– Православие принять – не только честь, но и великая ноша. А ношу на себя взять ту можно, лишь от грехов очистившись, – уходя от прямого ответа, негромко отвечал Ягайло. – Мне мои грехи отмолить прежде надо, с тем чтобы и перед владыкой, и перед Господом с чистой душой предстать.
– Епитимьи невыполнение – грех тяжкий, – загадочно добавил Киприан, не сводя глаз с напрягшихся гостей. – И хоть смертным не признан, а все одно Бог на Суде Страшном за такое втрое спросит.
– Я пришлю тебе мастеров, великий князь, – склонился в ответ Ягайло.
– Отныне, присно и во веки веков наши судьбы – рядом быть, – подытожил Донской. – Заряжай, – коротко кивнул он Владимиру Храброму.
– Заряжай! – передал команду Владимир Андреевич, и все пришло в движение. Вокруг ствола забегали подручные, подтаскивая мешки с порохом и четыре специально для демонстрации подобранных ядра; все, что удалось получить после бесчисленных попыток литья. Суетливо забив по заряду, мужики встали поодаль. Теперь уже бомбардиры, прильнув к стволам, принялись еще раз выверять прицелы, убеждаясь, что ядра достигнут целей.
– Хороши орудия, – впервые за все время подал голос Свидригайло. – Бомбарды таким – не ровня, – подойдя поближе, тот принялся тщательно изучать ствол. – И в княжестве Литовском литье – не новинка. Но лишь твои люди достигли таких высот. Научи меня, – неожиданно попросил муж.
– Виданное ли дело, чтобы великий полководец ремеслами занимался? – ничуть не растерялся от такого поворота Дмитрий Донской. – Мне самому неведома наука та, хоть и князь земель этих.
– Мы дадим тебе наших воинов, – не сдавался визитер.
– Твои воины знают, как поставить плавильную печь? – так же спокойно отвечал Великий князь Московский. – Твои воины отличат годный металл от никчемного? – Свидригайло лишь покачал головой. – Так и лад, может, ежели мастеровых мастеровые обучают? – Дмитрий Иванович перешел в наступление. – Или чего не так глаголю?
– Все верно, – склонился в ответ его оппонент.
– Так, стало быть, жду мастеров твоих? – настойчиво повторил правитель Великого княжества Московского.
– Я пришлю тебе людей, – чуть поколебавшись, отвечал Ягайло.
– Так и добро, – довольно кивнул Донской. – А теперь позволь мощь орудий показать своих, – продолжал Великий князь Московский и, не дожидаясь ответа, кивнул бомбардирам: – Ну, православные, покажите удаль вашу!
– С Богом, – перекрестившись, огненно-рыжий детина-бомбардир, в котором, к собственному удивлению, Булыцкий узнал того самого дружинника, который наказал торговца Никитку по пути из Троицкого монастыря в Москву, взяв факел, поднес к запалу.
– Гроум! – Выплюнув порцию дыма с огнем, орудие со скрипом подалось назад. Чугунный шар, набрав скорость, с треском врезался в небольшую цель, проломив несколько бревен.
– Гроум! – схаркнула заряд следующая пушка; в этот раз ядро вбурилось в снег, буквально в десяти сантиметрах от цели.
– Гроум! – третий ствол, выпустив заряд, лишь зацепил конструкцию, даже не повредив ее.
– А ну, дай, тетеха! – подавшись вперед, бомбардир первого орудия оттолкнул тщедушного старичка, уже приготовившегося поднести к запалу факел. – Посрамите, шельмы, перед князьями! – корректируя наводку, чертыхался тот. – Сюда дай! – бесцеремонно вырвав у покорно отошедшего в сторону старика факел, рыжий, перекрестившись, приложился к запалу.
– Гроум! – Ядро из четвертой пушки, попав точно в центр мишени – сколоченного из теса фрагмента стены примерно полтора на полтора метра, разнесло его в щепки.
– Хороши орудия, – задумчиво потирая подбородок, негромко произнес Свидригайло. – И точны, и мощны.
– Ни одна стена не укроет! – зычно расхохотался Дмитрий Донской. – Всех на колени поставлю! Ух я вас! – погрозив кулаком в сторону земель Золотой Орды, выкрикнул муж, поставив ногу на лафет. Развевающийся на ветру плащ, растрепанные волосы с бородой, да огонь в глазах: ни дать ни взять, сам Люцифер, восставший из Преисподней! От одного только этого вида мурашки по спине Булыцкого побежали. От вида и от мысли, какое лихо он ненароком ухитрился разбудить. И тут же, словно бы в подтверждение догадки этой, разгоряченный князь, резко обернувшись, прикрикнул в сторону почтительно притихшей делегации: – С дочерью – решенное дело, быть вам вместе! А чтобы союз тот укрепить да сомнений не оставалось, на Смоленск[52] идем! Я – с орудиями, Ягайло – с дружиной. Смоленск – Великому князю Литовскому, Тверь – мне![53] Времени – как снег сойдет, так и выступаем.
– Лети, извести дружины, – в упор поглядев на Сигизмунда, с неподвижным лицом скомандовал Ягайло. – Быть так, как сказано родственником моим будущим.
– Ветром домчусь, – поклонившись, отвечал сын Кейстута.
– Так поторопись, – холодно улыбнулся язычник, глядя, как детины-бомбардиры, кряхтя, поволокли пушки прочь. – Быстрее ветра лети. Быть Великой Руси, – негромко и почти равнодушно закончил гость.
– А раз так, то и во всех церквях земель наших волею митрополита молебны должно служить за долгие лета роду новому великому. Пусть в колокола бьют да народу весть благую разносят о том, что Великий князь Литовский Ягайло клятву на верность Великому князю Московскому Дмитрию Ивановичу дал, – добавил митрополит, не обращая внимания на каменно-непроницаемое лицо гостя. – Быть празднику великому на землях Великого княжества Литовского и Великого княжества Московского! – закончил Киприан.
– А тебе, – поглядев, как маются пушкари, Дмитрий Иванович резко повернулся к оторопевшему пенсионеру, – наказ: дело ты верное учудил, лошаденок спасая. Собирай по посаду тех, что покрепче, да ломовых дай! Пусть орудия без устали тягают хоть бы до сердца самого Орды Золотой. Место дам, где разводить их. Денег на выкуп и содержание еще дюжины пар – тоже. А ты, – уже к Владимиру Андреевичу повернулся он, – коломенскую дружину готовь да люд с пушек бить обучай! Бог тебе в помощь, да огонь карающий!
Глава 5
Ступая босыми ногами по прохладной от утренней росы траве, Николай Сергеевич, энергично замахиваясь, работал косой-литовкой – очередным его достижением на поприще внедрения новшеств. Коса, гладко скользя, срезала широкие полосы сочной травы. Следом, на расстоянии в три шага, – так, чтобы не подрезать пятки, – по нетронутой полосе шел Никодим, за ним, в шахматном порядке – цепочка измученных невзгодами минувшей зимы крестьян.
Булыцкий усмехнулся, упомнив такого традиционно-неуклюжего медведя, коим все предпочитали воображать русичей. Неповоротливого. Грузного. Вальяжного. А вот – кукиш всем вам! Когда надо, ох сметлив народец-то! Как видят, что штука толковая, так и с руками и ногами оторвут. Вон та же литовка! Поперву увидали, так и морды воротить начали: мол, помимо серпа что еще нужно-то?! Деды с ними ходили, отцы, отцы дедов. А ты что тут за околесицу суешь?! Не стал тогда спорить учитель, да лишь, подпоясавшись, на покос вышел со всеми вместе, новинкой вооруженный. И вот как увидали все, насколько выработка увеличилась, так и серпы разом пооткладывали. А почему все? Да потому, что смерд подати и оброки платит с распаханной земли, а сенокосы тю-тю. Бесплатно. Не надо с них отдавать ничего! Вот и вцепились в косу-литовку, не отодрать! Понятно, что приловчились пока да усвоили, оно времени с неделю прошло, зато теперь – слава Богу! Дойдя до края поляны, преподаватель остановился перевести дух. За ним один за другим и остальные подоспели.
– Ну, что, мужики, – усмехнулся преподаватель, глядя на тяжело дышавших товарищей, – серпы – с глаз долой, а?! Почто они теперь вам, с такой-то косой?!
– Ты, Николай Сергеевич, – с трудом переводя дух, отвечал один из работников, – уж больно спор на руку. Чем тебе серп не мил?
– А тем, что и стоять в три погибели согнувшись, и травы срежешь – кукиш; умаешься больше. Добро, что ли?
– А по еланям как идти? Там косой твоей и не замахнешься толком. А бабе или отроку? Им-то коса твоя ох как тяжела будет!
– Твоя правда, – чуть подумав, согласился трудовик.
Пока разговаривали, с соседних полян начали подтягиваться довольные косари: крестьяне да пацаны из потешников Василия Дмитриевича, от службы отвлекшиеся на покос.
Оно хоть и было решение княжье о том, чтобы не занимать их ни в чем, кроме дел ратных, да зима уж больно тяжела была. Так что уж и не чаяли пережить. Тут тебе и полоненные с земель поверженных, и холода лютые, и соседи беспокойные. Хотя вот Ягайло выручил, серебра прислал. На том спасибо. Правда, за это, по умолчанию, – помощь в борьбе за власть, ну, и моральная поддержка. А раз так, то и целование на верность креста, и совместный поход на сердце княжества Смоленского, да с применением новых пушек. И такова мощность их была, что уже на третий день обстрела частокол порушили во многих местах, и смоляне, не желая ввязываться в кровопролитную войну, сдались на милость победителя, признав над собой власть Великого князя Литовского. Ну а Дмитрию Донскому – очередное добро: мастеровые отправились в путь от Вереи дальше сполохи тянуть с ямами. Вот тут только неувязка вышла: за пределами княжества Московского уж больно народу много лиходействовало, и сигнальные сооружения до Вязьмы не смогли дотянуть даже. В полутора днях пути от нее остановились, силы сосредоточив на душегубов усмирении. А как управятся – даст Бог, и до Смоленска, и дальше сполохи потянутся!
Людей, правда, Ягайло так и не прислал, на что Булыцкий искренне обрадовался; мол, нечего змея поучать. Вот только Дмитрий Иванович, усмехнувшись, отвечал на то просто:
– С тебя, Никола, ни ядер не дождаться обещанных, ни пороху, да и пушки чугунные все никак не выходят. Верно говорю или пустобрехствую где? – князь испытывающе посмотрел на собеседника.
– Верно, – понуро согласился преподаватель.
– А литовцы, говаривают, приладились для бомбард своих уже их ладить, – все так же, глядя в упор на учителя, продолжал Великий князь Московский. – Сразумел, о чем толкую тебе? – подавшись вперед, Донской понизил голос до шепота.
– А если не научат?
– То им же и худо.
– А Ягайло? Он что скажет, если…
– А мало ли чего в дороге случиться могло? – недобро ухмыльнулся князь. – Лихие, зверь дикий… А и просто заплутать могли. – От этих слов у Николая Сергеевича по спине забегали мурашки.
– Может, они и порох научат? – осторожно поинтересовался учитель.
– А ты на что тогда? – поднимаясь на ноги, оскалился князь.
– Диковины чтобы давать. Вон, косу какую к серпу в довесок сделали!
– От литовцев, или от ордынцев, или еще от кого косами своими отбиваться будешь?
– Помилуй, Дмитрий Иванович, а чугунки? Разом, что ли, все тебе? Нельзя ж так, Дмитрий Иванович!
– Как я скажу, так и можно! – набычился в ответ князь. – Коли все разом нельзя, так и оставь все, а порох дай!
– Да пожалуйста, – вдруг разозлился Николай Сергеевич. – Ведомо ведь всем: уголь, сера да селитра надобны. Вот тебе и порох!
– Ты мне скоморошествовать брось! Мне словеса твои даром не сподобились! Мне порох нужен! Порох!!! – громыхнув кулаком по столу, рявкнул Великий князь Московский.
– А как не дам? Что, как с мастеровыми литовскими, а?
– А хоть бы и как с ними, тебе какая забота. Как решу, так и будет; не отведешь! Поди!
Молча поднявшись и поклонившись правителю, Булыцкий пошел прочь, содрогаясь от мысли о незавидной судьбе ягайловских посланцев, которую, возможно, придется разделить и ему.
Впрочем, и не дошло до этого. Визитеры, довольные результатами, уехали, и с тех пор от них – ни слуху и ни духу. Впрочем, и объяснение тому было: новый виток затяжных войн Литовского княжества с Тевтонским орденом, в которых увязли братья. Это – помимо грызни между собой. Впрочем, это все, похоже, на руку Ягайле было, так как освобождало последнего от исполнения своих обязательств, взятых перед Дмитрием Ивановичем. Впрочем, и Донскому с того тоже пользы больше, чем беды; лукавство Великого князя Литовского обесценивало все просьбы о дружинах в помощь. Нет, кого-то отправил, но после долгих обсуждений с братом. Хотя и дал больше тех из уцелевших бояр с холопами своими, кто и сам был бы не прочь правом отхода воспользоваться, да гнева княжьего опасался. Здраво рассудив, что от таких лучше сейчас избавляться, высылали их прочь, заодно и цели свои политические преследуя.
А еще с благословения Киприана в посольство длительное сразу после визита Гедиминовичей засобиравшегося, в княжество Литовское отправили самых толковых из монахов. Мол, Ягайло своих мастеров в Москву пришлет делам литейным обучаться, а владыка – монахов в Литву, ибо поучиться есть чему у них; и Киприану, стало быть, польза, и Ягайлово самолюбие потешить. Мол, митрополит Литовский сам попросил! Ну, и заодно весть благую в паству нести о скором воссоединении православных, да так, чтобы и молебны служили, и в колокола били на радостях о скором воссоединении паствы, что и было во всех приходах выполнено!
В то же самое время в приграничные города отправлены были несколько дружин крепких из Псковских да Рязанских земель. Те, которые себя ох как зарекомендовали[54] в сечах лютых! Остановившись в ключевых крепостях, они в любой момент были готовы выйти в помощь новоиспеченному родственнику, ну или в случае необходимости отразить его нападение.
Вот только уже после отбытия Киприана весточки от служителей – ох и не для обучения их Киприан отправил – прилетать тревожные начали. Мол, чудит родственничек будущий, да с дружин тех недоволен. Похоже, Великий князь Литовский в сторону латинянства таки склонялся, и непокорные дружины на границе его княжества поперек горла были! Тут уже Булыцкий начал суетиться, да при каждом случае удобном к князю с вопросами: что да как? Ведь его теперь в курсе событий держали, при случае обращались с вопросом: а как там, в грядущем-то выходило? А между делом и к строительству самого здания университета готовиться начали, да артели по производству плинфы наказ: на сторону никому ни-ни. Все для университета будущего. Ведь, по замыслу Великого князя Московского, замышлялось строение грандиозное: так, чтобы на совесть да на зависть!
По мере развития новаторской деятельности и, главное, получения результатов, как-то уже неуютно себя в Москве чувствовать начинал Николай Сергеевич. На волне патриотизма увлекшийся развитием технологий, как-то и упустил он из виду то, что два конца у той палки-то, и поход на Смоленск тому оказался весьма ярким подтверждением.
Как снег сошел да земля подсохла, вооружившись пушками, выдвинулась русская дружина в поход, как оно условлено было; уже через неделю подошли к стенам никак такого не ожидавшего города. А на следующий день – литовские полки тут как тут. И началась недолгая борьба; вместо того чтобы на штурм идти или осаду начинать, объединенное войско из пушек неторопливо стены рушить начало. День, другой, третий. Пока порох жгли, смоляне, реально оценив расклад, решили ворота открыть да на милость победителей сдаться. Мощной армии, вооруженной орудиями невиданной ранее мощности, испугавшись. Вот и получается, что город без пушек тех, может, и не пал бы. По крайней мере, не так скоро. Хотя оно, может, и крови пролиться не дали, ядрами каменными застращав… Теперь уже Булыцкий всерьез подумывать начал над тем, во что вся эта новаторская деятельность вылиться может: во благо или худа во имя. И хотя вроде остальное без перегибов было, но так, где один прецедент, там и еще десять, и то, что изначально во имя защиты создавалось, в конечном счете против неугодных начало обращаться. Вот так вот.
Хотя, с другой стороны, в Москве жена на сносях, да дом, да хозяйство. Вот уже и засеяли отобранные с осени злаки. По весне диковины посадили: картошку, вон, помидорки. И все – с прицелом уже на трехпольную систему, землю предварительно, обильно сдобрив золой из печи да бани. Вон Ждану отрада! Ковыряется! Матвейку, за зиму располневшего, привлек, и тот, сонно шныряя по грядкам, принялся осваивать премудрости селекционирования да хозяйства ведения на новый лад. Хотя, конечно, делал это без того рвения, с которым в свое время Ждан за дело схватился. Матрену в свой дом Милован забрал, да все одно она нет-нет, да вызывалась помочь, к Николаю Сергеевичу, как к отцу привязавшись.
К артелям еще одна добавилась: прядильная. Благодаря тому что на время подселил к себе Никодима с семейством его, рук женских прибавилось. Вот и сидели, работу на прялке с ножным приводом осваивая. А потом, оценив новинку, начала Аленка баб чуть ли не силой пересаживать за станки. Кряхтели поначалу, дело-то понятное. Ворчали. Мол, что за бесья потеха?! Где видано, чтобы так?!
Тут, правда, сам Булыцкий масла ненароком в огонь подлил. Воодушевленный успехом, на прялку по два колеса да веретена устанавливать начал. Так, по задумке чтобы в два раза больше пряжи тянуть. А вот здесь и начались проблемы; даже Аленка поморщилась. Но с ней – понятно. Покривилась, да приняла мужа подарок. Туда, сюда, да начала работать. И вправду больше нити получаться стало.
– Ну, Аленка, видишь, – довольно ухмыльнулся Николай Сергеевич, залихватски подперев бока, – ловчее идет.
– Твоя правда, ловчее, – поглаживая округлившийся животик, отвечала женщина. – Ладен ты, муженек мой. И люди при делах, и доход в доме; ткачи вон зачастили за нитью.
– А ежели в каждом доме такие стоять будут, а? Представь себе только, Аленка!
– Ой, беда ведь придет! – искренне перепугалась та.
– Какая беда-то?!
– А такая: на что пряжи-то столько? Оно, вон к походу купеческому набрали сукна, а остальное куда? А как пряжей оброк платить смерды начнут, тогда как? Куда ее? Печи, что ли, топить?
– Так на продажу!
– На продажу – сукно да ткани. Пряжи-то, хоть и уторгуешь, да сколько там ее? А ты с прялкой своей, хоть и вдоволь дашь ее, так и цену обронишь. А раз так, то и бабы, пряжу продававшие, тебя словами последними лаять начнут! Не будет ее цены прежней, раз укупить сколько душе угодно можно.
– Жадность – грех! Раньше продавали – с песий нос, да и цену заламывали. А нынче нехай прялки с колесами себе ставят, да за дешево, но больше продают. То на то и выйдет!
– А шерсти откуда столько возьмешь, а? Да и сколь пряжи той ни сделаешь, а ткачи больше, чем потребно, и не возьмут. Вон, уж и не поспевают за нами ткачи-то. Куда боле-то желаешь дать?!