– Я могу вас подбросить до кремлевских ворот, – предложила Стелла. – Мне по дороге.
– Отлично, – одобрил я. Посмотрел на часы. – О, черт!.. Уже обед. Этот чертов Коган, наверное, сожрал все бутерброды… Куда в него столько влезает? Правда, вся наша финансовая система такая же… Стелла, забросьте меня во-о-он туда на уголок, в кафе. Все равно в кабинете сейчас пусто.
Она поморщилась, совершенно натурально:
– Что за дикость?
– А что?
– Человеку вашего положения… да просто нормальному… разве можно в кафе? Они ж все на маргарине! С нарушением экологии. Не-е-ет, этого я просто не могу вынести…
Машина прошла мимо кафе на такой скорости, что из патрульной машины ГАИ высунулся инспектор и вскинул палочку, но тут же возле него притормозил Володя, что-то сказал, и постовой нехотя втянулся под скорлупу, словно голова печальной черепахи.
Стелла явно все замечала, на губах играла полупрезрительная улыбка: вот они, привилегии, мерзавец уже начинает чувствовать себя лучше других, ему все позволено…
Спохватившись, она затормозила возле ресторана так резко, что на тротуаре отпрыгнули.
– Сейчас припаркуюсь, – предупредила она.
– Не влезешь, – предположил я.
– Мы с моей серебряночкой худенькие…
Вдвинулась она виртуозно, но нам обоим пришлось вылезать через левую дверь, справа навороченный додж стоит на расстоянии большого пальца младенца. Похоже, моя княгиня с отличием закончила и курсы экстремального вождения.
В ресторан мы влетели, как два смерча. Стелла с ходу помахала рукой метрдотелю. Я плюхнулся за ближайший стол, не дожидаясь, пока Стелла грациозно опустится, а метрдотелю объявил:
– У меня обеденный перерыв всего сорок минут. Из него половину у меня уже сперли. Если есть что готовое… сожру. Нет – уйду жрать пирожки на улице.
Метрдотель не дрогнул лицом, новорусскость приучила ко всяким неожиданностям, от самой малой из которых английский дворецкий упал бы в обморок.
– Есть, – сказал он оценивающе.
Правая рука его поднялась кверху, он выставил ладонь, словно командир десанта, привлекая внимание, поднял два пальца, большим и указательным сделал кольцо, и тут же в нашу сторону поспешил официант. На подносе была широкая тарелка с тонкими ломтиками ветчины, буженины и всего того, что именуется холодным мясным салатом. Все это было на огромных листах зелени.
Я взглянул на часы:
– Ого, да тут круче, чем в кафешке. Быстро. Молодцы!
Стелла сидела напротив. Локти уперла в стол, подбородок на кулачки, потом вспомнила, что гораздо ярче смотрится, когда свободно откинется на спинку кресла, так ее высокая грудь оттопыривается вообще вызывающе, тонкая талия, как у осы…
Я жрал в три горла, а она красиво изогнула бровь, глаза насмешливо наблюдали, как я грубо разрываю мясо руками. По этикету полагалось бы ножом и вилкой, вот их целый набор, да еще и оттопыривать мизинец… Плевать, я не придурок, которого разбуди ночью и спроси, какое вино к рыбе, какое к мясу, – выпалит без запинки, но путает Гегеля с Гоголем, а теократизм с эмпириокритицизмом.
Метрдотель подошел неслышно, спросил почтительно:
– Рыбу подавать?
Стелла открыла рот, но я отмахнулся:
– На фиг рыбу. Тащи мяса. Горячего, жареного!
Он спросил заговорщицки:
– С кровью?
– Нет, – ответил я. – Хорошо прожаренное.
Стелла молчала, в глазах было непонимание и смятение. Даже те, которые пальцы веером… ну, депутаты, уже знают, что сейчас надо рыбу, а когда заказывают мясо, то обязательно – с кровью, но… с другой стороны, если такой вот… футуролог заказывает мясо, то это что-то знаковое, в этом какой-то смысл. Может быть, высокое и тайное знание древних или же подсказка подсознания через внесознание, минуя простое знание… в том числе и обрядовое знание этикета…
А я жрал в три горла, ибо после трех чашек кофе и простенького непатриотичного биг-мака в желудок ничего не падало, а теперь он прыгал в моем брюхе, на лету, как пес, хватал полупережеванные куски.
– Мясо, – произнесла она с сомнением. – Это нездорово… Я имею в виду, нездоровый образ жизни. Мыслители, как я слышала, предпочитают вегетарианство. Чтобы мысли текли ровно, чисто, незамутненно…
– Это те, – сообщил я, – кто выйогивается… Есть такое направление – йогизм. А я создал собственную философскую систему.
– Ого!
– Абсолютно верно.
– Что же это?
– Яректизм, – ответил я важно.
Она вскинула брови. Я ожидал, что она понимающе кивнет, любая женщина поступила бы так… даже большинство мужчин, но Стелла поинтересовалась:
– Яректизм?.. Это что же?
Ее прекрасные глаза смотрели с ленивым любопытством. Тонкие пальцы поднесли к полным губам крупную виноградину, такую же налитую сладким соком, поспевшую. Что ж, красивым женщинам можно чего-то не знать, еще как можно…
– Философское понятие, – объяснил я. – Обосновывающее правильность утверждения. Могу похвастаться, хотя это и не совсем скромно, что этот термин в мировую практику ввел именно я, ваш… не могу сказать «покорный» и тем более «слуга», но мне нравится слово «ваш». Что-то в нем есть эдакое обещающее…
Она прервала с некоторым удивлением:
– Я была уверена, что новых слов уже не придумывают! По крайней мере, в философии. Там уже все придумано и перепридумано с их коммунизмами, фашизмами, идеализмами… Что означает ваш яректизм?
– Я рек, – объяснил я с некоторым снисхождением к ее тупости. – Что означает – я сказал. То есть утверждение, которое я произнес, не требует дополнительных доказательств и прочих базисных подпорок. Почему? Да просто достаточно и того, что его произнес я, Никольский!
Она смотрела пристально, не понимая, где грань между моим нахальством и манией величия. Я напыжился и неспешно тянул пиво. Вообще-то философы вроде бы должны предпочитать коньяк, так почему-то думает простой народ, но ведь все величайшие философы: Кант, Юм, Фихте, Гегель, Маркс, Мабли… все не мыслили жизни без пива. Даже современные – Кьеркегор, Камю и Ясперс – употребляли только пиво, хотя жили в коньячной Франции.
– Да, – произнесла она ледяным тоном, – от скромности ты не умрешь.
Это уже было что-то: «ты» вместо «вы».
– О да, – согласился я. – У меня есть более богатый набор, от чего умереть!
Она поинтересовалась:
– Ты под какой звездой родился?
– Под счастливой, – сообщил я.
– Да не то, – поморщилась она. – В каком созвездии?
– В шестьдесят первой Лебедя, – ответил я беспечно. – Если не ошибаюсь. Вроде бы астрономы вдвинули Солнце в это созвездие. А может быть, оно и без астрономов там уже было…
– Не то, – сказала она снова с ноткой превосходства. – Под знаком Овна? Или Рака?
Я посмотрел на нее оценивающе. Помню, она была хороша в позе этого астрономического знака, но и сейчас хороша, с этими внезапными переходами от абсолютной уверенности аристократки, да еще красивой аристократки, к сомнениям в своей правоте неглупой вообще-то, несмотря на ослепительную красоту, женщины.
Ее глаза несколько мгновений выдерживали мой взгляд. Щеки окрасились нежнейшим румянцем. Ей это очень шло. Что-то в этом аристократизме есть, есть. Моя Хрюка тоже плод многолетнего скрещивания пород, а потом, когда вывели этих замечательных хрюк, ее всюду поддерживают в чистоте, не позволяя примешаться «нечистой» породе двортерьеров…
– Какая у тебя роль сегодня? – поинтересовался я. – Снова Мата Хари?.. Или светская львица?.. Или эта придурка… придурица… как женский род от «придурок»?.. помешанная на спиритизме? Говори честно, бить не буду.
Она уронила взгляд. Пальцы нервно потеребили край стола.
– Ты все равно не поверишь, – ответила она изломанным голосом. – Но на этот раз… я сама.
– Не поверю, – честно ответил я. – Не такой уж я и красавец. И не князь… вроде бы. А машины у меня так и вовсе нет…
Она чуть взяла себя в руки, покачала головой:
– Машина тебе без надобности, тебя возит шофер. Насчет князя тоже не знаешь. Может быть, ты сын императора, ведь своего отца не помнишь… А насчет красивости… Среди женщин бытует поговорка, что если мужчина чуть-чуть красивее обезьяны, то уже красавец! Ты же… а ну-ка, поверни голову… нет-нет, в профиль, а теперь анфас… ты намного интереснее из всех знакомых мне обезьян.
Я кивал, соглашался. Она в самом деле сама заинтересовалась мной, это ж понятно, особенно после того жестоковатого… гм… продолжения знакомства в первый же день. Но мне понятно и то, что к этой заинтересованности ее подталкивали долго и упорно, переламывая ее обиду и понятное отвращение при звуках одного моего имени.
– Ты мой адрес еще помнишь? – спросила она.
Я довольно прорычал:
– Еще бы!
– Если вздумаешь заглянуть… я не стану звать милицию.
Она поднялась, я провожал ее взглядом к самому выходу. Метрдотель что-то спросил на выходе, поклонился. Я остался допивать пиво, в смеси с непереваренным теплым молоком это будет что-то ужасное, но и отказаться нет сил…
ГЛАВА 21
Когда я вышел из кафе на улицу, серебристого опеля княгини уже не было, как и доджа. Я не успел подойти к бровке, как подкатил черный автомобиль, распахнулась дверца. Я сел на заднее сиденье, в зеркале видел осуждающие глаза Володи.
Если учесть, что он же и телохранитель, то ему пришлось несладко ожидать вот так, не зная, кто там в меня стреляет или бросается с отравленным кинжалом.
В кабинет я успел до прихода Кречета, тот после обеда уехал в Думу, сейчас он пользовался на диво крепкой поддержкой, почти три четверти его предложений проходили с первой же попытки, невиданное дело для его предшественника…
Вернулся Кречет довольный, потер ладони, поинтересовался:
– Ну, что у нас на очереди? Начнем с главного?
– Да, – поддержал Коган льстиво, – наливайте, Платон Тарасович!
– Законопроект о выделении дополнительных средств на армию, – доложил Кречет, – принят!.. Саудовская Аравия выделяет семь миллиардов долларов на разработку военно-космического корабля «Зуль-аль-Факар». Каково?.. А что у вас?
– Зуль-аль-Факар, – повторил Коломиец, губы его шевелились. – Если не ошибаюсь, это – Меч Аллаха?
– Верно.
– Дожили, – прошептал Коломиец убито.
Яузов наморщил лоб:
– Это какого такого военно-космического? Таких не бывает. Есть транспортные «Протоны», носители для спутников «Энергия», челночные «Бураны»… Если им нужны баллистические ракеты, то мы поможем наладить выпуск транспортных. Разница только в начинке…
А Сказбуш ответил, не обращая внимания на печального министра культуры, на его тонких губах играла двусмысленная улыбка:
– Да так, мелочи… Но – показательные. Я сейчас заехал по дороге в клуб самообороны, что организовали жильцы дома по Малой Грузинской. Да не тот, когда всяк за себя, а коллективный… Теперь к их дому ни один пьяный не подойдет, ни одна шайка подростков не посмеет буянить на детской площадке… Глядя на них, организовались и жильцы соседних домов. Теперь весь микрорайон закрыт для…
– Посторонних? – спросил Кречет.
– Нет, – ответил Сказбуш все с той же двусмысленностью, – но теперь нашей власти там почти нет. Сами вершат суд и расправу.
– Суд шариата?
– Нет, но похоже. Об исламе и слушать не хотят, плюются, но захваченных подростков, что били окна и расписывали стены в подъезде матерными словами, пороли прилюдно. На площадке для выгула собак.
Кречет пожал плечами:
– Ну и что? Ты хочешь сказать, что с этими людьми будет труднее? Что с ними придется договариваться?.. Вот и хорошо. Договоримся. Они же сами часть ноши, которую тащит государство, взяли на свои плечи!.. А что не всегда их действия совпадают со статьями Уголовного кодекса, так это кодекс должен идти за ними, узаконивать их действия, а не они должны дуром идти за черт-те чем, придуманным черт-те кем и для совсем другого общества, нравов и черт-те чего!.. Что у вас, Виктор Александрович?
На меня смотрели все, я нехотя встал, хорошо бы как-то отменить эту дурацкую привычку тянуться перед генерал-президентом. Если суметь объявить ее немодной, все тут же врастут задницами в кресла…
– Мир изголодался по войне, – ответил я. – Это жутко звучит, и, конечно же, надо этому всячески противодействовать, но нехорошая правда вот она: мир просто жаждет крови! И чем больше разговоров о бесценности человеческой жизни, о необходимости спасать жизнь каждого безнадежного идиота… тем мощнее в подсознании человечества эта жажда.
Кречет молчал, от меня одни неожиданности, одна другой круче, а Коломиец спросил шокированно:
– На чем вы основываете… такое… такое несколько шокирующее заявление?
– Посмотрите на фильмы, – посоветовал я, – что идут по нашему же телевидению. Юсовские, понятно. Наши киностудии почти ничего не выпускают. Вообще. Все фильмы, за редчайшим исключением, о десантных операциях элитных подразделений США, что наводят порядок в России. Остальные – о киллерах, мафиози, разборках, серийных убийцах… В каждом фильме все больше взрывается автомобилей, вертолетов, а стреляют все чаще и громче. Причем калибр тоже растет… А вы не забыли, что когда-то и в США главными жанрами были так называемые производственные романы? И фильмы? О работниках аэропортов, отелей, автомобильных заводов, больниц, металлургических комбинатов? Героями были те, кто умел получить более высокоурожайную кукурузу, новый способ очистки бензина, кто лучше всех пахал, кто придумывал новый двигатель для трактора?.. Ага, то-то!
Коломиец задумался, а вечный оппозиционер Коган возразил:
– Но ведь и тогда США лезли во все дыры! Панама, Гаити, Вьетнам…
– Верно, – согласился я. – Но сейчас они жаждут большой крови. Неосознанная потребность во всем организме нации… Ее нам не погасить. Надо только сделать так, чтобы… когда дойдет до большой драки, это была их собственная кровь.
Наступило нехорошее молчание. На меня смотрели с откровенной враждебностью. Я невольно вспомнил судьбу гонцов, что приносили царям недобрые вести. Всем нам больше нравятся люди, которые говорят только приятные вещи…
Мирошниченко кашлянул, напомнил:
– На китайской границе столпотворение все больше!.. Там устроили концерт, поют про их земли по эту сторону Амура… Неизвестные фирмы подвозят им на трейлерах еду и спиртное. Народ на даровое угощение стягивается из окрестных провинций…
Сказбуш сказал упрямо:
– Это чья-то местная инициатива. Странно, но мои люди пока еще не выяснили чья. Ряд экстремистских организаций принял участие, но видно, что не они зачинщики. Их самих это застало врасплох, но сейчас они выходят на главные роли.
– И что же?
– Стремятся захватить инициативу. Явились со своими лозунгами, призывами. Ну, заодно соглашаются, что в самом деле надо отобрать у России незаконно захваченные русским царем исконно китайские земли Дальнего Востока.
Я в китайскую угрозу не верил, встал, после такого небывало роскошного и сытного обеда не заснуть бы прямо за столом, прошелся по кабинету. Коган проводил меня завистливым взором. Я едва ли не единственный человек, что ни за что напрямую не отвечает, так как ни одной конкретной линии действия не курирует, не руководит, в то время как он то и дело вынужден отвлекаться на дурость помощников, что то ли доллар с тугриком путают, то ли статьи бюджета со своим карманом, то ли ставят практиканток, вместо того чтобы ставить экономику…
В самом дальнем уголке я выбрал экран поменьше, переключил на телеканал культуры. Как и ожидалось, никакими бетховенами и не пахло: как раз закончился большой показ нижнего белья киномоделей, а на экране появился большой зал. В таких обычно разыгрывают призы да проводят игры типа «Угадай, сколько бородавок было у Моцарта».
Зал забит накрашенными девушками, все искательно улыбаются оператору, всякая мечтает попасть на экран крупным планом, несколько прыщавых юношей, две-три дебелые матроны со строгими лицами…
Майкл Джонсон, красивый и с элегантной небрежностью в одежде, вышел из-за трибуны, обращается прямо к залу. Говорил он с небольшим акцентом, а любой акцент, что даже козе ведомо, лишь усиливает внимание к словам говорящего.
Я ощутил, что в мое «я» заползают и дружелюбный тон, и та дружелюбная манера, с которой этот доктор наук, светило мировой науки, обращается к слушателям. Среди этих девочек нет ни одной даже кандидатши наук, не больше трети с высшим образованием, но это светило не делает различий, говорит со всеми как друг, как просто старший друг, который знает больше и щедро делится своими сокровищами…
И все-таки, подумал я невольно, расцвет этих психоаналитиков возможен только в США. Только там знают и согласны, что человек произошел от обезьяны, что он и сейчас на девяносто девять процентов обезьяна со всеми ее похотями, инстинктами, явными и скрытыми, подавленными, трансформированными, и что все болезни от подавления инстинктов, и что нужно не подавлять, а выпускать их наружу, тогда лишь человек будет психически здоров, полноценен, гармоничен и сможет снова вернуться на дерево и жить там в гнезде в полной гармонии с природой.
Остальной мир, даже американизированная Европа, пока еще стыдится признаться вслух, что они тоже обезьяны. Да, произошли от этой… твари, но сейчас надо бы как-то все же развивать человеческое, а не высвобождать снова обезьянье…
Майкл Джонсон говорил и говорил, обаятельный, приятный, улыбающийся, уютный, такого всякий жаждет в соседи, в собутыльники, в напарники по игре в боулинг. Человек с низкой культурой, ответил я ему мысленно, приспосабливается к жизни проще. Даже намного проще. И быстрее добивается успехов. Нет, не в культуре или искусстве, но на фиг ему культура, когда нужно срубить дерево, вскопать огород, купить-продать, ссудить бедному соседу орехов или лягушачьих шкурок?
Как раз интель в обиходной жизни обычно в глубокой заднице. Ни гвоздь не забьет, ни бартерную сделку провернуть не сумеет, а все о своих гребаных симфониях, муках души, смутных томлениях по Высокому… тьфу. Стоит сравнить хотя бы их дома: у интеля врос в землю, крыша прохудилась, окна побиты, а у американца и стены ровные, и крыша блещет золотом, и окна из чистого хрусталя, и сам весел, рот до ушей, переполнен доброжелательностью, вон банку пива тебе от щедрот протягивает…