А вот и полуторка уныло пылит по дороге.
Шофер и мой рядовой под команды санитара в белом халате дружно закидывают тело в кузов. Мертвая масса издает шлепок сырого теста о противень. Курс санитарной машины - в челябинскую анатомичку при военном госпитале. Тоска. В станционном буфете покупаю изнеможенному солдату бутылку ситро, рыбные консервы в томате и батон белого хлеба. Сам не могу откусить от батона даже граммульку.
Этот машинальный студенческий жест - разделить случайную трапезу с солдатом - сделал мне славу в дисбате.
Кум фраер чесняк!
Тезаурус: Кум - оперативный работник в зоне.
Фраер - человек, не имеющий отношения к ворам.
Чесняк - порядочный тип.
То есть в переводе на русский литературный фраза читается так: эта скотина - вполне порядочная свинья.
Забегая вперед, скажу: от постоянного шока в дисбате я все два года службы практически не могу есть.
Завтракая в офицерской столовой, выпиваю только стакан крепкого сладкого чая. В обед - еще стакан чая с тремя ложками сахара с хлебом. Ужинаю тем же чаем. Аппетит оживает только в Челябинске, когда я приезжаю в прокуратуру. Там за углом был маленький ресторанчик "Север" с круглыми столиками, одетыми в крахмальные скатерти, там я и закатывал себе постыдный лукулловский пир.
И постскриптум:
Через пару дней пришло заключение военной экспертизы.
Солдат убит разрядом электротока.
В счастливый день дембеля он не стал ждать пригородной электрички, а влез на крышу вагона товарного поезда. Перед грозой воздух напился такой неистовой силы из туч, что солдатик на крыше вагона снял на себя разряд электричества из низко нависшего высоковольтного провода.
Его смерть от палящей синевы была молниеносна.
Куда ж ты так спешил, солдат Ноготков?
Дело закрыто.
Но вечерами снова и снова открывается другое дело - белая папочка с эскизом "Корабля дураков".
Шпалера шитого золотом средневековья задергивает вид на уральский Бишкиль с горящей мельницей ада. Там мелется злоба мира.
Долина Иосафата: пейзаж пыток
Если любовь к Богу не удерживает тебя от греха, то пусть, по крайней мере, удержит страх перед Адом.
Фома Кемпийский
Бишкиль.
Дисбат - это два квадрата, придвинутых вплотную друг к другу так, что у двух половин - одна общая разделительная стена. В правом квадрате - три казармы, в каждой по роте заключенных солдат. Плюс корпус столовой. Зона окружена двойным забором с вышками охраны по углам квадрата. По ночам прожектора освещают лагерь ослепительным светом новогоднего салюта. В левом квадрате - ночью здесь темнота, - штаб, лазарет, казарма с ротой охраны, солдатская баня и губа, гауптвахта.
За леском третий квадратик - подсобное хозяйство, курятник, свиноферма и псарня, где держат несколько караульных овчарок на случай побега или ЧП в лагере.
Жизнь солдата в зоне состоит из политзанятий и труда на обустройстве военных полигонов в окрестностях Чебаркуля, где дислоцирована боевая мотострелковая дивизия УРАЛВО под командованием полковника Черепа (Череп не плод воображения автора, а фамилия весьма перспективного командира тогдашней советской армии, которому прочат пост военного министра. Не вышло).
Гауптвахта исполнена самыми мрачными красками Босха.
Первый раз спускаюсь по бетонным ступеням в гулкое подземелье штрафных камер. Должность дознавателя обязывает меня обходить камеры арестантов. Есть жалобы? Мой Вергилий - все тот же заботливый сосед по общежитию, поклонник писателей, начальник губы, старшина сверхсрочник Стонас.
Итак,
Оставь надежды всяк сюда входящий.
В душном подземелье стоит острая вонь хлорки. Уже через пару минут у меня слезятся глаза. Как же солдаты выдерживают эту пытку?
По закону мы обязаны проводить дезинфекцию камер каждые сутки, мрачно врет Стонас.
Вот почему у входа горой стоят бочки с хлористой известью.
Старшина, покажите вчерашних дезертиров.
На службе офицеры и сверхсрочники обращаются друг к другу на "вы".
Дежурный вертухай открывает стальную дверь. От лязга ключей голова гудит, как барабан. У Босха пытка звуками в "Аду музыкантов" - главное орудие бесов. Нога с копытом рвет струны у лютни. Свинья дует задницей в деревянную дудку. Босх трактует уши в аду как нужники для испражнений дьявольской музыки.
Наконец дверь неохотно открыта.
Встать! Смирно! Командует старшина.
Боже мой... Передо мной замер раздетый до пояса молодой солдат, синий от наколок, словно в драконовой чешуе. Самая крупная ошейником огибает горло, а на ошейнике крупными буквами: раб КПСС, а к голой коже живота над пупком пришита солдатская пуговица!
Пришита суровой ниткой, черной от засохшей крови.
(В Китае юношу с наколками никогда не призовут в армию Китая).
Ну, мудозвон, качает головой Стонас, гнус, волчара.
Права решил покачать? Формой советской армии парашу накрыл!
Срывает с наслаждением садиста пуговицу. Кровь из раны алой ниткой стекает к пупку.
Замечаю иголку, продетую сквозь сосок.
Старшина, смеясь, демонстрирует дознавателю пуговицу с пятиконечной звездой в коростах засохшей крови. Эстета мутит от низких страстей бытия.
Пуговица тут же брошена на пол, и, как писал Достоевский, "звеня и кружась на ребре" катится по бетону.
Вызвать врача, командую я.
Есть, товарищ лейтенант.
Жалобы?
Жалоб у трупа никак нет, ерничает солдат.
Не хами, бельмондо. Отвечай по уставу! Ватерпас захотел?
Оставьте его, старшина!
Тезаурус: Ватерпас - одна из форм издевательств над зеком: человека макают головой в унитаз, куда опорожнился опущенный (изнасилованный) педераст.
Дежурный закрывает камеру и бежит в санчасть за врачом.
Я, чуть ли не шатаясь от хлорной вонищи и рези в глазах, выхожу наверх отдышаться.
Старшина Стонас следует следом, пыткой совиных глаз смотрит в глаза офицера, любопытно, что тот будет делать.
Я хорошо понимаю его интерес, - расход хлорки превышает все мыслимые пределы дезинфекции, это всего лишь довесок в машинерии ежедневных пыток, но не ты, рядовой старшина, узаконил эту практику хлорной потравы.
Сможет ли визионерский роман о средневековом мистике выдержать груз Бишкиля и не потонуть, как бумажный кораблик под брошенным кирпичом?
Босх.
Придумать все новую и новую пытку было главным занятием Босха всю жизнь.
Описать это кишение мучений опускаются руки. Наугад открываю правую створку великого триптиха "Сад земных наслаждений", где в пекле ада замечаю ну хотя бы голое тело грешника, усаженного Босхом на лезвие бесовского ножа - острием вверх, чтобы рассечь пополам мошонку, - мало того, на спине того бедолаги лицом к заду усажен бес, который, по воле создателя, лупцует суковатой - так больней! - дубиной несчастного по заднице. Больше того, бока грешника слева и справа стиснуты исполинской - под стать ножику черта двустворчатой речной раковиной из числа тех ракушек, что обычны на плесе любой нашей речушки. И этим создатель ада подчеркивает угрозу того, что в час Суда кусающей пыткой грешнику кинется на тело каждая мелочь, каждая хрупкая ракушка будет раздута Карой в человеческий рост, чтобы жалобно хрустнули в тех челюстях твои косточки.
Босх босиком бродил по песку речной отмели вдоль притока Даммел речушки Аа и поднимал смерчем воображения весь этот песок под ногами, чтобы кинуть мириад укусов самума на падшее мироздание.
Но мало той презренной ракушки, написанной, кстати, с живописной мощью прозрачной лупы, которая увеличила нежный блеск перламутра в гнутой ложечке створки до марева серебра. Над жвалом сей муки, где челюсти едят человека, живописец подвешивает вдобавок колокол на кривом от того священного веса дереве. Колокол тоже участвует в пытке!
А вместо медного языка в том рупоре злобы болтается еще один мученик...
И такой рой мучений в каждой шахматной клеточке.
Художник гуляет в окрестностях города, изучая детали пейзажа, как меню для адских застолий.
Хертогенбос.
Рассказывают.
Для точного изображения терзаний распятой мученицы Святой Вильгефорты Босх привязал к домашнему распятию высотой в человеческий рост маленькую кухарку-карлицу и держал ее там до вечера несмотря на мольбы и крики о помощи, пока та вовсе не обессилела.
И что же!
Мастер караулил кистью вовсе не муки той карлицы, а видел внутреним взором дерганья насекомого. Он рисовал на самом деле огромную муху, которая оседлала летящий крест для его полотна "Детские игры в Вифлееме", где изобразил евангельский кошмар избиения еврейских младенцев в виде детской игры на площади своего Хертогенбоса, перед собором Святого Иоанна, где его когда-то отпоют.
Он разделил детей на Соборной площади на жертв и мучителей, тоже детей, которые, облачившись в римские латы явно не по размеру и росту, оседлав деревянных лошадок, убивают младенцев с яростью исступления.
Когда на исповеди кухарка пожаловалась священнику отцу Якобу ван дер Меену о пытках хозяина, тот посетил мастерскую патриция и попытался прочесть художнику мораль о недопустимости ради вымысла терзать человека.
На что Босх рассмеялся и сказал, показывая на картину, где дети убивают младенцев: кто дал приказ казнить в Иудее всех младенцев до трех лет, я или, может быть, все-таки Ирод? Дело мастера поразить живых грешников в самое сердце. Мне достаточно всего лишь заметить муху в паутине, чтобы подумать о Страшном Суде. Совсем другое сердце у хертогенбосцев. О, этот слиток чистого сала нужно поджаривать на сковороде часами. Увидев, как дети убивают детей же, он, может быть, хотя бы вздрогнет. Да и то нет уверенности. Желудок мира настолько испорчен, что лечить его можно только змеиным ядом в нужных пропорциях. Или кровопусканием, которое пришло к нам из Италии и стало повальной модой у лекарей. Кисть - бич Божий.
Тут священник разглядел, что на доске с удивительной похожестью изображены дети его прихожан, и вовсе растерялся, не зная, что и думать о природе такого сходства.
С какой целью вы сделали этих маленьких римлян похожими на наших маленьких брабантцев?! - воскликнул священник.
Вы не великий магистр и даже не член нашего Братства Богоматери, ответил Босх, закипая душой, и я не собираюсь перед вами отчитываться.
После чего позвал слугу и велел проводить гостя вон из дома.
А вот настоящие терзания распятой великомученицы святой Вильгефорты он действительно рисовал с мух, которые билась в тенетах паука и которых он тщательно изучал сквозь увеличительное стекло.
Сегодня этот триптих - под названием "Муки Святой Юлии" - красуется во Дворце дожей в Венеции.
Муки всегда были главным лакомством его кисти, а достоинством - глаз, размером с грозовую тучу, плывущую над закатным миром.
Бишкиль.
Мне кажется, что душа и тело художника после смерти раскололись вдребезги, как зеркало тролля, и осколки Босха стрелами перелетели из позднего средневековья через бездонную смерть к старшине Стонасу.
Этот черт-сверхсрочник допекает меня с неутомимым крестьянским старанием истопника в бане.
По утрам, когда мы пьем чай на кухне прежде чем шагать в часть, Стонас с тайным умыслом вертит в руке мой карандаш, случайно попавший под руку, и показывает, как легко превратить карандаш в орудие пытки - достаточно продеть его через пальцы гнуса (зеков) - вот так, товарищ лейтенант, и стиснуть в кулаке.
Или сумрачно кивает на кухонную дверь - стоит только защемить пальцы в щели, как можно делать с гнусом все что хочешь.
Практически все под его взглядом превращается в инструмент пытки - утюг (раскалить на животе), изоляционная лента (залепить гнусу рот и поиграть пальчиками в ноздрях), кипятильник (вставить в рот и врубить ток), даже пачка невинных бумажных салфеток (набить комом в рот и поджечь)... Я описал лишь то, что валялось на подоконнике той кухонки в Бишкиле.
А если взять и - рраз! - открыть ящик кухонного стола.
Электролампочка, бельевая веревка, вилка, ножи, штопор, перечница и несть им числа!
В пытку можно превратить даже скорлупу от куриных яиц (думаю я по инерции натиска), если посадить на них чью-то голую задницу.
Вечером смех старшины мрачнеет.
А для мрака нужна аудитория.
У Стонаса мания рассказывать, как хлорка корчит проклятых зеков на гауптвахте, как через каждые три часа охрана подкрашивает белые полосы в камере новой порцией свежей отравы, как солдат вырубается уже через час после "уборки", как охрана приводит гнусов в чувство, поливая мочой из мочилок, - так пионеры тушат костер на поляне.
Он рассказывает это за общим столом офицерского общежития под хохот друзей-холостяков, таких же сверхсрочников из старшин, не делая из пыток никакого секрета и только лишь тайно целясь галькой беса в меня.
Ведь я единственный, кому положено, - хоть как-то, но все же, - блюсти закон.
Но лейтенант-умник, хотя и не ржет вместе со всеми, явно отмалчивается и пишет что-то вечерами в тонких тетрадках.
Весь штаб отлично осведомлен о том, что на губе Стонас травит солдат переменного состава исполинскими дозами хлорки. Но только я по штату обязан вмешаться.
Дождавшись приезда в часть особиста дисбата и своего опекуна по линии КГБ капитана Самсоньева, завожу разговор о хлорке.
Он обычно сам заходит ко мне в кабинет, и повод для встречи не нужен.
Рассказываю.
Если отвечать вам формально, присаживается капитан на краешек моего стола, покачивая хромовым сапогом и затягиваясь сигаретой... От него веет запашком коньячка и хорошего лосьона с ароматом свежего вереска.
Так вот, если отвечать вам формально, то вы обязаны провести расследование по замеченным фактам. Допросить пострадавших солдат и арестовать мерзавца старшину. На что, кстати, вы как человек двойного подчинения комбату Охальчуку и военому прокурору областной прокуратуры имеете полное право. Да, да, не удивляйтесь. Вы, дорогой лейтенант, имеете право арестовать в этой шараге любого солдата и офицера вплоть до армейского майора. Правда, вам никто этого не позволит.
Самсоньев - единственный из офицеров штаба живет в городе, в часть наезжает по настроению, едва ли раз в неделю. Шик! Всегда катит в белой "Волге" с белыми же шторками на заднем стекле, с водителем - некрасивой подтянутой девушкой в форме младшего лейтенанта. Всегда заходит ко мне поболтать. Я же за все два года службы из принципа ни разу не вошел к нему в кабинет, кроме того, он всегда запирает дверь на ключ изнутри.
Ну, лейтенант, как с антисоветскими настроениями? Крепнут?
Крепчают, кивал я, поддерживая его вечный шутливый тон.
Я понимал - капитан ГБ пасет особого двухгодичника, он головой отвечает за мое житье-бытье. На носу властей пермский процесс, где закручено в мясорубку больше полуста человек, а выше - уже упоминавшееся зарево финала: московский суд над правозащитниками Якиром и Красиным. Если что, за меня он ответит погонами, потому и надо ласкать ссыльного кандалами. Поднадзорный превратил капитана дисбата в ферзя ситуации.
Но, лейтенант, покачивает лаковой ногой капитан, для возбуждения уголовного дела или расследования вы обязаны получить прямой приказ непосредственного командира. Но Батя вам такой воли не даст, а даст по рукам.
И хотя, лейтенант, сам я слышу про злоупотребления хлоркой на губе первый раз, я уверен, что, кроме меня, об этом все в штабе знают самым распрекрасным образом.
Самсоньев веселеет от собственного цинизма.
Конечно, вы можете напрямую обратиться к военпрокурору полковнику Парнову, и тот немедленно четвертует весь штаб. Но я бы не советовал вам так донкихотствовать. Вы еще только-только начали свой марафон, а бежать от Аттики до Афин по самой жаре еще два пыльных года.
Самсоньев прекрасно знает, каким крючком ловить филологических рыбок, и намеренно демонстрирует университетскому фраерку интеллектуальную выправку офицера госбезопасности.
Если вам любопытно мое личное мнение, пожалуйста!
Сволочь Стонас сделал из гауптвахты кошмар для всей зоны. И вот результат. Количество правонарушений среди солдат практически сведено к нулю. Раньше там била баклуши и отлынивала от работы масса отребья. Сегодня случилось неслыханное - на губе всего четыре зека. Цены нет этому гаду.
Цель оправдывает средства? Втискиваю я перочинный нож между створок моллюска.
Увы, именно так. Народ должен стать зрелищем для себя, говорил еще вчера ваш кумир Робеспьер. Кто-то будет сидеть в партере, а кто-то блевать кровью от хлорки и пришивать пуговицы к телу в знак протеста против нарушений прав человека.
Мы с вами, кажется, предпочитаем сидеть в партере.
Или вас тянет на сострадание к воробьям?
Тут каждое слово с двойным дном.
Доказывать капитану, что сентиментальный тигр санкюлотов вовсе не герой моего романа, значит расшаркиваться в политической благонадежности, чему он никогда не поверит. Слишком умен и проницателен. И про "воробьев" ввернул совсем не случайно. Ведь ты, братец кролик, идешь свидетелем обвинения по делу Воробьева-Веденеева, идешь, а не пятишься.
И все же, лейтенант, капитан спрыгивает с уголка стола на пол и растирает затекшую ляжку, я бы посоветовал вам написать рапорт нашему новому начальнику штаба майору Супругу. Сообщите о дошедших до вас слухах про издевательства Стонаса над солдатами. Пусть выбирает - наложить резолюцию или наложить в штаны. А ваша совесть, лейтенант, будет чиста.
Черт побери - именно так я и сделал.
Майор Супруг, худой аскет с огнистыми глазами грифа, горящими голодом, через решетку вольера, ткнув палец в специальную резиночку, чтобы смочить сухой кончик, пролистнул нехотя пальцем и взором мой пространный рапорт на двух листочках бумаги, молча положил бумаженции в ящик стола и скомандовал: свободны.