хорошо, твоя тетя Катя с тобой.
Мне было решительно наплевать на всех этих людей, вторгшихся в мою квартиру. Вместе с Катькой я отправилась в другую комнату. Пусть делают, что хотят, я не выйду отсюда. Я буду держать оборону до последнего.
— А где Лаврик? — спросила я у Катьки, когда она немного пришла в себя.
Катька подняла мокрый от слез подбородок и кивнула в сторону платяного шкафа.
Лавруха сидел в самом углу, прикрытый двумя моими свитерами. Я освободила его от вещей, и лобастая Лаврухина голова легла мне прямо в колени.
— Ты ведь не отдашь нас? Не отдашь?
Боже мой, как давно я не слышала его голоса…
* * *Изгнание торгующих из храма, вот как называлась эта операция. Очаровательное трио чинуш и представителя закона было изгнано с поля боя через двадцать минут. Я клятвенно пообещала завалить их бумажками и припечатать справками. Я сказала, что дети покинут этот дом только через мой труп. Я так трясла волосами, что явно недолюбливающие яркие цветовые пятна представители власти в конце концов ретировались.