Голощапов удивился:
- А разве не все подписано? Ведь вы вроде по ордеру вселились, все заверено, все уплачено.
- Нет, риэлтеры сказали, что остались, как говорится, последние точки над "И"... Но я не это хотела сказать: дело в том, что мне показалось, будто я видела, как они, риэлтеры, выходили из своей иностранной машины это было больше часа назад - но так и не дошли до нас. Впрочем, может быть, я ошибаюсь, вы же знаете мое зрение. Машина, кстати, на которой они - якобы - приехали до сих пор стоит возле дома. Да! Самое интересное: недавно приезжала милиция и из нашего мусоропровода вытащили двоих взрослых людей, абсолютно грязных и дурно пахнущих; говорят, что один без глаза, а второй глухонемой. Сосоедка сказала, что их давно разыскивала милиция. Но кому нужны одноглазый и глухонемой? Что они могли совершить? Это какой-то сюрреализм! Вы Сальвадора Дали любите, Андриан? Представьте себе, я знала двоюродную сестру его жены Галы...
- А сейчас где они?
- Кто? Представьте себе, двоюродная сестра - она русская женщина, она...
- Да нет же, Галина Ильинична, - перебил Голощапов. - Милиция где?
- Ах, милиция! Она уехала. Да, и ещё вот что: вы непременно - слышите? - непременно должны зайти сегодня к нам. Мариночка просила вам кое-что передать. И не отнекивайтесь, ясно?
- А где же сама Марина? - удивился Голощапов.
- Вот это - самая неожиданная новость! Вы представляете, Марина с детьми улетела к мужу в этот ужасный Зимлаг! У меня, конечно, был микроинфаркт, но осудить я её не могу. Вы же знаете, что с Григорием Анатольевичем было после войны, уж я и настоялась в очередях с передачами, и наездилась по таким дырам, что...
- Извините, Галина Ильинична, кто-то звонит в дверь - я свяжусь с вами чуть позже, - сказал Голощапов и положил трубку.
На самом деле никто не звонил.
За короткое время мозг стихотворца и маклера нагрелся до точки кипения. Мысли бурлили как в гейзере, но не представлялось никакой возможности отсортировать их и рассмотреть каждую в отдельности. В одном не сомневался Андриан: двое в мусоропроводе - Ваня Хлюпик и Ширяйка. Зрение у Галины Ильиничны было неплохое; малая толика маразма, конечно, имелась, но глаза были острыми. Просто она никак не могла сопоставить солидных риэлтеров из рекомендованной другом семьи (Голощаповым) фирмы с вонючими полутрупами; она скорее признала бы, что обозналась, ошиблась, не разглядела. Голощапова в доме Лесовицких... нет, не любили, но, скажем так: приветствовали и уважали. И главное - ему доверяли!
Ему же сейчас было совершенно все равно - как там кто к нему относился и относится. "Лучше бы они дошли", - думал Голощапов о Хлюпике с Ширяйкой, уже не предполагая, а точно зная, почему не сходились концы с концами при завершении обменов-расселений. "Ну, я-то здесь с какого боку? Знать ничего не знаю и не ведаю, обратился в фирму, солидную, с лицензией и регистрационным номером, помогли, все нормально, до свиданья, спасибо".
Но что-то все же не складывалось так, как хотелось бы. Милиция, конечно, появится - или вызовет повесткой. Но как Хлюпик и Ширяйка очутились в муоропроводе - словно какие-то отбросы? Почему кто-то из них оказался без глаза, а другой - глухонемым? Хорошо бы, конечно, посмотреть на машину, если это их "ауди", то номер должен быть - ОИ 765. Голощапов решил снова "звякнуть" Галине Ильиничне: пусть старуха сходит, посмотрит номерок.
Он уже крутнул первую цифру, как в дверь позвонили.
Голощапов тихо положил трубку и на цыпочках подошел к двери, посмотрел в глазок. В глазке, чуть искаженная оптикой, сияла жизнерадостная широкая и усатая "морда" в самой настоящей пожарной каске. Голощапов, когда подошел к двери, уже учуял легкий запах чего-то горелого.
- Кто? - беспокойно спросил он.
- Х.. в пальто! - крикнул пожарник. - Сгоришь, мужик! Открывай, бля, не ищи на жопу приключений!
Голощапов снял цепочку, повернул ключ.
Когда дверь открылась, майор ГРУ Толик Рублев по прозвищу "Штукубаксов" снял медную каску и - бум! - ударил ей Голощапова в лоб.
- И сказал: кара-барас, - пробормотал стоявший за спиной Толика Шура Насос.
Переступив через Голощапова они вошли в квартиру; Шурик захлопнул дверь, но цепочку не стал накидывать.
Голощапов открыл глаза. Он уже сидел в своем собственном кресле, а напротив на диване сидели два незнакомца: крепкие жилистые мужики, можно сказать, похожие друг на друга, шатены оба. Усов ни у кого не было, равно как и блестящей медной каски.
Один из них внимательно посмотрел на Голощапова и встал, прошелся по комнате, посмотрел в окно.
- Ну что, Андриан? - сказал он вдруг жалостливо и почему-то шмыгнув носом, вроде как всхлипывая. - Яйца оторвать тебе? Или руку перебить для начала?
- Какого... начала? - переспросил Андриан. Голова у него гудела после удара каской.
- Начала конца, - сказал второй. - Ибо все имеет начало и конец, альфу и омегу. Вот и будет тебе, сука ты вонючая, альфа омеги. Ферштеен?
- Фер... штеен, - выдавил Голощапов. Он, кстати, довольно неплохо владел немецким: ещё до своего полу-диссидентства каким-то чудом попал в состав комсомольской делегации на съезд молодых социал-демократов ФРГ, и, готовясь, учил язык - потому что хотел "слинять", попросить убежища, рассказать "Немецкой волне" всю правду о кошмарной советской действительности. Но, во-первых, было страшновато, а во-вторых - не так уж и много фактов было на руках. Ну, группенсекс в райкоме комсомола, "хатки за взятки" в жилкомиссии исполкома, битье граждан в милиции - и все. Поэтому Голощапов решил отложить измену Родине до следующей поездки, а пока - копить факты.
И дело пошло, возникло, так сказать, супердосье на всю власть целиком - с примерами и эмоциональными комментариями. Но не удалось больше попасть за кордон: Голощапова застукали на безобразной пьянке - и росчерком пера изъяли навек из золотого списка...
- Не спи, замерзнешь, - вывел Андриана из оцепенения веселый голос. Говорить-то будешь что-нибудь?
Это сказал тот, что сидел на диване. А тот, что стоял, высокий, подошел к креслу и взял Голощапова за шею правой рукой, большим и указательным пальцами. И чуть нажал.
Хватка была помощней зубковской. У Андриана что-то щелкнуло в голове, а отдалось в горле. Сухой такой щелчок, как будто нажали кнопку на магнитофоне.
- В 1979 году я познакомился с майором КГБ Зубковым, Геннадием Павловичем, - сказал отчужденно-механическим голосом Голощапов. - Наше сотрудничество длится до сих пор. В 1980 году я дал Зубкову подробную информацию о деятельности поэта Александра Макарцева. Поэт был арестован, а затем по суду направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа, где и скончался в начале девяностых годов...
- Чего ж он написал такого, что его в психушке сгноили? А? - перебил Голощапова Толик Рублев.
- Ничего особенного, тему Бога затрагивал в стихах, почти во всех упоминал Господа. А Ленина назвал "симбирским черепом".
- Вот вражина какая матерая! - весело засмеялся Насос, но глаза у него были злыми. - А мы их с тобой где искали, а, Толик? Ну, давай, колись дальше...
- В 1982 году не удалось... (тут Голощапов чуть было не вставил "к сожалению", но вовремя спохватился) не удалось возбудить дело по Лютову, известному художнику, так как некоторые из его полотен были куплены дочерью одного из членов Политбюро... Да и на Западе много о нем говорили - по разным "голосам". Хотя, конечно, Лютов имел больше шансов оказаться если не в психушке, так в Дубровлаге, в Мордовии - по 70-й и 71-й статьям УК...
- Ну, 70-ю помню, а 71-я? Что это? - спросил Толик.
- Лютов за войну агитировал. На каждой пьянке кричал: "Пора бомбить Европу! Танками пройтись по этой гнили!". Или - когда перепьет командовал: "Орудия к бою! Заряжай! По сокровищнице мировой живописи огонь!" Это он Лувр имел в виду... А утром сокрушался, как будто и вправду по Лувру стрелял. Он, Лютов, умер в 93-м - сгорел от спирта "Рояль"...
- Ладно, хватит мемуаров, - сказал Насос. - Давай, освещай последний год.
- Я хотел про Шахова еще, - попросил Голощапов.
- Только быстро, - кивнул Толик.
- В 1984 году я предложил Зубкову информацию о своем приятеле Викторе Шахове. Шахов - фигура известная, политолог, аналитик, теоретик, к тому времени уже издавший книгу статей за рубежом. Он как раз заканчивал новую работу под названием "Бунт и террор", его с ходу можно было раскручивать по 66-й статье через попытку организации... Но перестройка спутала все карты, старых диссидентов стали отпускать, а новых не предвиделось... Вскоре случился путч, и Зубков ушел из органов... А год назад вдруг окликнул меня в вагоне метро. Так и сказал: "Щуп, ты, что ли?".
- Это ты, значит, Щуп? - хмыкнул Толик.
- ...Я стал снова на него работать в качестве агента, но агента - по недвижимости. Искал варианты для расселения больших квартир, ну и все остальное... А тут как раз Шахов прислал мне письмо: мол, помоги жене с тещей продать или обменять с доплатой квартиру, мне сидеть ещё долго, а они бедствуют... Я забыл сказать, если вы не знаете: Шахов сидит в лагере, в Зимлаге, по уголовной статье, кого-то чуть не убил - или убил? Вот я и решил помочь... через Зубкова.
- За политику, значит, не достали, а через квартирку - прищучили? Или прищупили? - тихо сказал Толик и - вдруг заорал так, что задрожали стекла. - Говори, гнида: знал, что они людей убивают, а?!!! Говори, сука!... У меня в Анголе Чомба Бешеный кололся как орех! - Толик схватил Голощапова за шею, ударил лицом об колено и тут же отскочил, чтоб не сильно пачкать кровью брюки.
Андриан упал с кресла на ковер. Во рту было солено, он выплюнул на ковер осколки зубов, перемешанные с кровью. Все это уже было когда-то, а потому и страх перерос себя, стал не чувством, а состоянием. Голощапова били редко, но в основном именно били, ибо дрался он не часто, хотя и рассказывал после рюмки-другой о своих победах. Как-то мужик в очереди за вином (в пору борьбы с алкоголем) отвесил ему оплеуху и вызвал "за угол" продолжить. Голощапов ушел, смешавшись с покупателями. Но та оплеуха была вся на виду, в открытом свободном пространстве, можно было легко избежать продолжения. Теперь же, как и на допросе у Зубкова, бежать было некуда. Голощапов вначале замыслил побег, но, так сказать, в переносном смысле: хотел рассказать все, да не все, немножко оставить на случай, если воспрянет Зубков. Но эти двое и некто невидимый, за ними, судя по всему, не склонны были упускать его - ни в каких смыслах. И Зубкову, вполне вероятно, требовалось уже не воспрять, а воскреснуть. Голощапов был догадлив.
- Не жнал, но догадывался... - сказал Андриан с пола. - Вщё хотел выяшнить, куда делись люди, но никак не полусялось спросить... А хотел, сестно...
- А на Скворцова, на "Сирин" как вышел, гад? - уже спокойней спросил Толик.
- Слусяйно, клянусь! Засол весером, в конце рабосего дня посмотреть, сто за фирма, нет ли работки, не нузен ли пофредник... Спрятался в скафу, а потом, когда все усли - вылез. Ну, полажил по компьютерам, насол кое-сто... Правда, рассыфровать не шумел...
- Тебе, Щуп, в ЦРУ надо было устроиться... Или в МОССАД. Ишь, бля! В шкаф! - сказал Насос.
- Да просто повезло, подфартило ему, гаду, - поморщился Толик. - Пора заканчивать. Что он ещё сможет сказать? Пустой мешок.
- Нет, Толик, - сказал Насос. - Лучше так: что мы ему теперь можем сказать?
Толик посмотрел на Голощапова. Тот лежал у него под ногами. Лицо его было в крови, нос явно сломан, выбито несколько зубов. "Хорошо бы ликвиднуть его, суку... - подумал Толик. Он так и сделал бы лет десять-пятнадцать назад. Но с той поры за ним протянулась такая вереница мертвых, что впору было самому уже вставать в конец собственной очереди. Толик устал. Среди мертвых были, конечно, и трусливые голощаповы и отмороженные ширяйки с хлюпиками... но были и случайные, нечаянные люди, женщина даже одна была, можно сказать, красивая женщина... Можно даже сказать, что Толик любил эту женщину. Но когда она кой-куда падала, он не только не подал руку, а напротив, подтолкнул её - "чтобы, товарищ генерал, наверняка!"
Так что усталость Толика Рублева, майора ГРУ Генштаба по прозвищу Штукубаксов, спасла Голощапова от неминуемой гибели. "Одно дело - приказ, святое дело, - думал Рублев. - И совсем другое - личная просьба друзей, пусть даже таких замечательных как Скворец. Нет, не буду убивать, хватит. Да Скворец и не просил убивать-то".
- Слушай, писарь, - сказал он Голощапову, ткнув его носком сапога. Тебе дается шанс. Мы сейчас уходим, а ты делаешь следующее: берешь билет на самолет, на поезд, на пароход... да, короче, хоть в космос, но чтобы через три дня тебя в Москве не было! И чтоб был от неё - на расстоянии не менее двух тысяч верст. Областные и районные центры для проживания запрещены, усек?
- Да, - с чуть заметной радостью в голосе прошептал Голощапов. Он все же думал, что убьют, не верил в жизнь.
- Да, товарищ, - добавил Насос. - Тут люди, дети, женщины, а вы так себя ведете! Нехорошо.
Насос встал, подошел к лежащему Голощапову, нагнулся и, схватив его за воротничок рубашки, поставил на ноги.
- И на работу! Понял, сука! - сказал он, глядя Андриану прямо в глаза. - И не писарем, а пахарем! Чтоб духу твоего возле коммерций и бизнесов всяких не было! Умри и не воняй!
- Про литературу забыл, - сказал Толик.
- Что? Какую литературу? - удивился Насос. - А, ну да, ну да... Это тоже не забудь, сволочь.
Насос повернулся на пол-оборота, будто уже хотел отойти, но неожиданно въехал Голощапову правым коленом в низ живота, захватив большую часть мужского достоинства.
Запрыгали картины и бра на стенах, вздулся пузырем сервант, диван из розового стал черным. Затем все слилось в одну темнеющую на глазах каплю, которая обрушилась на Голощапова. Сознание его померкло.
- И секс тоже, - сказал Штукубаксов. - Все, отходим. Теперь в кофейню, по сто пятьдесят.
- Что-то у вас, товарищ, неверно с цифрами, - удивился Насос. - Видно, в школе нелады с арифметикой были? Ясно же записано - двести пятьдесят. Да, кстати, какого это ты Чомбу Бешеного в Анголе колол? Как орех, да?
- А что? Не веришь, что ли? На штуку баксов спорим: Колька Манилов из "Вектора" не даст соврать. Ну, спорим, а?
Хлопнула дверь.
ЗЛОЯМОВО
НЕДОСТОЙНЫЙ ИЕРЕЙ
На восток от места катастрофы (километров эдак пятнадцать) тайга вдруг обрывалась, давала небольшую передышку фантастическому "путнику" или реальному побегушнику из-за колючки: тут когда-то затеяли ЛЭП-500, согнали зеков - и за короткое время пробили двухсоткилометровую просеку. Потом оказалось, что ЛЭП здесь не нужна, потому что нужна в другом месте восточней на полторы тысячи километров. А это уже другой край, другое управление лагерей, иные ископаемые, иные зверушки...
Зимой по просеке стали ездить лесовозы; иногда автозак доставлял внеочередной этап в зону; ГАЗ-51 "фургон", задыхаясь и откашливаясь, привозил во внутренние войска молодое пополнение. Летом-весной-осенью движение замирало из-за непролазной грязи, а зимой чуть оживлялось. Просека почти упиралась в Злоямово; именно по ней добралась до покупателей злокачественная водка, унесшая в могилу жизни целой дюжины злоямовцев... Самозародившуюся дорогу назвали Электрической, так и говорили: "Ну что, вертушку подождем или по Электрической почапаем?..."
Один человек регулярно путешествовал на джипе "Чероки" по Электрической в обоих направлениях и, как это ни странно, по служебной надобности. А служил он Богу.
Батюшка Василий попал в Злоямовский район по собственному желанию лишь наполовину. В другую половину укладывались неприятности в епархии. Согревало лишь более чем полное наличие жены и детей (пятеро). Попадья Дуся легко удерживалась в такой глухомани сердцем принятой обязанностью подчинения суженому, человеку подневольному, подобно офицеру-пограничнику: там застава, тут приход...
Совсем недавно служба отца Василия протекала в стабильном существовании в самой середине царства безбожной идеологии, охраняемого мощной армией и вороватой плановой экономикой. Но, будучи одарен проповедническим талантом, батюшка в землю его не зарывал, а всячески использовал, приводя в восторг прихожан. За то и бывал подвергнут "прессовке" со стороны бдительных советских и партийных органов. Так длилось время.
Вдруг грянули большие государственные перемены: к власти пришел общительный и словоохотливый мухомор, в считанные годы одурманил народ и спровоцировал разложение великой державы на полтора десятка, абсолютно, во всех смыслах, неравных частей. Зато в этих частях воцарились: грабительская рыночная экономика и свободная от идеологии безграничная свобода совести (вплоть до полного её, совести, исчезновения). Стали распространяться неформальные секты: кришнаиты (качурики), хаббардисты (шурупы), иеговисты (могильщики), Белое Братство (фантомасы) и прочие, прочие, прочие.
Православные воспряли в общем ряду, а сама Церковь неожиданно стала частью нового официоза и имиджа "всяких, уважающих себя людей". В большие праздники в храмах было тесно. Поближе к царским вратам, стояли, напустив скорбь ума на скобленые лица, председатели, секретари, депутаты, мэры, префекты. Свеча (чтоб не креститься, что ли?) в правой руке; "подсвешники" - прозвал их народ.
Батюшка Василий на волне то искренних, то фальшивых симпатий стал на короткое время популярен (зачастили визитеры: набожные парторги и белозубые американские репортеры). Свалилась как снег на голову эта нежданная слава, самому отцу Василию неприятная, а матушке Дусе - совсем наоборот. Но вскоре иерея затмили академик Горький, журналисты Червиченко и Забабкин, писатель Нуй и другие, не менее достойные люди. Батюшка решил удалиться от сквозняка перемен: выпросил новый приход в Д., в 40 километрах от Москвы.
Именно эта предпоследняя "застава" у иерея вышла боком: приход подвернулся хороший, но весьма беспокойный.
Начиналось, правда, как у всех: приезжали научные сотрудники из закрытого московского КБ, помогали восстанавливать храм. Лица такие хорошие, открытые. Русские лица... И руководил ими симпатичный мужик коренастый, лысоватый, немногословный. Кто на литургии отсутствовал, того мужик записывал в красную книжечку. Но некоторые его не боялись, вместо храма посещали пивной бар "Пильзенец"...