— Господин майор Бугаев, — обратился к нему один из пленных, — надеюсь, вы не забыли данное мне слово.
— А-а, майор Кисю, здравствуйте.
Тот вежливо поклонился.
— Положение ведь совсем другое, господин майор, — сказал Бугаев. — Я терпел стихийное бедствие, а вас взяли в плен в открытом бою. Да и, кроме того, отпустили меня вы по приказу в обмен на ваших разведчиков.
Через месяц изобретательный майор Кисю тщательно подготовил крупный мятеж. Бесхитростный Бугаев вовремя разоблачил его. Мятеж не состоялся.
— Это очень опасный человек, — сказал Бугаеву генерал, — возьмите его под личное наблюдение.
Начальник лагеря не часто беседовал с Кисю, но показывал ему советскую жизнь. Показывал предприятия, местные Советы, школы, клубы.
Через четыре года, на процессе японских военных преступников, одним из свидетелей был майор Кисю. Он привел факты многих провокаций самураев, раскрыл подлинное лицо видных военных преступников.
Так окончился поединок двух лейтенантов.
Военный комендант города Курска подполковник Бугаев не думал, что в этом мирном городе, далеко удаленном от границ, в мирное время может встать вопрос: «Что задумал враг?» Но этот вопрос поставила жизнь.
Чего же хотел враг?
Вот что удалось выяснить военному коменданту.
…В декабре сорок второго года фашистский листок «Курские известия», выходивший в оккупированном городе, напечатал статью «Напрасная тревога», в которой оповестил, что «большевизм окончательно разбит и никогда советская власть в Курск не вернётся».
Крикливый и самоуверенный тон статьи выдавал подлинную тревогу гитлеровцев перед мощным наступлением Советской Армии. После потери Воронежа и Касторной гитлеровское командование намеревалось закрепиться в Курске. Сюда были стянуты крупные силы, подвезено огромное количество боеприпасов. Готовился плацдарм для длительного сопротивления. Советские войска разгромили четвёртую танковую, восемьдесят вторую пехотную и добили остатки ещё четырёх дивизий, пришедших из-под Воронежа. Участь Курска была решена.
Перед гитлеровцами встал вопрос: что делать со складами боеприпасов, где находилось более миллиона снарядов и пятнадцать тысяч авиационных бомб? И фашисты придумали сложную систему минирования, которая должна была привести к взрыву миллиона снарядов в момент прихода в город советских войск.
К работе приступили немецкие специалисты — пиротехники, электрики, минёры. Все было сделано для того, чтобы осуществить намеченный план.
8 февраля 1943 года Советская Армия освободила Курск. Но взрыва не последовало. Что же произошло?
…После окончания Ленинградского военно-инженерного училища комсомолец Анатолий Чернов был направлен в Сибирь, в одну из формирующихся частей, а спустя полгода — на Воронежский фронт. Здесь в 1942 году, и на девятнадцатом году своей жизни, он получил первое боевое крещение и первое ранение. Но уже на подступах к Касторной взвод сапёров под командованием лейтенанта Чернова делал проходы во вражеских минных полях. До самого Курска Чернов шёл или полз впереди наших войск, убирая с их пути противотанковые и противопехотные мины, «сюрпризы», фугасы, разминировал дома, переправы, мосты.
8 февраля сорок третьего года Анатолий Чернов в числе первых советских воинов появился на окраине Курска. Весь день он снимал мины, оставленные врагом. А поздно вечером его вызвал командир сапёрного батальона капитан Дегтярев.
— По данным разведки, — указал капитан на карту, — вот здесь, в районе Дальних парков, остался в полном порядке крупнейший склад боеприпасов. На охрану его я послал старшего сержанта Зайцева и двух солдат. Отправляйтесь туда завтра пораньше и посмотрите, что к чему.
На рассвете лейтенант Чернов вместе с сапёрами Картабаевым и Синицыным тронулся в путь. Шли на лыжах напрямик через пустырь. Из глубокого снега выглядывали стволы разбитых орудий и пулемётов, повсюду валялась изуродованная техника. Перепутанные, разорванные провода линий связи то прятались в снегу, то огромными спиралями вылезали наружу. Вдали виднелись остатки сгоревших домов, зияли чёрные воронки.
Искать склад не пришлось. Большая территория, прилегающая к трамвайному парку, опоясанная высоким двойным забором из колючей проволоки, была видна далеко вокруг.
У ограды Чернова и его спутников встретил старший сержант Зайцев. Он доложил лейтенанту, что склад занимает несколько квадратных километров и весь заполнен боеприпасами. Они находятся в трёх кирпичных и более чем в двадцати деревянных хранилищах, уложены прямо на землю.
Сапёры направились вглубь склада, по дороге заглядывая в каждое хранилище. Всюду мины, снаряды, тол, бомбы. Между хранилищами высились штабеля боеприпасов, наполовину занесённых снегом. Сразу стало ясно, что бежали отсюда поспешно, не успев навредить.
Штабеля были уложены аккуратно, по всем правилам хранения взрывчатых веществ. На каждом таблички с чётко выведенными надписями: «Противотанковые мины. 1000 шт.», «Внимание! Снаряды с ввёрнутыми взрывателями. 203 калибр. 500 шт.», «Осторожно! Капсюли-детонаторы», «Внимание! Русские снаряды». Чёрная, красная, жёлтая, сиреневая окраска снарядов и бомб указывала их назначение: бронебойные, бетонобойные, осколочные… На ящиках со взрывчаткой, похожей на фруктовый кисель в порошке, той же стандартной формы надпись: «Донорит», а ниже — вес каждого ящика и общее их количество. На одной из табличек после цифры «1500» написано мелом: «Выдано 500. Остаток — 1000».
Лейтенант Чернов знал немецкий язык. Эти таблички, как бухгалтерская книга, как опытный кладовщик, раскрывали перед сапёрами всё богатство трофеев. Подсчитать их было нетрудно: более семисот тонн взрывчатки, двенадцать тысяч снарядов, пятнадцать тысяч противотанковых мин, около трёх тысяч авиационных бомб, два мощных понтонных парка и другое имущество. Кроме того, на подъездных путях стояло восемнадцать вагонов с боеприпасами.
В конторке, задёрнутая занавеской, висела схема склада с указанием, где и что находится. Выделялась надпись, сделанная крупным красным шрифтом. Она предупреждала о том, что полоса земли между внешним и внутренним колючим забором заминирована. Видимо, там были уложены мелкие противопехотные мины типа «лягушка». Осколков у мины не бывает. Убить человека она не может. Наступишь на неё, она оторвет пальцы на ноге или пятку, даст сигнал, что на склад кто-то пробирается.
В какой же панике бежали отсюда, если всё оставили в образцовом порядке! Сапёрам предстояло лишь «принять» и «оприходовать» содержимое склада.
На всякий случай решили на выборку проверить, точны ли надписи и цифры. Чернов и Картабаев приступили к работе у одного из штабелей, а Зайцев и Синицын отправились вглубь склада.
Лейтенант и солдат пересчитали большой штабель ящиков с толом и убедились, что цифры на табличке указаны правильно. Чернов записал в свою книжечку общее количество боеприпасов по видам и назначению. Делать здесь больше было нечего.
Но что-то мешало Чернову уйти, и он злился на самого себя, не понимая, что же его удерживает в этом аккуратном складе, когда в батальоне работы по горло. И, как только в голове мелькнула эта мысль, он понял: именно эта аккуратность, этот образцовый порядок, предостерегающие надписи и раздражали его. Будто фашисты заботились, как бы здесь по неосторожности не подорвался советский минёр. Неужели не могли сорвать хотя бы схему склада с указанием на то, что ограда заминирована! Так выглядит склад, подготовленный к инспекторскому смотру, а не оставленный противнику.
— Ну-ка, давай посчитаем, сколько шашек в ящике! — решительно махнул рукой Чернов, обращаясь к Картабаеву.
Лейтенант подошёл к одному из ящиков, у которого крышка была прижата неплотно, и чуть-чуть приподнял её. Приподнял настолько, чтобы увидеть, не тянется ли за ней проволочка, верёвочка или цепочка — эти извечные враги минёров.
— Осторожно, гвозди! — испуганно предупредил Картабаев, видя, что лейтенант чуть ли не всовывает голову под крышку.
Солдату показалась излишней сверхосторожность лейтенанта в этом складе, где о любой опасности предупреждали надписи. Да и в самом деле, ничего опасного на внутренней стороне крышки лейтенант не обнаружил. Он увидел лишь толовые шашки, сверху занесенные снегом. Но и это, конечно, естественно, потому что крышка была закрыта неплотно и снег намело в щели. Можно было смело открывать её. Но Чернов медлил. Он повернул голову и, казалось, уже не осматривает, а выслушивает ящик. Потом он совсем открыл крышку и приложил ухо к шашкам.
«Тик-так, тик-так, тик-так», — услышал он теперь совершенно отчётливо.
— Вот тебе и таблички! — сказал Чернов, разгибаясь.
— Эм-зэ-дэ! — поразился Картабаев, тоже выслушав ящик.
— Вот тебе и таблички! — сказал Чернов, разгибаясь.
— Эм-зэ-дэ! — поразился Картабаев, тоже выслушав ящик.
— Да, мина замедленного действия. Предупреди Зайцева, бегом! — скомандовал лейтенант, снова наклоняясь над толом. Он начал аккуратно расчищать пальцами снег. Показался винт, толщиною в карандаш, с большой плоской головой. От него тянулась тоненькая цепочка. Вот она где, проклятая!
Прежде всего надо убрать снег, установить, куда она идёт.
Погода стояла тёплая, снег подтаял, превратился в плотную, тяжелую массу. Отделять его от цепочки трудно. И, хотя было тепло, сразу же замерзли кончики пальцев, закололо под ногтями. Цепочка оказалась короткой, и второй её конец свободно болтался. Значит, опасность представляет не она…
Вернулся Картабаев, и лейтенант послал его осмотреть соседнее хранилище.
Время от времени дуя на пальцы, отогревая их под мышками, Чернов очищал снег, пока не оголил весь корпус часового взрывателя. Он был похож на графинчик с узким горлом. Такой механизм лейтенант видел впервые. Надпись «I Feder 504» ничего ему не говорила. На корпусе — маленькое стеклянное окошко. Сквозь него видно красивое зубчатое колесико — маятник. «Тик-так, тик-так, тик-так», — выстукивает оно.
Колесико отсчитывает время, оставшееся до взрыва.
Как остановить часы, лейтенант не знал, значит, и браться за это дело не следовало. Он решил поскорее унести ящик на пустырь, подальше от этого огромного склада, а там уж подумать, что с ним делать. Собственно, и думать нечего. Положить в воронку и взорвать из укрытия. Подходящую воронку он видел на пустыре. Взрыв будет небольшой и вреда не принесёт.
Чтобы не терять времени до возвращения Картабаева, Чернов решил пока проверить, не связана ли мина замедленного действия с другими ящиками. Руками и ножом расчистив вокруг снег, он попытался немного приподнять опасный груз. Ящик не шелохнулся. Лейтенант сделал ещё одну попытку сдвинуть ящик с места, потом напряг все силы, но результат был тот же.
После тщательного осмотра штабеля у лейтенанта совсем опустились руки. Верхние ящики оказались соединёнными между собой намертво и представляли единое целое, как ячейки в сотах. Видимо, сначала сбили гвоздями их боковые стенки, а потом заполнили шашками.
Можно повытаскивать шашки из соседних ящиков, раздобыть пилу, перерезать дощечки и высвободить ящик с миной замедленного действия. Но всё это сложно и займёт много времени. Да и какая гарантия, что верхний ряд так же намертво не соединён с нижним? Конечно, соединен!
Нет, не удастся лейтенанту унести мину. Враг оказался хитрее. Он предвидел такое лёгкое решение и лишил возможности советского минёра выполнить это решение.
Оставался последний выход: вернуться к уже отвергнутому плану — остановить часы.
Враг знал, что будет единственный выход — обезвредить мину на месте. Он подготовил и здесь «сюрприз». Так думал Чернов. И он вступил в борьбу с невидимым врагом.
Как молоточек будильника застучит по звонку в ту минуту, на которую поставлена стрелка, так и здесь острие бойка поразит капсюль точно в назначенное врагом время. Но стрелка будильника показывает, когда будет звонок, а когда сработает часовой взрыватель, знает только тот, кто его ставил. По делениям на дисках и штифтику можно определить, через сколько времени после установки механизма должен быть взрыв. Но как узнать, когда сделана установка? Когда завели часы? Это тоже известно только врагу. А колесико — тик-так, тик-так, тик-так… Может быть, оно отсчитывает последнюю минуту огромного склада и всего города и остались только секунды, чтобы остановить механизм. А возможно, взрыв должен произойти через несколько дней и есть возможность спокойно во всём разобраться, посоветоваться, доложить командиру. Рассчитывать на этот наиболее удобный случай сапёр не имеет права. Он обязан немедленно обезвредить склад. Он не покинет этот арсенал, внутри которого заложена мина замедленного действия. Он должен остановить часовой механизм…
Началась работа минёра. Работа нервов.
По надписям, делениям, цифрам, указателям Чернов определил, что перед ним часовой взрыватель, рассчитанный на двадцать одни сутки. Поставлен он на пять дней четыре часа десять минут. Но когда он поставлен? Когда истекут эти дни, часы, минуты? С момента изгнания немцев прошёл один день. Если часы завели перед самым бегством, значит, впереди много времени. А если механизм работает уже шестые сутки?
Красный треугольник подвижного кольца, опоясывающего корпус, стоит против красной риски: часы поставлены на «взрыв». Об этом говорит и надпись «Geht», что означает: механизм «идёт». Надо повернуть кольцо так, чтобы красное острие совместилось с белой риской, где написано «Steht» — «стоит». Но надо ли? Может быть, именно на этот поворот кольца и рассчитывал враг? Повернёшь кольцо — и оно сработает, как выключатель, соединятся скрытые контакты, и грохнет взрыв, каких ещё не знала война. Ведь только на этом складе сосредоточены тысячи тонн боеприпасов.
Можно отвернуть нижнюю крышку и посмотреть, что внутри. Но можно ли?
Стоять и раздумывать безусловно нельзя — ведь часы идут. Каждые полсекунды об этом напоминает тиканье маятника.
Какое огромное искушение покрутить, повертеть эти кольца, винты, штифтики! Ведь должен остановиться маятник!
Должен. Но экспериментировать нельзя. И трогать ничего нельзя, пока не будет разгадана тайна мины. Повернуть что-либо можно только в том случае, если есть гарантия, что за этим не последует взрыв. А где взять такую гарантию, когда мина неизвестна?
Снимать неизвестную мину всегда трудно, но, если в ней часовой механизм, человека со слабыми нервами она может свести с ума. Это монотонное, едва уловимое тиканье, ритмичное, назойливое, неотвратимое, заставляет прислушиваться к нему, не дает сосредоточиться, подавляет волю.
Экспериментировать нельзя! Надо собраться с мыслями, надо спокойно, не прикасаясь к мине, не торопясь, разгадывать её тайну.
«Ско-рей, ско-рей, ско-рей», — тикает проклятое колесико. Взгляд устремляется к нему. Его хорошо видно сквозь стеклянное окошко, это новенькое, отшлифованное, сверкающее медью зубчатое колесико: тик-так, тик-так…
Над ним тоненькая, словно из волоса, спиральная пружинка. Она свивается и развивается. Кажется, что она дышит. С каждым вдохом и выдохом колесико мечется то вправо, то влево. Каждый его поворот отсчитывает полсекунды. Тик-так — одна секунда. Вдох-выдох — ещё одна. Какой-то вдох или выдох будет последним.
Часы идут. Очень точные, тщательно выверенные, сработанные на алмазных камнях лучшими немецкими мастерами. Тот, кто приказал поставить их сюда, будет по секундомеру ожидать взрыва. Они не подведут его. Они не отстанут и не уйдут вперёд. Они выполнят его волю. Он будет точно знать, в какую минуту посылать разведывательный самолет, чтобы определить размеры бедствия. Он будет точно знать минуту, на которую назначить атаку.
Его волю должна сломить воля минёра.
Смотреть на маятник нельзя, как нельзя верхолазу смотреть вниз: работать не сможешь. Но оторвать взгляд от маятника трудно. Это единственная видимая деталь работающего механизма. Именно она отсчитывает секунды, оставшиеся до взрыва. Она притягивает, околдовывает. Она подчиняет мысли и движения своему ритму. К этому ритму подходят любые слова. И отстукивают в голове самые страшные из них:
«He-снять, не-снять…»
На каком же ударе должен быть взрыв?
«Сей-час, сей-час, сей-час…»
Грохнуть бы кулаком по этой нежной пластмассовой оболочке, раздробить к чертям стеклышко, колесики, штифтики…
Такие мысли — первый шаг к поражению. Значит, нервы уже не выдерживают. Бесполезны эти грозные слова, несерьёзны. Они взвинчивают, расслабляют волю. Прочь их из головы!
Если человек торопится, он должен всё делать быстрее. Быстрее идти или бежать, дать большие обороты станку, сильнее нажимать педаль акселератора. Когда тикает мина замедленного действия, остановить часы надо немедленно. Минёр должен действовать очень быстро. И поэтому у него должно хватить силы воли работать не торопясь. Надо суметь вырваться из ритма часов, не включиться в скачки маятника.
Лейтенант Чернов понял, что остановить часы без риска не сможет. Но легко рисковать, если речь идёт только о собственной жизни. А кто же даст право рисковать жизнью дивизий, только что освободивших Курск, жизнью самого города, полуразрушенного, но уже свободного, уже советского!
Позвать кого-нибудь? Но ведь часы идут! Эти точные, калиброванные часы с красивым маятником. Они совершенно отчётливо выговаривают: «Уй-дёшь — взо-рвусь, уй-дёшь — взорвусь…» И лейтенант Чернов принимает окончательное решение: не останавливать часы, а отделить от тола часовой механизм и унести его.