– Санька?! А… ты что здесь делаешь?
– Я к тебе, – сухо сказала я. Сердце скакало как бешеное. – Не бойся, ненадолго. Впустишь?
Он молча шагнул назад. С изумлением посмотрел на Шкипера, который непринужденно вошел следом за мной, и, не узнав его, спросил:
– Со за гаджо?
– Гаджо сыр гаджо. Ничи. Дэ проджава.[4]
Краем глаза я заметила какую-то тень за полуприкрытой дверью. Прекрасно. Значит, его девица здесь. Ванька проследил за моим взглядом, его физиономия стала смущенной и злой одновременно. Бросив мне: «Подожди…», он скрылся в комнате. Оттуда послышался невнятный, торопливый разговор, шелест одежды, в щели мелькнул любопытный глаз. Через минуту Ванька вышел уже в джинсах и майке. Пряча глаза, сердито спросил:
– Чего тебе?
Посвящать в причины моего появления Шкипера и любовницу Ваньки мне не хотелось, и я двинулась на кухню. Иван пошел следом.
Разговор был коротким. Позже я удивлялась, откуда во мне взялось столько наглости. А тогда просто говорила, глядя в упор на стоящего передо мной мужчину:
– Я тебя учить не собираюсь, у меня на это и прав никаких нет. Но Нина меня просила порчу сделать. Я не взялась, так ты думаешь, она успокоится? Она к другой пойдет, найдет колдунью какую-нибудь, своего добьется. Сам знаешь, что может быть. Подумай.
– Шалавы… – мрачно процедил Ванька, не поднимая глаз. – Ну… а ты что же? Предупредить меня пришла?
– Дурак. Мне Нинку жалко.
– Да ну? – Он вдруг подошел вплотную, и я только сейчас поняла, что Ванька слегка пьян. Совсем немного – если бы не запах, я не заметила бы ничего.
– Кого дуришь, девочка? Ты ведь сама по мне сохнешь. Я ведь не слепой, я вас, баб, нутром чую. Давно…
– Что ты несешь? – задохнулась я. – Рехнулся?!
– Да ла-а-адно… Чего топорщишься? Поди сюда… Да не бойся, говорю, шлюха эта русская уйдет сейчас. Ну?
Я отступила на шаг. Нестерпимо хотелось зажмуриться, в животе поднималась волна тошноты. Ванька пошел за мной.
– Стой, сволочь, – сглотнув слюну, сказала я. – Еще шаг – импотентом сделаю.
Я, конечно, блефовала, и Ванька недоверчиво усмехнулся, но – остановился.
– Смотри… Сама пожалеешь потом. В другой раз не позову.
– Свинья. – Я перевела дыхание. – Нина мне сестра, а ты кто? Дураком родился, дураком и сдохнешь.
– Что? – сощурился он. – А ну, повтори, поганка!
– Кто-то что-то сказал или мне показалось? – вдруг послышался задумчивый голос из прихожей. Шкипер, про которого я совсем забыла, вошел в кухню и встал на пороге.
Мы с Ванькой говорили по-цыгански, и он, конечно, не понял ни слова. Вероятно, его насторожили наши интонации. Поскольку я молчала от неожиданности, Шкипер подошел ближе. Он был выше Ваньки почти на голову.
– Убери гаджа, – процедил мне Иван, отступая к стене.
Я устремилась к выходу, по пути дернув Шкипера за рукав. Тот молча пошел следом.
В машине меня начало трясти. Я судорожно сжимала руки на коленях, суставы уже болели, но дрожь становилась все сильней и сильней. Шкипер старательно делал вид, что ничего не замечает, до тех пор пока я сама не попросила:
– Останови…
Он тут же запарковал машину у тротуара. Порывшись в кармане куртки, сунул мне носовой платок сомнительной чистоты. И курил, глядя в окно на падающий снег, пока я выла в голос, уронив лицо в ладони. Никогда еще в жизни мне не было так стыдно и так противно. Вот такое дерьмо, такую сволочь я любила с двенадцати лет?! Господи, за что, за что, за что… Я даже не почувствовала, как Шкипер снова тронул «Мерседес» с места, не заметила, что мы выехали на Бронную, затем – на Тверскую, свернули на Никитскую, к Арбату… Когда я наконец пришла в себя, оказалось, что мы уже почти час нарезаем круги по Садовому кольцу.
– Сколько времени? – всхлипывая, спросила я. – Мне пора домой.
Шкипер, не говоря ни слова, развернул «Мерседес» посреди дороги, и мы поехали на Северную.
Возле подъезда Шкипер помог мне выйти из машины, подтолкнул к фонарю, присвистнул:
– М-да…
– Ничего, – хрипло сказала я, – сейчас умоюсь и на работу поеду. Извини, что весь вечер тебе убила.
– Фигня. – С минуту Шкипер молчал. – Телефон не потеряла? Звони, если что. Или нет… Я сам на днях зайду.
Я не стала спрашивать, зачем. Кивнула и ушла в подъезд.
Дома я залезла под душ и долго терла себя жесткой мочалкой, словно отмываясь от произошедшего. От горячей воды мне стало лучше, я напилась на кухне из чайника, оделась, накрасилась и поехала в ресторан. Ванька в этот вечер на работу не явился, Нина была бледная, словно в воду опущенная, ко мне не подходила. «Не сердись на нее, переживает…» – шепотом сказала Милка. Я отмахнулась. На душе по-прежнему скребли кошки.
Через день Ванька приедет за женой на Северную. Молча выслушает град слез и упреков, которые обрушат на него прямо на лестничной площадке тетя Ванда и Милка, молча погрузит безмолвную Нину и детей в машину и увезет домой. На следующий день Нина влетит ко мне в комнату и бухнется на колени:
«Санечка, милая, спасибо, спасибо, что помогла, до конца дней бога молить буду…»
Безуспешно я, перепуганная до смерти и растерянная, буду доказывать, что ничего не делала, и умолять ее встать. Единственное, что мне удалось тогда, так это засунуть ей обратно в сумку бриллиантовый браслет, который Нина порывалась застегнуть на моем запястье. И то я добилась этого лишь потому, что пригрозила: если я возьму хоть какую-нибудь плату, Ванька снова смоется.
Вечером того же дня, в ресторане, Иван подойдет ко мне, тихо и смущенно скажет:
«Прости меня, девочка… Пьяный был, глупостей наговорил».
«Ты о чем, дорогой мой? – холодно спрошу я. – Ничего не помню».
И прореву всю ночь в подушку. Первая неземная и вечная любовь бесславно закончилась. Как я сейчас понимаю – к лучшему.
Шкипер действительно зашел через неделю. И попал как нельзя более вовремя: в комнате, за столом под лампой, Степаныч и дед Килька собрались разыграть партию в покер. Степанычу после смерти Федора недоставало достойного партнера, деда Кильку он громил с легкостью, и поэтому, когда Шкипер, понаблюдав с минуту за игрой, изъявил желание присоединиться, обрадовался:
– Садись, когда не шутишь. Да ты умеешь хоть?
– Чего тут не уметь? Детка, тебя отвезти?
Последнее относилось ко мне: я собиралась в ресторан.
– Нет, я с соседями. Дед, ты все-таки поосторожнее…
– Это ты, парень, поосторожнее, – ворчливо говорит дед Килька, глядя на то, как Шкипер основательно усаживается за стол и берет колоду. – Связался черт с младенцем…
Я, игравшая со Шкипером еще в Крутичах, знала, что младенцем в покере он не был, но остаться и следить за игрой не могла: через час начиналась наша программа в ресторане. Поэтому я только пожала плечами и ушла.
Выступление закончилось в два часа ночи. В полтретьего мы приехали домой, и я, выйдя из машины, с удивлением обнаружила, что окна в квартире все еще горят. Недоумевая, я поднялась наверх, открыла дверь.
Под потолком плавал сигаретный дым. Свет лампы еле пробивался сквозь его мутные клубы, было душно. Дед Килька уже сошел с круга и сидел на диване, огорченно вздыхая и шевеля губами, – вероятно, подсчитывал сумму проигрыша. Шкипер и дед, сидящие за столом друг против друга, дымили в две сигареты, и их лица были так непроницаемо, каменно спокойны, что я поняла: борьба идет не на жизнь, а на смерть. На мгновение мне даже стало жутковато – настолько сейчас Шкипер напоминал покойного Федора и настолько знакомой показалась картина. Я разделась, на цыпочках прошла в комнату, села рядом с дедом Килькой.
– Твой дед совсем с ума свихнулся, – шепотом сообщил он. – Кажется, уже четвертую пенсию ставит…
Я беззвучно ахнула, но вмешаться мне и в голову не пришло. Сев в угол дивана, я начала, как дед Килька, шевелить губами, сводя дебет с кредитом и прикидывая, сколько у меня в заначке денег. Но Шкипер заметил меня и сказал:
– Амба, Иван Степаныч. Санька пришла.
– Открываем?
Открыли. Дед схватился за сердце. Шкипер усмехнулся.
– Весь в папашу, жулик, – отдышавшись, сказал дед. – С должком подождешь?
Шкипер невозмутимо согласился, встал, попрощался и уехал. На другой день Степаныч занял денег у цыган, вечером вернул их Шкиперу, тот потихоньку сунул бумажки мне. Я, подумав, взяла, через несколько дней объявила деду, что выиграла по лотерейному билету, и Степаныч с облегчением пошел к соседям отдавать долг.
С того дня Шкипер стал бывать у нас, как раньше – его отец. Играл он, кажется, даже лучше Федора; по крайней мере, в области блефа ему цены не было. Степаныч уже вел себя осторожнее, да и Шкипер, видя, что деда «заносит», сворачивал игру:
«Хватит уже, Степаныч, спать хочу… Мне завтра в восемь утра в трех местах надо быть. Дела…»
Дед подсчитывал проигрыш, вздыхал и бурчал:
«Запустил в дом еще одного бандита на свою голову…»
Шкипер только усмехался:
Шкипер только усмехался:
«Кто сейчас не бандит, Степаныч? Жизнь такая…» – и продолжал появляться: иногда несколько дней подряд, иногда – раз в неделю, в месяц, иногда – пропадал надолго. У него правда было много дел.
Вскоре выявилась еще одна закономерность: стоило оказаться у нас Шкиперу – буквально через несколько минут раздавался звонок в дверь и на пороге нарисовывался Яшка Жамкин, мой сосед и бывший одноклассник, всегда жизнерадостный полуеврей в линялой тельняшке, один глаз желтый, другой – зеленый.
– Погрязова, привет, к вам Шкипер приехал?
– Приехал, а тебе чего?
– Чего-чего… В гости давай приглашай, я со вчера не жрамши!
Аргумент был убойный, и я приглашала. Яшке действительно постоянно хотелось есть: ему, как и мне, на тот момент шел восемнадцатый год – время самого активного роста. При этом Яшкина мамаша, закройщица из ателье через дорогу, после ухода мужа давно и прочно забыла, что такое готовить еду, вырывая время между двумя поллитровками лишь для того, чтобы кое-как отработать свою смену. Ее младшие дочери кормились по очереди у всех соседей, а чаще всего оказывались у меня. Старшей было около тринадцати, младшей едва исполнилось шесть.
При виде Шкипера у Жамкина загорались его разноцветные глаза. По пятницам, традиционным дням покера, Яшка дожидался еще на лестничной клетке:
– Шкипер, тебе машину помыть?
– Не, чижик, зачем?.. Дождь идет.
– А вдруг кончится?! Точно кончится, тока счас погоду слушал! Давай я мухой, отмою, как родную!
– Ну, если сил не жалко…
Яшка сиял улыбкой и уже через минуту топал по лестнице вниз с полным ведром воды, фальшиво распевая на весь подъезд:
Хорошо быть кисою, хорошо – собакою!
Где хочу – пописаю, где хочу – покакаю!
«Мерседес» он оттирал до зеркального блеска и, поднявшись к нам в квартиру, где уже шло сражение в покер, докладывал:
– Сделано, шеф!
Шкипер не глядя протягивал деньги. Яшка не глядя отводил его руку.
– Обижаешь…
– Держи! – хмурился Шкипер. – Девок кормить надо.
– Кормить-кормить… – ворчал Яшка, пряча деньги в карман. – Только жрать и умеют. Слышь, тебе моя Бэлка не нравится? Могу устроить…
Шкипер только усмехался, глядя в карты, но дед, забыв о своем флэш-рояле, взвивался до небес:
– Очумел, сутенер хренов?! Чего вздумал! Ей тринадцать лет! Под кого ты ее подсовываешь, паршивец?!
– Под кого, под кого… Под приличного человека… – бурчал Яшка. – Сама скоро алкашу в подворотне даст! Без никакой пользы для семьи! А так и человеку удовольствие, и ей доход. Я правильно говорю, Шкипер?
– Пусть подрастет Бэлка твоя, – совершенно серьезно говорил тот. – Лет через пять посмотрю. Сядь, чижик, не мелькай, карта пошла.
Яшка слушался и умолкал до конца игры, причем мог два-три часа сидеть неподвижно на полу у стены, глядя на Шкипера, как на икону. Когда покер заканчивался, Яшка шел за Шкипером словно пришитый, и его не останавливала даже захлопнутая перед его носом дверь туалета.
– Шкипе-е-ер! На два слова можно тебя?
– Брысь, – раздается из-за двери. Яшка мчится в кухню, подтаскивает табуретку к застекленному окошку между кухней и общим санузлом, взгромождается на нее и орет:
– Шкипер, можно я с тобой? А? Ты обещал в прошлый раз!
– Не физди, – спокойно слышится из сортира.
– Ну, Шки-и-ипер…
– Дашь ты мне отлить по-людски?
– Шкип… – Яшка падает с табуретки, отодвинутой от окошка дедом.
– Не лезь к людям, которые занятые, – внушительно говорит Степаныч, хватая Яшку поперек живота, как котенка, и вынося его из кухни.
Яшка верещит, ругается страшными словами, но вырваться из дедовских объятий невозможно.
Шкипер наконец уезжает, а Степаныч в коридоре внушает расстроенному Яшке:
– Ну, что ты к нему вяжешься, балбес? Не видишь, кто он есть? О матери бы подумал!
– Да я о ней и думаю! – вопит Яшка. – И об своих дурах! У матери зарплата сорок тыщ на новые! Мне что – на завод идти?!
– И иди! И иди! Я в ваши годы…
– Сейчас НАШИ годы! – отрезает Яшка. – Мне зарабатывать надо! А завод твой концы потихоньку отдает! ЗИЛ уже закрыли, шинный закрыли, на шарикоподшипнике два цеха еле пердят! У меня три бабы в доме, им жрать надо! Им одеть что-то на себя надо! Им мужиков надо! Где я им возьму, на ЗИЛе твоем?!
Дед молчит, понимая, что Яшка прав. Подумав, говорит:
– Гляди, доиграешься.
Яшка, не отвечая, машет рукой и тоже исчезает за дверью.
Ближе к весне Жамкин уже исполнял мелкие шкиперовские поручения: куда-то съездить, что-то отвезти, кого-то встретить на вокзале или в аэропорту. Мне он рассказывал об этом с таким таинственным видом, будто состоял на службе у сицилийской мафии. Именно Яшка примчался ко мне поздней весной, когда во дворе отцветала сирень, и с порога заголосил, что у Шкипера новая баба.
– Иностранка! Итальянка! Модель! Жопа вот такая и сиськи тоже! Моей Бэлке рядом не стоять! А тебе, дура, тем более!
– А я при чем? – искренне удивилась я.
– Ха! А то тебе его не хотелось!
– Кого?!
– Да Шкипера! Да ла-а-адно глаза закатывать, знаю я вас, потаскух!
– Придурок ты, ей-богу, – фыркнула я. – И Шкипер с тобой вместе.
Яшка обиделся и убежал.
В тот же вечер, рассаживая на балконе анютины глазки, я заметила паркующийся внизу у подъезда знакомый черный «Мерседес». Свесившись вниз, я увидела, как Шкипер выходит из машины, открывает заднюю дверь и помогает выбраться незнакомой девице. Я, как была, в фартуке, с черными от земли руками, помчалась к деду:
– Степаныч, Пашка с бабой приехал!
– Ну, баб мне тут его еще не хватало… – проворчал дед. А в дверь уже звонили. Я, кое-как сполоснув руки, открыла. Шкипер вошел, за руку втащил за собой девицу и, едва поздоровавшись, заорал на всю квартиру:
– Степаныч, ты по-итальянски говоришь?!
Я посмотрела на девушку. Она была очень хороша собой и совсем молода: лет девятнадцати. Черные вьющиеся волосы волнами падали на спину, темный загар выгодно оттенял светло-зеленые бедовые глаза. Рот был, пожалуй, слишком большой, но это скрадывал красивый рисунок полных губ. На девице были джинсы, коротенькая кожаная курточка, стягивающая внушительных размеров бюст, несколько серебряных браслетов на запястье и сапоги на умопомрачительных каблуках.
– Buona sera, prego,[5] – пригласил дед, знающий несколько европейских языков. – Come e tuo nome?[6]
– Нора Фаззини, – улыбнувшись во всю ширь, сказала девушка.
– Фу, слава богу, – обрадовался Шкипер. – Степаныч, тут вот какое дело…
Оказалось, что Шкипер нашел Нору в аэропорту Шереметьево, та сидела на полу у стены в зале ожидания и ревела в три ручья. Шкипер быстро оценил достоинства внешности девушки и подошел выяснить, не может ли он чем-нибудь помочь. По-итальянски он знал только «омерта», «коза ностра», «капо де тутти капи» и «дон Корлеоне» – все российские мафиози, как известно, воспитывались на «Крестном отце». Когда он выдал этот набор на одном дыхании, итальянка изменилась в лице и заозиралась в явных поисках полиции. Но, видимо, шкиперовская мужественная наружность пробудила в ней доверие. С помощью жестов, гримас и интернациональных слов «бандитто», «пассапорто» и «сольди» выяснилось, что у Норы украли сумку с документами и деньгами прямо в аэропорту. Шкипер, как мог, посочувствовал и, понимая, что договариваться все же как-то надо, предложил ей проехаться «к одному знающему человеку».
– Степаныч, объясни ей, что тут не Италия, – вполголоса сказала я. – Здесь нельзя с первым встречным ехать неизвестно куда. А если бы бандит какой попался?
Шкипер заржал на всю квартиру, и я осеклась. Дед пожал плечами, серьезно заговорил по-итальянски. Нора внимательно выслушала, смущенно улыбнулась и нараспев произнесла:
– Паоло е бель уомо…
– Говорит, что супермен ты, паразит, – перевел дед.
Шкипер довольно ухмыльнулся.
Я спросила:
– Дед, она есть хочет?
– Я хочу, – заявил Шкипер.
Вечер Нора провела у нас. Я накормила ее щами и вареной картошкой с сосисками, тетя Ванда принесла еще теплый пирог, Шкипер сходил за вином. Потом мы все вместе, кроме, разумеется, Степаныча, поехали в ресторан: я работала, Шкипер и Нора сидели в зале. С эстрады я видела, как они смотрят друг на друга. За полчаса до конца программы они уехали.
Нора пробыла в Москве больше месяца, и почти каждый день они со Шкипером появлялись у нас. Пашка вталкивал Нору, пребывавшую каждый раз в разном настроении – негодующую, дико хохочущую, опечаленную, загадочно улыбающуюся, – гаркал: «Степаныч, что значит…» – и хлопал итальянку по заду. Та выпаливала пулеметную очередь слов. Степаныч тер лоб, переводил, мы со Шкипером слушали. Таким образом, весь их роман был у нас на слуху. Нора была топ-моделью, прилетела в Москву по контракту, чтобы поучаствовать в дефиле самого известного модного дома столицы. Ее документы довольно долго восстанавливали через консульство, и за это время Шкипер сумел окончательно заморочить ей голову. Они вдвоем гоняли по Москве на «Мерседесе», Шкипер водил Нору по ресторанам и ночным клубам, один раз даже мужественно отправился с ней в Большой театр на «Сильфиду», откуда они оба с облегчением смылись после первого действия. К концу месяца они уже объяснялись без помощи Степаныча, и больше по-итальянски, чем по-русски: Нора сумела выучить только «спасибо», «привет» и «хочу еще, па-жа-ли-ста». В июне Шкипер отвез ее в Шереметьево, вернулся весь в розовой губной помаде, уставший, но довольный.