Скоро
Два профиля, обращенные друг к другу. Слева – снежно-белая телочка с умиротворенным, ласковым взглядом, справа – зеленолицый человек без возраста. Судя по фуражке – мелкий чиновник или, быть может, почтальон. У него бледные губы и сверкающие белки глаз. В нижней части картины изображена рука, принадлежащая, скорее всего, зеленому человеку; она протягивает вверх крошечное деревце или, может, пышную ветку с плодами – драгоценными каменьями.
Вдоль верхнего края плывут тучи, а под ними, на круглой поверхности земли, разбросаны хлипкие домишки с игрушечной церковкой, увенчанной таким же игрушечным крестом. Внутри этой круглой поверхности куда-то целеустремленно шагает человек (маленький, но все же крупнее домиков и церкви) с косой на плече; его дожидается женщина одного с ним роста. Только зависшая вверх ногами.
Есть в картине и другие детали. К примеру, в щеку телочки вписана девушка, которая доит корову.
Завидев эту репродукцию, Джулиет тут же решила купить ее отцу с матерью на Рождество.
– Потому что, глядя на эту картину, сразу о них вспоминаю, – объяснила она своей подруге Кристе, приехавшей с ней вместе за покупками из Уэйл-Бей.
Они прохаживались по сувенирному магазину Художественной галереи Ванкувера.
Криста рассмеялась:
– Глядя на зеленого человечка и корову? Родители будут польщены.
Первая реакция Кристы никогда не бывала серьезной: для начала ей обязательно требовалось отпустить какую-нибудь шутку. Джулиет это нисколько не докучало. Она была на третьем месяце беременности (вынашивала Пенелопу) и то ли из-за внезапного избавления от токсикоза, то ли по какой-то иной причине время от времени впадала в эйфорию. А еще она постоянно думала о еде и, заметив в вестибюле кафетерий, вначале даже отказывалась идти в сувенирный магазин.
В этой картине Джулиет понравилось все, но особенно ее восхитили крошечные фигурки и шаткие домики в верхней части композиции. Косарь и перевернутая женщина.
Она прочла название. «Я и деревня»[9].
Удивительно тонко.
– Шагал. Люблю Шагала, – заметила Криста. – А Пикассо – негодяй.
Джулиет так упивалась своей находкой, что не могла переключиться ни на что другое.
– Знаешь, как он, по некоторым сведениям, высказался? «Шагал – это для лавочниц», – не унималась Криста. – Чем ему не угодили лавочницы? Шагалу надо было ответить: «А Пикассо – это для тех, у кого физиономия набекрень».
– В смысле, я смотрю на картину и вспоминаю, как они живут, – продолжила Джулиет. – Не знаю почему, но это так.
Она уже рассказала Кристе кое-что о своих родителях, об их жизни в непонятном, но совсем не тоскливом уединении, которое, впрочем, не вязалось с авторитетом ее отца как учителя. Окружающие сторонились родителей Джулиет отчасти потому, что у Сары было больное сердце, а еще потому, что они с мужем выписывали журналы, которые никто больше не читал, и слушали по национальному радио передачи, которые никто больше не слушал. Потому, что Сара шила себе одежду – пусть не очень умело – по картинкам из журнала «Вог», а не по выкройкам издательства «Баттерик»[10]. Да хотя бы потому, что они сохраняли моложавый вид, а не расплылись и не сгорбились, как родители сверстников Джулиет. Сэм, по словам дочери, был похож на нее: длинная шея, выпуклый подбородок, мягкие светло-каштановые волосы… Сару же Джулиет описывала как хрупкую белокожую блондинку, светящуюся неуловимой, небрежной красотой.
Когда Пенелопе исполнился год и месяц, Джулиет взяла ее с собой и отправилась самолетом в Торонто, где пересела на поезд. Было это в 1969 году. Джулиет сошла с поезда примерно в двадцати милях от городка, где она выросла и где до сих пор жили Сэм и Сара. Как ей сказали, в самом городке поезд больше не останавливался.
Она расстроилась оттого, что пришлось сойти на этом незнакомом вокзале, так и не увидев, как за окном внезапно появятся старые добрые деревья и дорожки – а после, через считаные мгновения, ее родной дом под сенью пышного красного клена, дом Сэма и Сары, просторный, но скромный, наверняка покрытый все той же пузырчатой, потрескавшейся белой краской.
Здесь, в чужом городке, который никогда раньше не становился местом семейной встречи, Сэм и Сара, при всей своей улыбчивости, выглядели встревоженными, подавленными.
Сара странно, коротко вскрикнула, словно ее клюнула какая-то птица. Люди на платформе стали оборачиваться, чтобы посмотреть, в чем дело.
Но, по-видимому, Сара просто разволновалась.
– Короткая и длинная, а все равно похожи, – сказала она.
Сначала Джулиет не поняла, о чем речь. Но потом догадалась: мать пришла в черной льняной юбке до середины голени и черном жакете. Воротник и манжеты были окантованы блестящей ядовито-зеленой тканью в черный горошек. Волосы Сары прикрывал тюрбан из того же зеленого материала. Скорее всего, она сшила этот наряд сама или заказала у портнихи. Черный и зеленый цвета совсем не шли к ее коже; создавалось впечатление, будто лицо Сары припорошил тонкий слой известки.
А Джулиет приехала в черном мини-платье.
– Я-то волновалась, как бы ты не подумала: ходит летом в черном, как в трауре, – объяснила Сара. – И что я вижу: ты тоже в черном. Смотрится просто чудесно, я только за короткие платья.
– И длинные волосы, – вставил Сэм. – Точь-в-точь как у хиппи.
Он наклонился к малышке, чтобы взглянуть ей в лицо:
– Ну, здравствуй, Пенелопа.
Сара сказала:
– Куколка моя.
Она протянула руки к Пенелопе, но, когда рукава скользнули назад, стало очевидно, что эти хрупкие узловатые веточки не удержат никакую ношу. Да в этом и не было надобности, потому что девочка, которая вся сжалась при первых же звуках бабкиного голоса, теперь захныкала и отвернулась, уткнувшись личиком в шею Джулиет.
Сара засмеялась:
– Неужели я и правда такое пугало?
И вновь оказалась не властна над своим голосом: он то перерастал в пронзительный визг, привлекая внимание прохожих, то стихал до шепота. Такого Джулиет не припоминала… хотя нет, это не совсем так. Поразмыслив, она решила, что люди, скорее всего, и раньше косились на ее мать всякий раз, когда та начинала говорить или смеяться, но в старые добрые времена люди оборачивались на неожиданные, по-девичьи очаровательные всплески веселья (которые вряд ли нравились абсолютно всем; кое-кто наверняка поговаривал, что Сара всеми силами пытается привлечь к себе внимание).
Джулиет успокоила мать:
– Она просто устала.
Сэм представил дочери молодую женщину, стоявшую за спиной у него и Сары, – та держалась на почтительном расстоянии, как будто не желая, чтобы ее приняли за спутницу пожилой пары. Между прочим, Джулиет поначалу такое и в голову не пришло.
– Джулиет, это Айрин. Айрин Эйвери.
Джулиет протянула Айрин руку – ровно настолько, чтобы не выронить при этом Пенелопу и сумку для пеленок; а когда стало понятно, что новая знакомая не собирается обмениваться с ней рукопожатием (или, может, не уловила намерения Джулиет), просто ограничилась улыбкой. Айрин не улыбнулась в ответ. Она стояла неподвижно, готовая, как могло показаться, пуститься наутек.
– Здравствуйте, – поприветствовала ее Джулиет.
– Рада встрече, – отозвалась Айрин; ее голос, пусть и достаточно громкий, был совершенно лишен выражения.
– Айрин – наш ангел-хранитель, – сказала Сара; и тут лицо ее спутницы переменилось. Она слегка нахмурилась, явно сконфузившись.
Айрин недотягивала ростом до Джулиет, но была шире в плечах и бедрах, с крепкими руками и волевым подбородком. Густые пружинистые черные волосы она зачесала назад и стянула в жесткий хвостик; темные брови, тоже густые, придавали ее взгляду враждебность, а цвет лица указывал на склонность к загару. На фоне смуглой кожи неожиданно резко выделялись светлые глаза – не то голубые, не то зеленые, настолько глубоко посаженные, что заглянуть в них оказалось трудно. Трудно еще и потому, что она все время слегка наклоняла голову и отворачивалась. Такая настороженность выглядела сознательной и привычной.
– Для ангела она дьявольски трудолюбива, – пошутил Сэм, расплываясь в широкой дипломатичной улыбке. – Заявляю об этом во всеуслышание.
Тут Джулиет вспомнила, что отец писал ей о какой-то женщине, которая пришла им на помощь, когда у Сары резко пошатнулось здоровье. Но у Джулиет создалось впечатление, что та женщина гораздо старше. Между тем Айрин выглядела практически ее ровесницей.
Вместе с ней родители приехали встречать Джулиет на том же стареньком «понтиаке», который Сэм купил из вторых рук лет десять назад. Когда-то автомобиль был синим; напоминания об этом сохранились лишь в отдельных местах, но в основном краска выцвела и приобрела серый оттенок; снизу кузов обрамляла полоса ржавчины – подарок зимних дорог, посыпанных солью.
– Старая сивая кобыла, – пропыхтела Сара, которая почти совершенно выдохлась, преодолев небольшое расстояние от платформы до машины.
– Старая сивая кобыла, – пропыхтела Сара, которая почти совершенно выдохлась, преодолев небольшое расстояние от платформы до машины.
– Надо же, до сих пор бегает, – проговорила Джулиет. С восхищением – поскольку этого, как видно, от нее ждали.
Джулиет совсем забыла это семейное прозвище старой колымаги, хотя сама же его и придумала.
– И еще побегает, – сказала Сара, когда Айрин помогла ей устроиться на заднем сиденье. – Да и мы вместе с ней.
Джулиет села впереди, укачивая снова захныкавшую Пенелопу. В салоне было невыносимо жарко, хотя машина все это время стояла с открытыми окнами в скупой тени привокзальных тополей.
– Вообще-то, я подумываю… – начал Сэм, давая задний ход, – подумываю обменять ее на грузовичок.
– Он издевается! – взвизгнула Сара.
– Для бизнеса, – продолжил Сэм. – Больше пользы будет. Да и рекламировать товар можно за счет надписи на боку – просто-напросто разъезжая по улицам.
– Это он в пику мне, – настаивала Сара. – Как, скажи на милость, я буду разъезжать по городу в машине с надписью «Свежие овощи»? В качестве кого: тыквы или капусты?
– Тебе, женушка, лучше утихомириться, – сказал Сэм, – А то мы домой приехать не успеем, а ты уже запыхаешься.
Проработав учителем в государственных школах по всей стране почти три десятка лет (и задержавшись в последней на целое десятилетие), Сэм внезапно уволился, решив начать собственный бизнес и полностью посвятить себя зеленной торговле. Он уже давно взял дополнительный приусадебный участок и развел обширный огород, где выращивал овощи и малину, а излишки урожая продавал кому-то из горожан. Но теперь, по всей видимости, Сэм решил превратить огородничество в единственный источник заработка: поставлять овощи местным лавочникам и, возможно, когда-нибудь даже поставить у въезда собственный павильончик.
– Ты серьезно решил заняться торговлей? – тихо спросила Джулиет.
– Еще как серьезно.
– И не будешь скучать по школе?
– Ни в коем разе! Школа мне надоела. Просто до чертиков.
Дело было в том, что Сэму, несмотря на его многолетний стаж, ни разу, ни в одной из школ не предложили должность директора. Джулиет решила, что именно это ему и надоело. Превосходный педагог, энергичный и немного чудаковатый, он был из тех учителей, которых не забывают, и его уроки в шестом классе всегда оказывались самой яркой страницей школьной жизни. Тем не менее он так и остался ни с чем – возможно, в силу своего характера. Кое-кому мнилось, что он подрывает авторитет начальства. Поэтому нетрудно было представить, как мыслило Начальство: ну, не создан он для руководящей должности, пусть лучше сидит на прежнем месте, так от него меньше вреда.
Работать на свежем воздухе он любил, хорошо ладил с людьми – из него обещал получиться неплохой коммерсант.
Но вот Саре эта затея решительно не нравилась.
Да и Джулиет тоже. И все-таки она про себя решила, что примет сторону отца, если дело пойдет на принцип. В этом вопросе ей совсем не хотелось проявлять снобизм.
Но, положа руку на сердце, Джулиет втайне ставила себя – себя, Сэма и Сару, и в особенности себя и Сэма, – несколько выше окружающих. А раз так, то что плохого, если отец будет торговать овощами?
Понизив голос, Сэм заговорщическим тоном обратился к дочери:
– Как ее будут называть?
Он имел в виду девочку.
– Пенелопа. Мы нипочем не согласимся урезать ее имя до «Пенни». Только Пенелопа.
– Нет, как ее будут называть по фамилии?
– Ах вот ты о чем. Ну, вероятно, Хендерсон-Портеос. Или Портеос-Хендерсон. Длинновато, конечно, особенно в сочетании с именем Пенелопа. Мы это предвидели, но уж очень хотели назвать дочь Пенелопой. Надо привыкать.
– Так-так. Он дал ей свою фамилию, – рассуждал Сэм. – Уже кое-что. В смысле, добрый знак.
Джулиет сначала удивилась, но потом поняла.
– Разумеется, Пенелопа носит его фамилию, – сказала она. Притворяясь озадаченной и беспечной. – Она же его дочь.
– Да, разумеется. Разумеется. Но в данных обстоятельствах…
– Не знаю никаких обстоятельств, – отрезала Джулиет. – Если ты о том, что мы не женаты, так в этом нет ничего особенного. Там, где мы живем, в нашем кругу, об этом никто не думает.
– Ну, вам виднее, – сказал Сэм. – А на первой он был женат?
Из рассказов Джулиет они знали, как Эрик выхаживал жену все восемь лет, что ей суждено было прожить после автокатастрофы.
– На Энн? Да. То есть не уверена. Но, кажется, да. По-моему, да. Да.
Сара подала голос с заднего сиденья:
– Чудесно было бы куда-нибудь заехать и взять по мороженому, правда?
– Мороженое возьмем дома, из холодильника, – отозвался Сэм. И добавил вполголоса, обернувшись к Джулиет и неприятно ее поразив: – Заедешь с ней куда-нибудь перекусить, так она целый спектакль устроит.
Стекла по-прежнему были опущены, в машину залетал теплый ветерок. Стоял самый разгар лета – на западном побережье, по наблюдениям Джулиет, такого времени года не существовало. На горизонте, вдоль полей, густо росли деревья, их тени казались иссиня-черными пещерами, а перед ними простирались посевы и луга, переливающиеся золотом и зеленью в ярких лучах солнца. Сильная молодая пшеница, ячмень, кукуруза, бобы – прямо глаза слепило.
– О чем вы там совещаетесь, – спросила Сара, – на переднем сиденье? Нам тут из-за ветра ничего не слышно.
– Ни о чем, – ответил Сэм. – Я просто спрашиваю Джулиет, рыбачит ли ее парень, как прежде.
Эрик много лет зарабатывал на жизнь ловлей креветок. Но когда-то он учился на медицинском. Его исключили, когда он сделал аборт одной своей знакомой (не подруге). Операция прошла хорошо, но утаить эту историю не удалось. Джулиет собиралась рассказать об этом родителям, полагаясь на либеральность их взглядов. Может, ей хотелось дать им понять, что Эрик – образованный человек, а не простой рыбак. Но кому какое дело, особенно сейчас, если даже Сэм вознамерился стать зеленщиком? К тому же либеральность тоже имеет свои пределы.
Ассортимент товаров Сэма включал не только свежие овощи и ягоды. Джем, соки в бутылях, приправы – все это готовилось на домашней кухне. В первое утро, проснувшись в родительском доме, Джулиет стала свидетельницей заготовки малинового варенья. Руководила процессом Айрин: блуза ее промокла не то от пара, не то от пота и прилипала к спине между лопаток. Время от времени Айрин бросала быстрый взгляд на телевизор, который выкатили в коридор черного хода и поставили у дверей кухни, даром что перегородили дверь в столовую. Шла утренняя передача для детей – мультфильм про лося Бульвинкля[11]. Время от времени Айрин от души хохотала над проделками героев, и Джулиет негромко подхихикивала, вторя ей исключительно из вежливости. Айрин будто не слышала.
Им пришлось расчистить пятачок на кухонной столешнице у плиты, чтобы Джулиет смогла приготовить завтрак: сварить и размять яичко для Пенелопы и сделать кофе с гренками для себя.
– Поместитесь? – с подтекстом спросила Айрин, как будто Джулиет была незваной гостьей с непредвиденными потребностями.
На руках Айрин, от локтя до кисти, чернели тонкие волоски. И на скулах, вдоль ушей, тоже.
Она искоса наблюдала за каждым движением Джулиет, смотрела, как та щелкает выключателями плиты (не сразу вспомнив, какой из них соответствует какой конфорке), как вылавливает из кастрюльки и очищает от скорлупы яйцо (скорлупа как назло поддавалась плохо и отходила не пластинами, а буквально крупинками), как выбирает блюдечко, с которого можно покормить Пенелопу.
– Оно у ней на пол упадет, – сказала Айрин о фарфоровом блюдце. – У вас что, пластмассовой тарелки нету?
– Я буду следить, – заверила Джулиет.
Оказалось, у Айрин тоже есть дети. Трехлетний мальчик и девочка чуть младше двух лет. Тревор и Трейси. Их отец погиб прошлым летом в результате несчастного случая на птицеферме, где он работал. Айрин была на три года моложе Джулиет – ей исполнилось только двадцать два года. Джулиет узнала о детях и муже Айрин из ответов на свои вопросы, а возраст их вычислила сама из дальнейшего разговора.
Когда Джулиет сказала: «Мои соболезнования», имея в виду несчастный случай и стыдясь как грубого вторжения в личную жизнь Айрин, так и своего лицемерного сочувствия, та отозвалась:
– Ага. И аккурат на мое рожденье, когда мне двадцать один стукнуло. – (Будто из несчастий можно собирать коллекцию, как из подвесок на браслете.)
Пенелопа насытилась, Джулиет усадила ее на бедро и понесла наверх.
На полпути она внезапно вспомнила, что не вымыла блюдце.
Оставить ребенка было негде: Пенелопа еще не умела ходить, но ползала очень шустро. На кухне, где кипела вода в стерилизаторе, бурлило варенье и сверкали разделочные ножи, ее невозможно было оставить без присмотра; просить же Айрин приглядеть за девочкой было бы, по мнению Джулиет, чересчур. А сегодня утром, едва проснувшись, Пенелопа опять отвергла дружбу Сары. Поэтому Джулиет отнесла малышку по внутренней лестнице в мансарду, захлопнула дверь, усадила дочку на порог, а сама начала поиски старенького детского манежа. К счастью, Пенелопа привыкла играть на пороге.