Этот ответ ещё более удивил Тюрина. Он был старшиной в роте Горелика, и его люди сейчас тоже стояли в оцеплении. Ему казалось противоестественным, что милиционер задерживает командира, человека, чьи подчинённые стоят здесь, на посту, тем более такого человека, как капитан Горелик.
Михаил Тюрин, старшина сверхсрочной службы, находился в армии пятнадцатый год. Это один из тех людей, на которых держалась рота. Кроме богатого опыта и знаний, он обладал ещё врожденной жилкой хозяйственника. Так работает трудолюбивый крестьянин на своем дворе.
Каким-то чутьем он угадывал, когда и где ему надо появиться, чтобы навести порядок. Он никогда ничего не забывал сделать или отдать нужное распоряжение, в затруднительных случаях первым находил правильное решение. Эти решения, казалось, были у него заготовлены на все случаи жизни: помогал огромный армейский опыт. Он умел приказывать так, чтобы не обидеть человека, не умалить его достоинства.
Своего командира капитана Горелика он уважал за те же качества, которыми обладал сам. Тюрин и не подозревал, что за четыре года их совместной службы эти качества он заимствовал именно у капитана.
И вот сейчас старшина был глубоко уязвлен: его командира не пропускают к подчинённым. Вскоре недоразумение выяснилось, и капитан прошёл за оцепление.
Тут же Тюрин рассказал, что случилось. А произошло следующее.
Курск, как и другие советские города, вел большое строительство. Возникла необходимость проложить новую высоковольтную линию. Она должна была пройти через густонаселенный район, и, естественно, её решили вести под землёй. Для этой линии и рыл траншею экскаваторщик Николай Семенович Шергунов.
Восемнадцать лет было пулемётчику Николаю Шергунову, когда его тяжело ранило на Одере.
После окончания войны Николай стал строителем. Он рыл котлованы под фундаменты заводских корпусов и жилых домов…
…Взметнулся очередной ковш земли и застыл в воздухе. Стена траншеи немного осыпалась, и странным показался Шергунову пласт грунта в образовавшейся нише. Но времени терять не хотелось. Да и какая ему разница, что там за грунт. Следующим «заходом» он подденет эту чёрную массу, и тогда всё станет видно. Шергунов снова взялся за рычаги, чтобы отвести в сторону и опрокинуть ковш. Но взгляд опять упёрся в чёрное пятно.
А может быть, это остатки древней посуды? Ведь нашли же недавно какие-то черепки, представляющие большую историческую ценность.
Шергунов выключил мотор и спустился в траншею. В стене лежали снаряды, как чертёжные принадлежности в готовальне.
Вот тебе и черепки!
Снаряды были небольшого калибра, одинаковой формы. Шергунов решил, что во время войны здесь стояло орудие, и боеприпасы к нему так и остались в окопе, который постепенно засыпало.
Бывший сержант Советской Армии, он хорошо знал, что такое снаряд, пролежавший в земле годы. Аккуратно расчистив пальцем песок, он бережно вынул снаряд, за которым обнаружилась страшная пирамида из боеприпасов.
Поминутно оборачиваясь, чтобы никто не подошёл к опасному месту, Шергунов побежал в контору гипсового завода. Через две-три минуты у траншеи уже был директор завода С. Выменец, а спустя ещё несколько минут и военный комендант города Г. Бугаев, который сразу же поставил оцепление.
На место происшествия прибыли исполняющий обязанности начальника Курского гарнизона Герой Советского Союза полковник Диасамидзе, полковник милиции Кирьянов, военный инженер Склифус, руководители Кировского района и города.
После первого предварительного осмотра стало ясно, что яма представляет большую опасность. Быстро определить, что в ней скрыто, не представлялось возможным.
Полковник Диасамидзе приказал расширить запретную зону. В неё вошли теперь три улицы.
Слух о снарядах разнёсся по всему Кировскому району города. Даже люди, не склонные верить слухам, поняли, что на этот раз за ними действительно что-то кроется.
На предприятиях, в магазинах, трамваях только и говорили, что о снарядах. Эта тема вытеснила все остальные и испортила предпраздничное настроение, посеяла тревогу.
Руководители города видели, что надо успокоить население, но не знали, как это сделать: нависшая опасность превосходила даже худшие предположения…
В кабинете директора гипсового завода собрались партийные и советские работники, директора нескольких предприятий, прилегающих к заводу, представители железнодорожного узла. На их тревожные вопросы полковник Диасамидзе отвечал: пока его люди не разведают, что и как спрятано под землёй, ничего сказать нельзя. А в наступающей темноте разрешить разведку он не может.
Дав указание о первейших мерах предосторожности, он попросил всех, кроме военного коменданта и двух военных специалистов, оставить кабинет. Они обсудили создавшееся положение, наметили план завтрашних действий. Полковник отправился в штаб, чтобы связаться с командующим военным округом.
…Капитану Горелику стало ясно, почему задержан отъезд на учёбу. Люди его стрелковой роты, пройдя специальную подготовку, последние три года извлекают оставшиеся от гитлеровцев боеприпасы в Орловской, Курской и Белгородской областях. Отличные пулемётчики Голубенко, Махалов, Урушадзе, снайпер Маргишвили, не говоря уже о старшине Тюрине, да и многие другие солдаты стали мастерами сапёрного дела. Им приходилось обезвреживать неразорвавшиеся бомбы, убирать с колхозных полей противотанковые и противопехотные мины, вывозить снаряды. Более шестидесяти тысяч взрывоопасных предметов обезвредила рота.
Значит, не исключена возможность, что обезвредить подземный склад поручат его роте.
— Доложите старшему лейтенанту Поротикову и лейтенанту Иващенко, что я просил их утром никуда не отлучаться, — сказал капитан Тюрину, собираясь уходить. — Голубенко и Махалова освободите от очередного наряда. Они тоже могут понадобиться.
— А Урушадзе? — спросил Тюрин. — У него ведь особое чутьё на взрывчатку.
Капитан задумался.
— Нет, Тюрин, не надо. Что же мы будем подвергать его риску за день до увольнения. Человек уже своё отслужил. Он когда едет?
— Послезавтра, товарищ капитан.
— Ну и пусть едет… А девушку берёт с собой?
— Говорил, что забирает.
Дома на тревожный вопрос жены Леонид улыбнулся и, махнув рукой, сказал:
— Ничего особенного, одно задание надо выполнить, придётся задержаться дня на три-четыре.
Полина давно привыкла и к ночным вызовам мужа, и к срочным заданиям, к неожиданным отъездам или приездам. Ничего особенного не увидела она и в этой задержке. Наоборот, она даже обрадовалась.
— Вот здорово, значит, справим наконец твой день рождения, — сказала Полина.
— Что ты, Поля, — растерялся он. — Ты в таком состоянии, разве можно? Мне ведь по магазинам некогда бегать…
— Можно подумать, что всю работу в доме выполняешь ты, — насмешливо заметила она.
— Да… но одно дело только наша семья, а…
— Обойдусь без тебя, Лёня, — добродушно сказала Полина, — мне это только на пользу.
Тогда он решил совершить «подкоп» с другой стороны.
— Понимаешь, Поля, — начал он снова, — мне в эти дни придётся своротить гору дел. Приду поздно, усталый, а утром опять рано вставать…
— Не морочь голову, Лёня… Чай пить будешь?
Единственное, что ему удалось «выторговать», это обещание не собирать много гостей.
…Валя сидела съежившись у окна, кусая губы, совсем беспомощная, и изо всех сил сдерживала слезы. И в своём горе она отыскала маленькую радость: она нашла в себе силы не плакать.
Она ни о чём не думала. Когда они познакомились, ей едва исполнилось шестнадцать лет. И знакомство такое странное. Сильный и смелый Гурам расшвырял в городском саду хулиганов, которые привязались к ней и Тамаре. Он проводил их домой и сказал обидные слова: «Таким маленьким нельзя поздно гулять».
«Он как сказочный богатырь», — мечтательно заметила Тамара.
Всплывали в памяти его рассказы о Грузин, о море, которого она никогда не видела, о Ланчхути, где с его слов знала чуть ли не каждый дом.
— Не взял? — участливо спросила хозяйка, появившись на пороге. — Известное дело — солдат. С него взятки гладки. Наобещает, своего добьётся, и ищи ветра в поле.
— Что вы говорите, тётя Надя, ведь у нас ничего не было! — в ужасе зашептала Валя.
— Охо-хо! — вздохнула хозяйка и вышла.
Не поверила. Так вот, значит, как оборачивается. Теперь все так подумают. Никто не поверит. Люди знали, что два года вместе были. И на работе все знали. Так и пойдёт слава: брошенная солдатом. Да не всё ли теперь равно? Бог с ними, пусть думают что хотят. И чего они против солдат настроены? Пойдёт девушка с этими попугаями, что по проспекту болтаются, никто дурного слова не скажет. А форма глаза колет. Да эти «красавчики» все вместе взятые подмётки солдатской не стоят.
Она поднялась, поправила волосы, умылась.
Жизнь Вали складывалась не легко и не просто. Окончив четыре класса, она уехала из родной деревни Плоты в Курск к старшей сестре, чтобы продолжать учение. Сестра тоже училась, и их отец, председатель колхоза Василий Верютин, посылал дочерям деньги на жизнь. В пятьдесят втором году он умер. Вскоре, выйдя замуж, уехала сестра. Валя продолжала учиться, бережно тратя деньги, что присылала мать. Девушка не могла теперь позволить себе жить в отдельной комнате и поселилась вместе с одинокой женщиной тётей Надей.
После восьмого класса Валя уехала в деревню на каникулы. Здесь она и решила, что не имеет больше права находиться на иждивении матери. Но учение бросать не хотелось. Пришлось поступить на работу и в школу рабочей молодежи. Так она попала в швейную мастерскую.
Жизнь Вали очень скрасила дружба с Гурамом. За год до окончания его службы им всё уже было ясно, у обоих было безоблачное будущее. Чем ближе подходил срок демобилизации, тем больше говорил Гурам о том, как хорошо им будет жить. И вот до отъезда остались считанные дни. В один из вечеров, когда он ушел, у Вали как-то нехорошо стало на душе. Она не могла понять, отчего испортилось настроение. После очередной встречи горький осадок ощутился ещё сильнее, и она надолго задумалась. Почему он ни словом не обмолвился о том, что надо идти в загс?
Уже давно Гурам говорит только о хозяйстве. Какой великолепный у них виноградник, какие фрукты в саду (каждая груша — восемьсот граммов. Кусать нельзя — сок всё зальёт, резать нельзя — сок как из крана течёт), какие крупные орехи лезут в окно. Она узнала, в каком красивом месте пасётся корова, сколько у них поросят, уток, кур, как давят виноград на вино, как закапывают в землю полные кувшины.
Валя не была избалована ни виноградом, ни большими сочными грушами — на это не хватало денег. И, конечно, радостно, когда такое изобилие фруктов и в доме полный достаток.
Ну хорошо, она насытится виноградом и грушами. А дальше что? Что она делать будет? Он ни словом не обмолвился о её работе. «Будешь полной хозяйкой в саду и в доме», — радостно сообщал он. А где она на комсомольский учет встанет? В большом доме отца Гурама?
Гурам говорит теперь только о хозяйстве.
А ей хотелось ещё раз услышать, как он её любит, хоть бы слово промолвил о её глазах. Раньше он так искренне об этом говорил. Может быть, объясниться? Прямо спросить? Что же, он её больше не любит и везет домой только хозяйку, потому что мать умерла?
Нет, просить о том, чтобы он говорил о её глазах, нельзя.
Вале вспомнилось, сколько радости принесли ей четыре ромашки, которые однажды Гурам сорвал для неё в поле, где он был на учениях. Тогда ей казалось, что обрадовали цветы. И вскоре она попросила его снова сделать ей такой же подарок. На следующий день Гурам притащил великолепный букет, на который затратил, наверное, все свои деньги. Чтобы не стыдно было, он тщательно замаскировал покупку в газеты. Валя обрадовалась. И всё-таки это было не то чувство, что она испытала, увидев четыре измятые в солдатском кармане ромашки. То был порыв сердца. Он думал о ней даже на учениях, а букет — просто выполнил просьбу. Просьбу любую можно выполнить.
Если упрекнуть Гурама, что он не говорит больше об их любви, о её глазах, он обязательно скажет много хороших слов. Но силы в них не будет. Надо, чтобы говорить об этом хотелось самому.
Оставаться в комнате Валя больше не могла. Она вышла на улицу и, чтобы никого не встретить, направилась не к центру, а в сторону гипсового завода по хорошо знакомой дороге, ведущей в швейную мастерскую.
В восемнадцать лет трудно решать сложные жизненные вопросы. Посоветоваться бы с кем-нибудь, да кто же в таком деле даст совет. Раньше, о чём бы ни шла речь, у неё был умный и надёжный советчик — Гурам. А теперь? Валя почувствовала одиночество. Слёзы снова подступили к горлу.
Хорошо плакать, если тебя успокаивает сильная мужская рука. Слёзы ещё текут, ещё всхлипываешь, а обида уже прошла, и на душе уже спокойно и радостно. И все недоразумения выяснены, они, оказывается, совсем пустячные, и ещё сильнее чувствуешь, как тебя любят…
И всё-таки она права. После того как он хлопнул дверью и так легко отказался от неё, она не должна о нём думать. Надо найти в себе силы перенести этот разрыв. Потом будет легче. Вся жизнь впереди.
Внимание Вали отвлекло большое скопление людей у переезда. Подойдя ближе, она увидела милицию и солдат с красными флажками, оцепивших железнодорожный переезд и гипсовый завод. Пожилой лейтенант милиции уговаривал людей разойтись, взывал к их сознанию.
— А мне домой надо! — горячился паренёк в ремесленной форме.
— Я же вам объясняю, товарищ, — спокойно отвечал лейтенант, — дорога перекрыта по техническим причинам.
Люди собирались группами, оживленно говорили. К одной из них подошла Валя. И здесь она узнала, что найдены снаряды и мины, которые должны были «взорваться в сороковую годовщину Октября». Это известие поразило её и отвлекло от собственного горя. «Какие молодцы, что обнаружили заговор! — подумала она. — Наверное, солдаты раскопали». Перед нею снова всплыли солдатская форма и чёрные усики Гурама.
Валя прошла ближе к оцеплению. Здесь тоже горячо обсуждалась новость, но передавали её совсем иначе. Снаряды действительно нашли, но никакая это не диверсия. А откуда они взялись, сейчас как раз выясняют. И опасности они особой не представляют. Район же оцеплен для того, чтобы население не мешало военным.
Валя увидела старшину Тюрина, которого хорошо знала, и рядом с ним незнакомого капитана. Но она сразу догадалась, что это командир роты. Именно таким и представлялся он по рассказам ребят.
Она машинально стала всматриваться за линию оцепления. «Может быть, и Гурам здесь», — мелькнула мысль. Но вокруг были только чужие лица. «Да что же это я?», — вдруг спохватилась она и быстро пошла обратно.
Домой вернулась почти совсем успокоенной. Если он мог так просто уйти, значит, не стоит он того, чтобы о нём жалеть. Сейчас главное — хорошо осознать эту мысль. Тогда легче будет всё перенести. Плохого она ему не желает, потому что и сама от него плохого не видела. Значит, просто не судьба. Надо смириться.
Она уже совсем успокоилась, приготовила постель, но спать не хотелось. Валя вырвала из тетради лист бумаги и начала писать:
«Дорогая мама! Новостей у меня нет никаких, всё по-старому. Настроение хорошее…»
Слеза капнула на бумагу, и слово «хорошее» расплылось…
Работа началась на рассвете.
За спиной у Ивана Махалова — ранец, от которого тянутся два провода: один к наушникам, другой к длинному стержню, заканчивающемуся кругом. Обеими руками Иван держит стержень и водит им перед собой. Описывая большую дугу, точно коса, срезающая траву, только очень медленно, плывет круг над самой землёй. Тихо и монотонно жужжит в ушах. Но вот звук становится отчётливей и неприятней, будто большая муха носится под потолком пустой комнаты. Иван настораживается. Чувства его обострены. Ещё медленней плывет круг. И вот уже муха у самой барабанной перепонки. Хочется тряхнуть головой, отогнать её.
Стоп! Именно это место под кругом таит опасность. Здесь скрыт металл. Что там спрятано, миноискатель не скажет. Может быть, под землёй снаряд или мина, а возможно, просто кусок железа. Это станет ясно, когда вскроют верхний слой, грунта.
Иван стоит секунду не шевелясь, вслушиваясь, радуясь добытому звуку, оценивая его, точно настройщик музыкального инструмента. Потом кивком головы подает знак Дмитрию Маргишвили, идущему сзади, и тот осторожно втыкает в землю маленький флажок: красный треугольный флажок, с каким дети выходят на праздник.
Минёры идут дальше. Идут очень медленно. Торопиться нельзя. Надо выслушать каждый сантиметр земли. Надо уловить звук металла, лежащего под землёй. Надо искать звук металла, как опытный врач ищет посторонние шумы в сердце и в лёгких человека. Надо точно определить, где язва, очертить границы пораженной зоны.
Когда врач ищет повреждённое место, скрытое в живом организме, он ощупывает тело человека и ждет, пока тот скажет «больно». Земля, начинённая минами, чувствительнее живого организма. Но она немая. Она ничего не подскажет минёру. Солдат не имеет права ступить на поражённую зону. Под тонким слоем грунта может оказаться противопехотная мина. Она рассчитана на вес ребенка.
В нескольких метрах от первой пары минёров, параллельно им, идут старшина Тюрин и сержант Голубенко. За ними тоже остается красный след флажков. Флажки трепещут на ветру.
…Медленно ступают люди, не замечая, как быстро летит время. И вот уже две пары минёров движутся навстречу друг другу. Уже сомкнулись флажки, образовав красивый, почти правильной формы эллипс. Он — как ограда клумбы. Его площадь шестьдесят квадратных метров. И под всей его поверхностью, под землёй, металл. Что он собой представляет?