— Отдай! Отдай! — суетился и подпрыгивал преподаватель перед разоблаченным, размахивая руками.
— Не отдам! — ухмылялся победитель рукопашной схватки на все свои великолепные зубы.
— Ах, так? Ну, так! «Кол» тебе! Слышишь? «Единица»! — и физик помчался к журналу. — А теперь — вон из класса! Вон! Вон!! Вон!!!
— Я-то уйду, — моментально посерьезнел Валерка. — Только это ничего не меняет. В смысле, что ты сам (Асмолов тогда впервые при всех назвал горе-препода на «ты») в физике профан: в кармане диплом, а в голове — лом. И попробуй только к вечеру «кол» на «четверку» не исправить — пасть порву, моргалы выколю!
Лужкин застыл возле учительского стола, сжав кулаки и с побагровевшей на глазах физиономией. Ненарушаемая тишина гнетуще повисла над классом. Нам уж вовсе не было смешно: одноклассник явно перегнул палку. Такого могли и не простить: выпрут из школы, за милую душу. А из-за чего? Сам с поличным влетел, так какой смысл был грозиться?..
…Действительно, на педсовете Валерке пришлось туго. Родители его, вдвоем, тоже присутствовали, многочисленные претензии выслушивали. Правда, мать Асмолова — женщина дородная и почти такого же роста, как и сын, прозванная на улице Гренадером — тоже не молчала, громогласно утверждая, что по-правильному Лужкина бы надо вместе с нами за парту усадить. Ну, да то был больше разговор «в пользу бедных». Хотя, надо заметить, Физик Славик — дошли до нас слухи — к тому времени уже приобрел среди коллег далеко не лучшую репутацию. Особенно его не жаловал Раскладной, который как-то присутствовал у него на занятиях в нашем классе и «предъяв» потом Лужкину, по профпригодности, немало накидал.
Словом, Асмолова отстояли. А сам Валерка в нашем тесном кругу потом клятвенно забожился: мол, первое, что он сделает после получения аттестата зрелости и школьной характеристики — это хорошенько запрячет их, а вторым номером при всех плюнет физику в морду.
— Напрасно хлеборезку раскрываешь, — пытался урезонить приятеля Путивлев. — Не забывай: прокололся-то ты с учебником по собственной дури и наивняку… Так не целовать же тебя за это пониже спины, или ты как хотел?
— А-а-а… Да пошел бы он, знаешь куда? — и Валерка уточнил, куда именно, активно привлекая в речь ненормативную лексику.
— Будь моя воля — я б его «в ту степь» давно отправил, — резюмировал Данченко.
Незаметно подошло время осенних каникул. Путивлев уехал в Москву — у него в столице жили родственники, — разведывать обстановку на физмате МГУ. Бельчонок, вместе с родителями, тоже укатил в гости. Только поближе: в село Стражное, километрах в двадцати от нашего райцентра, к тетке.
Вернулись оба одноклассника девятого ноября, а вечером наша не разлей компания уже собралась дома у Путивлева. И — Бельчонок первым делом поспешил поделиться с нами весьма познавательной историей.
— Слушайте, ребята, что в Стражном-то приключилось… Восьмого, перед обедом, пошли мы с двоюродным братом — он весной дембельнулся — за хлебом, и ведь поначалу я и сам не поверил… — начал он.
— Ты прямо как неверующий Крамаров из «Неуловимых мстителей», — гоготнул Смола. — «А глянул в стороны — вдоль дороги мертвые с косами стоять… И тишина…»
— Положим, не вдоль дороги, а вовсе у магазина. И не мертвый, а полумертвый — с перепою… — огрызнулся Сева. И вообще: помолчи! Кто-кто! Да Славик стоит! Опухший, грязный, штаны и ботинки заблеваны… Тусуется с какими-то аналогичными небритыми личностями, меня, ясное дело, не узнал. А братан мой и говорит: — «Да этого лоботряса вся деревня как облупленного знает. За углом от нас раньше жил, мать его, старуха, и сейчас там обретается. Один он у нее, родила уж лет под сорок — какие-то проблемы были, по знахаркам ездила… Отец же его на войне погиб, сына так и не увидев. Он только школу закончил — мать на пенсию вышла, и потому его, как „кормильца“, в армию не забрили».
Сева чуть помедлил и продолжал:
— А тетка дорассказала, что в пединститут мать его только с третьего захода определила — через рабфак. До того же Славик баклуши бил и с участковым ругался — мол, он к экзаменам в вуз «готовится» и потому не работает, а потом стабильно вступительные заваливал. На очном же всего до середины второго курса дотянул, дальше за неуспеваемость отчислили. Через год восстановился на заочном и еще лет восемь в «вечных студентах» ходил.
— Так он что, целую десятилетку хреном груши околачивал? — изумился Асмолов. И осклабился: — Совсем как я…
— Нет, — ответил Сева. — Не угадал. После того как его с очного наладили, пришлось-таки к общественно-полезному труду приобщаться. Только к тому времени Славик за воротник закладывал давно и основательно, и для начала, трактористом, по пьяному делу, трактор в реке утопил. Из МТС его, понятно, сразу взашей вытолкали. В бригаде плотников был — тоже до изумления нажрался, с крыши сверзился и руку сломал. Одно время скотником на ферме подвизался — так там какая-то темная история с якобы украденной лошадью приключилась. Ну и дальше все в том же духе… А в нынешнем году, на наше несчастье, он таки институт «добил» и — прошу любить и жаловать! Тетка сказала, люди вообще поражались, как это ему удалось в райцентре учительствовать пристроиться — в родной-то сельской школе, говорят, даже на порог не пустили…
— М-да-а-а… Дела… — задумчиво произнес Валентин. — Ладно, по крайней мере, теперь кое-что прояснилось. Допустим, откуда у нашего физика такой уникальный уровень знаний.
— Ребята, да вы что? — возмутился Данченко. — Не соображаете? У нас же выпускной класс! Придумали, кого поставить!
— Тебя не спросили, — ухмыльнулся Смола. — Нет, мне-то, конечно, на оценки по барабану: впереди светлый путь двухгодичного армейского будущего. Но за вас и за державу — обидно.
— Слушайте… — оформилась тогда у меня крамольная мысль. — Ну, а если нам всем классом письмо Шпажнику накатать? Мол, так и так, физик — дурак, а нам всем «вышку» получать надо, вот и замены просим…
— Навряд прорежет, — вздохнул Валентин, видимо памятуя свой недавний личный конфликт с преподом. — Учителя всегда за учителя горой стоять будут.
— Боком выйдет, — мрачно прогнозировал и Хрящик.
А Бельчонок скорчил гримасу и не без основания предположил:
— Девчонки некоторые не подпишутся. Дедова — первая. Да и из ребят…
— Ладно. Попытка — не пытка, — подвел итог дискуссии Путивлев. — Пока суд да дело, предлагаю по сто граммов сливовой наливочки. За дельное предложение и для ясности мысли. А уж потом можно и за «подметное письмо» сесть. Есть?
И полез в погреб за спиртным, которое мать Валентина готовила из фруктов, в изобилии произраставших в собственном саду, — преотменно и в достаточных объемах.
…Впрочем, практическую подачу составленного тем вечером письма пришлось временно отложить: в связи с недельным невыходом физика на работу. Бельчонок догадался заказать с братом переговоры, и тот подтвердил: да, загостившийся Славик шатается по деревне, не просыхая.
Запойный препод нарисовался в школе аж в следующий понедельник. И начал у нас урок с поучительной речи: мол, поскольку он несколько дней проболел, нам теперь предстоит с удвоенной энергией наверстывать упущенное за это время.
— Ты только на него погляди: точно хроник! — прошептал мне Сева.
Что ж, я и сам прекрасно видел нездоровую бледность учительской физиономии, еще и порезанной в двух местах — видимо, при бритье. Впечатление складывалось, будто бы кожу на ней долго мяли, а расправить потом не удосужились: и так, значит, сойдет… Пробор был зачесан неровно, «ступенькой», а огромный узел галстука съехал набок.
— Ах, как мы все сочувствуем! — отреагировал тут Смола на менторский монолог. — Кстати, недуг-то как точно назывался? Случаем, не белая горячка?
— Асмолов! — осипше рявкнул физик и сжал руки в кулаки. — Да как ты… Такое! Забыл, что тебя только из милости?..
— Вячеслав Васильевич, а вы-то сами не забыли, где мы на ноябрьские с вами встречались? — тут же грудью бросился на защиту Валерки сидевший рядом со мной Бельчонок.
— Как? Где? Ничего не понял… — действительно не понял Лужкин.
— А возле магазина продуктового в Стражном, — пояснил Сева. — Вид у вас тогда, конечно, был… Ммм… Неординарный… Кстати, тетя моя вас, оказывается, хорошо знает. Красухина. Припоминаете?.. В общем, про недуги, — закончил Сева. — Не к лицу врать-то бы…
Физик тупо молчал, безвольно разжав кулаки, и его вытянувшаяся физиономия потихоньку принимала уж и вовсе алебастровый оттенок.
Так и не найдя, что в данной ситуации ответить, Славик потоптался безмолвно возле своего стола и медленно пошел к доске — записывать название новой темы. Руки у Лужкина дрожали, мел выпадал из непослушных пальцев, крошился, пачкал пиджак… В итоге на доске появились неразборчивые каракули, которые их автор быстренько изничтожил влажной ватной подушечкой и вызвал к доске Таньку Дедову. Каллиграфическим почерком отличница вывела на грифельной поверхности учебные вопросы, сняв похмельную проблему. Но — только одну.
Так и не найдя, что в данной ситуации ответить, Славик потоптался безмолвно возле своего стола и медленно пошел к доске — записывать название новой темы. Руки у Лужкина дрожали, мел выпадал из непослушных пальцев, крошился, пачкал пиджак… В итоге на доске появились неразборчивые каракули, которые их автор быстренько изничтожил влажной ватной подушечкой и вызвал к доске Таньку Дедову. Каллиграфическим почерком отличница вывела на грифельной поверхности учебные вопросы, сняв похмельную проблему. Но — только одну.
В тот день Славик себя прямо превзошел. Нестыковки в объяснениях сыпались из его уст, как рубли и трешки в винно-водочный отдел накануне праздника. А сидящий на первой парте Валерка после урока клялся, что хотя препод, похоже, вылил на себя перед уроком минимум полпузырька «Шипра», сивушного перегара заглушить все-таки не смог.
— М-да-а-а… Жалкое зрелище. Хотя и вполне жизненное: с кем не бывает… — вдруг пожалел физика Валентин. — «Ея же и монаси приемлют…»
— Но не в таких дозах, — возразил Данченко.
— А вспомни-ка, как мы все летом, на Севкино шестнадцатилетие…
Вспомнить, действительно, было что. Хотя бы, как именинник, напившийся в тот день впервые в жизни, сидя на лавочке в городском саду, орал всем проходившим мимо девушкам: «Ком цу мир!» Или про самого Данченко, решившего, после малого облегчения, «обратным путем» очистить и желудок. Сережка засунул в рот два пальца, я же, из благих побуждений, попытался тогда помочь другу и чуть ли не затолкал ему в горло весь кулак. А Смолу мы, к концу вечера, вообще на одной из аллей сада потеряли…
Своим чередом шло неподвластное человеку время. На какой-то период в наших отношениях с горе-учителем установилось неустойчивое равновесие. Он больше «не прогуливал», никого с уроков не гнал. Мы — скептически слушали его сумбурные выкладки материала, а потом чуть ли не всем классом консультировались у Путивлева (кроме одаренного техническим мышлением одноклассника, в нашем периферийном райцентре других толковых «разъяснителей» почти и не имелось). Паритет нарушил все тот же Асмолов. Дело было так…
К нам в класс, на уроке физики, вдруг заглянул Шпажник и поманил препода за дверь. Дождавшись, пока Лужкин прорысит в коридор, Смола тут же выломился со своего места и стянул с учительского стола школьный учебник, решебник и еще какой-то справочник. Затем поочередно перебросил книги через весь класс, по диагонали, на «галерку», где соседствовали Путивлев и Данченко.
— Ловите! И спрячьте!
За неимением времени ребята засунули литературу за секции батареи парового отопления под окном, позади них самих. На свою беду и к нашей неимоверной радости, физик вернулся в класс… вместе со Шпажником, который — внезапно или нет? — пожелал присутствовать на занятии. Без «подсобного материала» Лужкин его, разумеется, провалил полностью и окончательно, увязнув в противоречивых объяснениях, и к концу урока от волнений взмок. Директор, восседавший за последним столом в среднем ряду, мрачно катал по столешнице «Паркер» с золотым пером — память от заграничного турне по странам Средиземноморья. После звонка же быстро вышел из класса, на ходу бросив опущенному «светочу знаний»:
— Немедленно в мой кабинет!
На перерыве мы оживленно обсуждали произошедшее, хвалили Смолу за изобретательность и быстроту действий и надеялись, что по итогам открытого урока Шпажник примет выгодное для нас решение избавиться от Славика. И за всем этим как-то не додумались извлечь похищенное из-за батареи и перепрятать. На следующей перемене такая мысль уже оформилась, но осуществить ее мы, увы, не успели. А с началом очередного занятия, алгебры, вместе с НДП в класс примчался взбешенный Славик и толкнул гневно-обличительную речь: его, видите ли, обокрали!
Напрасно разорялся: решебника не возвращали. Однако ушлый пинкертон его сам обнаружил. Да и еще так быстро — как выпивку, нюхом учуял. Еще попытался было на Мужика с Хрящиком наехать, однако тут его НДП из класса быстренько наладила. Только самой пришлось чуть не десять минут выслушивать наши претензии к «сельскому учителю».
— Ну а я-то что могу сделать? — в итоге открестилась она. — Терпите уж…
Однако мы терпеть дальше не собирались. И так-таки подбили класс поставить подписи под жалобой Шпажнику.
Как и ожидалось, Танька Дедова подписываться отказалась — наотрез. И еще четверо из тридцати учеников. А относили коллективное сочинение — по общему решению нашей пентагруппы — Путивлев, Данченко и я. Только отдать его пришлось Раскладному, поскольку Шпажник в тот день срочно выехал в облоно.
Завуч бумагу при нас прочитал. Вздохнул, головой покачал. И посоветовал документ назад забрать, а он, мол, о нем дальше умолчит. Но мы уже закусили удила. Раскладной еще раз вздохнул и пообещал:
— Ладно, разберемся…
«Разбор полетов» состоялся назавтра. На втором уроке в наш класс нагрянули Шпажник, Раскладной, еще два завуча и НДП.
— Вы что мне тут, ультиматумы чинить вздумали? — гневно потрясал директор «подметным письмом». — Свои условия диктовать? Да вы кто такие? Молоко еще на губах не обсохло! Чего захотели: педагог им, видите ли, не по нраву! Всякое семя знай свое время! А может, завтра и меня с должности снимете? По жильцу — квартира, по горшку — крышка! Все! Нет у меня для вас другой учительской единицы! Извольте довольствоваться наличествующей! И чтоб в мыслях больше!.. Ишь взбрело: ум за разум зашло!
После сего эмоционального монолога Шпажник грозно удалился, не дав своей свите, равно и нам, даже рта раскрыть…
— Предупреждал же: боком выйдет, — сокрушался на перемене Данченко. — Оно и того… вышло…
— Ничего, — рассудил Путивлев. — Совсем уж без последствий наше бумаготворчество тоже явно не останется. А капля, известно, камень долбит.
— Смотри, как бы вперед Славик сам тебя не задолбил, — предупредил Асмолов. — Думаешь, он не поинтересовался, кто письмо носил? Эх, вот не послушали — надо было б мне…
— Как раз тебя он после этого точно бы вместе с дерьмом сожрал, — кисло усмехнувшись, возразил я.
— Хрена с два, — не согласился Валерка. — Подавился бы.
— Ладно, первый тайм мы уже отыграли… — подытожил Бельчонок. — Что день грядущий нам готовит?
Оказалось, ничего обнадеживающего. Вскоре мы ощутимо почувствовали на себе прессинг Славика, который стал активно цепляться по поводу и без повода к нашей компании. Даже на работу к родителям всех «письмоносцев» ходил, хотя тут-то уж у него мало что выгорело.
Путивлев-старший, например, занимавший должность замдиректора Горводоканала, выслушав претензии Славика к Путивлеву-младшему, резонно задал визитеру вопрос: какого, мол, кляпа он пытается переложить собственные проблемы на чужие плечи — ведь хозяин кабинета не заставляет учителей самостоятельно течь водопроводных труб в школе устранять?
Мой отец, сам преподаватель общественных наук в техникуме, Лужкина даже не дослушал. Перебил, заявив, что педагога, пришедшего жаловаться на ученика его отцу, за педагога не считает и больше общаться не желает. Нет, со мной-то батя позднее как раз пообщался обстоятельно и в ситуацию вник. Только «отмазывать» меня в школу тоже не пошел: были у него на сей счет твердые принципы.
А хуже всех Славику пришлось у матери Данченко, уже двадцать лет работавшей печатницей в типографии, наравне с мужчинами. Она терпеливо дала незваному гостю выговориться, а потом ровным голосом поинтересовалась:
— Так что же вы хотите от меня?
— Как, разве непонятно? — загорячился Славик. — Они же на меня поклеп… Всем классом… Кто им давал право? Учительский труд особый! И не им его, как на безмене, взвешивать!
— Кому ж еще, как не ученикам? — удивилась мать Сережки. — Как раз им право такое сама жизнь дает. И вообще: не бывает так, чтоб все — не в ногу, а один — да. К слову: у вас преподавательский стаж-то большой?
Лужкин смешался и поспешно ретировался…
Позднее он сделал неумелую попытку расположить к себе нашу компанию. Смолу, например, назначил кем-то вроде нештатного ассистента при демонстрации всяких опытов, а после урока он приборы в лаборантскую относил. Путивлеву, в виде эксперимента, раз доверил вместо себя занятие провести, и Валентин в грязь лицом не ударил! Данченко Славик подарил оригинальную радиосхему сверхмощного усилителя. А к Бельчонку дважды подступался его лимонное дерево посмотреть, и Сева вынужден был вести физика домой, где Лужкин первым делом был нещадно ободран почуявшим заклятого врага боевым котом.
Меж собой мы, конечно, потешались над жалкими психологическими ходами поздновато спохватившегося о завоевании нашего расположения препода, да и память ведь — штука упрямая… Не сработали — да и не могли сработать — глупенькие приемчики… Мужик же по этому поводу однажды выразился так: