Да в курсе, товарищ полковник.
Этого говнюка будем сажать. Вот смотри.
Полковник взял карандаш и ткнул в план.
Это крыльцо, где находилась точка стрельбы.
Он написал "говнюк".
Это (он нарисовал жирный кружок) Джерри. (Он сначала написал "Джерри", но подумал и густо зачеркал "Джерри".) Нет. Это огневая цель.
И написал с густым нажимом:
Огневая цель.
Говорить полковнику в сей миг величайшего приступа ярости о том, что посадить лейтенанта Грудина из-за раненого спаниеля - утопия, было не столько бесполезно и опасно, сколько бесчеловечно.
Пусть перегретый паровозный котел выпустит пар.
Смотри, тут находилась моя дочь.
Полковник нарисовал квадратик и подписал:
Свидетель преступления № 1.
Подумал и добавил крупным нажимом:
Цель № 2.
Тут находилась детская коляска старшины Цаплина с ребенком.
Он нарисовал второй квадратик и написал крупно-крупно:
Ребенок!
И вообще, лейтенант, в песочнике было много детей.
И он нарисовал овал, который густо истыкал точками.
И надписал:
Дети!
На моих глазах вечерний двор превращался в пионерский утренник.
Вот сектор обстрела.
И полковник отвел от точки, которая изобличала Грудина, влево и право длинные тараканьи усы, которые густо заштриховал и надписал печатными буквами боевой задачи:
Сектор обстрела.
Кошмарный луч пальбы захватывал весь двор и даже слегка изгибался, вправо прижимаясь к окнам соседнего дома.
По ходу слово "говнюк" было сокращено до одной буквы "Г".
Грудин.
Посмотрев критически на картину побоища, полковник решительно увеличил площадь обстрела. Теперь штриховкой было накрыто полгородка, словно Грудин палил из автомата, а не из мелкокалиберной винтовки. И не с крыльца, а из дота.
Сам видишь, откинулся полковник на спинку стула, отшвырнув карандаш.
Этот мерзавец угрожал своей пальбой десятку детей!
Цаплин обнаружил дробь в коляске!
Моя дочь, наверное, тоже чудом не ранена!
Вот ее рапорт.
На листе, вырванном из тетрадки, я успеваю заметить:
Полковнику Охальчуку от дочери Охальчук.
Папа, я гуляла во дворе с Джерри в 20.10, когда попала под прямой перекрестный огонь...
Полковник отнимает листок и вычеркивает все упоминания о спаниеле.
При чем здесь Джерри? Собаку вообще не упоминай!
И накладывает резолюцию:
Лейтенанту Королеву!
Возбудить уголовное дело по факту стрельбы в военном городке против говнюка лейтенанта Грудина.
И подпись:
Полковник Охальчук.
Смех смехом, а прекратить этот абсурд под силу только военному прокурору, да и то не сейчас, а только в тот момент, когда я приеду с законченным делом и поставлю Парнова перед фактом.
Короче, утро в тот день над батальоном так и не наступило, ни единый луч солнца не проник сквозь кучу мировой мглы, которая легла полковничьим брюхом на окрестности Бишкиля.
Сам полковник уехал навсегда в город, чтобы быть поближе к любимцу.
Тем временем ко мне в кабинет трусливой цепочкой шли старшины и офицеры из числа тех, у кого были дети и которые жили в домах вокруг двора, где разыгралась трагедия. Все в один голос клялись, что в тот поздний час двор кишел детьми, которых пришлось чуть ли не спасать от фашиста, который де был пьян, безобразно матерился, нарушая общественный порядок, стрелял в детей не из одной, а, кажется, сразу из двух мелкашек и, по словам жены сержанта Цаплина, был в черных сатиновых трусах и делал непристойные намеки... Она же прикатила к штабу вещдок - детскую коляску, тент которой дробь продырявила с такой густотой шила, что оставалось только развести руками, каким чудом уцелел краснощекий бутуз.
Его густой рев был тоже мне предъявлен вместе со справкой, которую подписал наш трус военврач Иванков с диагнозом: "нервное перевозбуждение младенца".
Если бы я был своим, каждый бы дал понять: "Да вру я, вру; пиши, что надо, а я подпишу", но я был чужак, университетский подкидыш, и потому приходилось лезть из кожи, лгать из необходимости, преодолевая стыд и понимая по моим глазам (взятым напрокат у Станиславского): не верю.
Хертогенбос.
Один человек был любовником жены пекаря. Как-то ночью он был у нее в постели и увидал, что домой возвращается муж. По совету любовницы (притворись свиньей!), он поспешно бросился в свиной хлев, который находился под лестницей, но замешкался. Войдя в дом, муж услышал подозрительный шум в хлеву и спросил испуганно: кто это? Тогда любовник стал хрюкать по совету любовницы, но хрюкал так неестественно, что пекарь недоверчиво спрашивал все испуганней: кто это? кто это? кто это?!
Тогда любовник сам, теряя от страха голову, простонал как можно жалобнее: "Это я - жалкая свинья". Пекарь так испугался, что в ужасе кинулся вон из дома к соседям, крича о том, что в его свинье спрятался дьявол. Тем временем любовник благополучно сбежал.
Бишкиль.
(Продолжение глупости.)
Иду в расположение трубного батальона допрашивать Грудина.
У вражеской части все приметы войны.
Напротив КПП демонстративно стоит наша штабная машина с раскрытыми дверцами, где за рулем дремлет на солнцепеке зять Охальчука, здоровенный санитар медсанчасти, на лице которого написан сплошной мат-перемат. Тут же загорают солдаты, не меньше десяти человек, правда, без оружия. Не хватает только переносной петли для суда линча и знойных техасских прерий времен ку-клукс-клана, чтобы повесить мазурика.
В трубном батальоне тоже объявлена повышенная боевая готовность. На вышках торчат по два автоматчика. Ворота наглухо заперты. Офицер с вышки наблюдает за мной в бинокль, солнце вспыхивает на окулярах.
Предъявляю документы на КПП и попадаю прямо к командиру части полковнику Семейкину, который нехотя вызывает бедолагу для допроса.
Явление героя.
Грудин - тщедушного облика человек с куриной грудью, почему-то вызывает у меня исключительно куриные аллюзии.
Он заметно напуган.
Он в домашней пижаме и спортивных тапочках на босу ногу, то есть в том, в чем настигла судьба.
Его рыжий хохолок напоминает свисший вниз петушиный гребень, а сам он побитого метлой петушка.
Успокаиваю беднягу.
Не думаю, что прокуратура примет ваше дело к производству, но все-таки инцидент налицо, расскажите обстоятельства дела, и мы вместе напишем объяснительную записку.
Несчастный переводит дыхание.
Показания, которые дает лейтенант, рисуют следующую картину.
Выйдя вечером с винтовкой наперевес прогуляться по городку, Грудин уже с крыльца заметил на детской площадке наглую огненно-рыжую лису, которая принюхивалась к запаху кур. Недолго думая он вскинул винтовку к плечу и уложил лису наповал залпом шрапнели. Ай, молодец!
Но можно себе представить его ужас, когда к телу рыжей лисицы кинулась дочь полковника Охальчука с поводком в руке и заголосила на весь двор:
Папа, Джерри убили!
Слегка заступаясь за лейтенанта, замечу, что он был близорук.
Поняв, что вместо лисы он убил всем известного рыжего ирландского спаниеля, любимца полковника, коменданта военного гарнизона, беспощадный нрав которого был не менее знаменит, Грудин кинулся сначала в дом, но тут же сообразил, что спастись от расправы сможет только в родной части, и, переменив направление, рванул туда по дороге от городка. Бежать пятнадцать минут.
Стой, гад! Страшно закричала хозяйка собаки, но кинулась не догонять беглеца, а в дом, к телефону.
Звонить в часть отцу.
Что ж, Грудин сразу догадался, кто гонится за ним наперерез через ночное свекольное поле в газике с парой пылающих фар.
Отмечу, что бежал лейтенант в спорттапочках с винтовкой в руках.
Трубный батальон, наверное, самое простое сооружение в мире. Это всего лишь колоссальная груда труб разного диаметра, окруженная прямоугольником колючей проволоки с двумя вышками охраны на противоположных углах. Плюс казарма, штаб, столовая и солдатская баня. Задача батальона так же проста, как этот прямоугольник, - беречь проклятые трубы на случай войны, когда потребуется ремонтировать разрушенные противником нефтяные и газовые магистрали.
Поняв, что опередить машину ему не под силу, Грудин - была, не была! нырнул под сетку периметра, окружавшего трубы, и сразу попал в луч прожектора, которым освещается запретная полоса. Черную тень нарушителя с винтовкой в руках заметил охранник с ближайшей вышки и дал вверх автоматную очередь.
Тревога!
Грудин на последнем издыхании кинулся к КПП, чтобы предупредить дежурных о своем глупом вторжении и отменить переполох.
Но как назло, по иронии хохота, именно в эту минуту второй солдат спустился с вышки, чтобы сладко присесть орлом в лопухах внизу у лесенки. И когда дежурный офицер рванул трубку узнать, почему стрельба, первая вышка ответила: нарушитель в зоне! А вторая смолчала. Тогда офицер с перепугу дал команду общей тревоги и над батальоном взвыла сирена.
Напуганный сиреной солдат, подтянув штаны, вместо того, чтобы взобраться назад на вышку, залез в трубу и затаился. И глупостью своей увеличил панику, потому что, прибежав к пустой вышке, начальник караула сержант обнаружил наверху у перил один автомат и сдуру решил, что солдат застрелился, о чем доложил на КПП по телефону, и полез искать упавшее с вышки тело самоубийцы на земле все в тех же лопухах у лесенки.
(Если читатель думает, что автор перегибает, подчеркиваю полную точность идиотической картины.)
Но вернемся к бегущему зайцем петушку.
Грудин вбегает на КПП и признается в том, что нечаянно пристрелил Джерри, у него отнимают винтовку и тут же прячут беглеца в шкаф караула.
Охальчук врывается на КПП - поздно! Где он, суки! Дежурный офицер требует, чтобы полковник немедленно покинул расположение чужого батальона. Отодвинув офицерика, Охальчук хватает телефонную трубку на пульте, тот возмущенно требует убрать руки и получает в глаз кулаком, а полковник ревом в трубку поднимает по тревоге роту охраны дисбата и требует прислать свободных от службы солдат молнией к вражеской части.
Чем бы эта война закончилась, неизвестно, если бы не зять Охальчука, который - повторяю - примчал к Бате на мотоцикле с депешей: Джерри жив, но сильно ранен.
Только мне было не до смеха.
Теперь весь зрачок анекдота переместился на спаниеля.
Хертогенбос.
Крестьяне из деревушки Мундинген под городом случайно нашли на дороге рака. Откуда он взялся, никому не известно, потому что в той местности раков не водится. Испуганно окружив рака, они увидели, что чудище к тому же не идет вперед, а пятится назад, и не понимали, что это за зверь. Тогда, кинувшись в деревню, они колокольным набатом созвали всех и стали совещаться о том, что это такое, но все без толку. Наконец все обратились к портному, который побывал некогда в чужих краях. Озадаченный портной сказал, что, по его мнению, это либо олень, либо голубь. Но крестьяне ему не поверили - у рака не было ни рогов, ни крыльев. Тогда портной сказал, что это наверняка саламандра. Тогда простофили взяли с собой вилы и камни и, боясь подойти ближе, закидали неизвестного зверя каменьями, а место его смерти обнесли валом и высоким частоколом, чтобы ни люди, ни скот не погибли от заразы.
Бишкиль.
Три дня спустя первый слабый луч солнца прорезал египетскую тьму над батальоном, пронесся робкий слух, что Джерри пошел на поправку.
Кольцо блокады вокруг вражеской части ослабили, но Грудину передали, чтобы он и носа не показывал в военном городке. Тогда несчастного срочно отправляют в отпуск и тишком отвозят ночью в Челябинск, причем первые полчаса езды лейтенанта прячут в багажнике "Москвича".
Пора и мне везти дело о Джерри в Челябинск.
Что ж, еду в прокуратуру с тощей папочкой черного юмора.
В папке постановление о возбуждении дела, пространное объяснение Грудина, объяснительные записки свидетелей, справка из медсанчасти о "перевозбужденном младенце". Протокол осмотра места происшествия. И мое резюме с вопросом о целесообразности следствия.
Вхожу в кабинет военпрокурора.
Докладываю полковнику Парнову о том, что расследую уголовное дело, возбужденное Охальчуком против лейтенанта Грудина, который то-то и то-то...
Стараюсь быть убедительным.
Он что, рехнулся? Не верит ушам полковник, с недоверием заглядывая в дело.
Впервые прокурор забыл предложить мне сесть.
Может быть, он нарезался? Только не врите.
Он был абсолютно трезв. Просто любит собак.
Оружие изъяли? Машинально ловит нить логики в паутине абсурда прокурор.
Нет, постановление об изъятии не подписано, Охальчук у ветеринаров.
А что за пес такой? Пытается понять бредятину прокурор, слепо листая папку. От растерянности он даже забыл надеть очки.
Джерри, товарищ полковник, рыжий ирландский спаниель. Хорош в охоте на уток.
Отставить! Хватит смеяться! У вас не дисциплинарный батальон, а балаган! Если я позвоню командующему округа, он в миг снимет Охальчука с должности! Это черт знает что! Бред сивой кобылы!
Пес пошел на поправку. Может быть, все обойдется.
Прекратите ваши шуточки, товарищ лейтенант. Вы думаете, в армии одни идиоты?
Полковник в гневе хватает трубку: коммутатор, срочно соедините меня с командующим!
Бред уже заливает пожарной пеной Олимп.
Что... в Москве? Кто его замещает? Нет, спасибо.
Парнов бросает трубку и берет себя в руки.
Дело к производству я у вас не приму!
Он брезгливо отстраняет папку на край стола.
Сообщите Охальчуку, что прокуратура не клуб собаководов!
Ступайте!
Когда я возвращаюсь в Бишкиль, над батальоном уже показался краешек солнца.
Джерри завтра выписывают! Счастливо сообщает мне подвыпивший штабист, как только я схожу на станции с поезда.
Ага, ледник начинает пятиться - штаб потихоньку приходит в себя.
У пивной палатки на станции гудит кучка офицеров дисбата, все боятся поверить в хорошие новости.
Короче, до выздоровления Джерри я не знал истинного смысла слова "ликовать"...
Повальная пьянка бушевала несколько суток, Охальчук вынес Джерри на руках из джипа, спаниель облизывал сырые щеки хозяина, повара на радостях испекли весенний кулич, даже в зоне отменили рабочие дни и позволили солдатам позагорать, а расконвоированным разрешили купаться в карьере, затопленном чистой водой.
Кстати, расконвоированные, то есть те солдаты, которые пользуются абсолютным доверием офицеров и выходят из зоны, - сплошь убийцы, и все как один шоферы, из числа тех несчастных ребят, которые задавили во время учений на ночном перегоне какого-нибудь спящего посреди шоссе алкаша. Мой опыт зоны таков - лишь убийцам можно было довериться.
Я пытаюсь дождаться, когда полковник Охальчук протрезвеет, чтобы поведать горькую правду о фиаско с делом Грудина, но пиршество явно затягивается. Неожиданно меня выручает капитан Самсоньев, он легко берет со стола дурацкое дело и возвращается через десять минут с разорванной папкой, - я еще раз дивлюсь про себя силе полковника: одним махом разорвать дело толщиной все-таки страниц на двадцать, закованное в твердую папку, о, для этого нужна страсть.
Вот, лейтенант, дело закрыто, смеется капитан госбезопасности, показывая две половинки луны и кидая куски в корзину.
А затем проницательно замечает:
Поверьте, лет через двадцать вы будете вспоминать лагерь как подарок судьбы.
Положение во гроб: юноша с черепом старика
Твоя душа горит щепой смолистой,
Разбрасывая искры на лету.
Не ведая...
Циприан Норвид.
Когда стаял снег и пересохли ручьи, а уральские проселочные дороги стали снова доступны машинному колесу, я... забираюсь в штабной газик и в жаркий апрельский денек еду завершить дело, доставшееся мне в наследство еще в августе прошлого года, от предшественника-беглеца лейтенанта Петрушина. Дело сумасшедшего рядового Драницкого... Вот уже больше полугода он находится в психиатрической клинике, и пора ставить точку в этой возне.
Нет ничего печальней сумасшедших домов в глубокой провинции.
Даже кладбища смотрятся веселей.
Длиннющий барак, дощатый гроб, окруженный разломанным забором, ржавые решетки на окнах, кучи воронья на помойке, пар над прачечной, кухонный лязг кастрюль из столовой и прочие шумы, запахи и блеск нищеты русского милосердия. Особенно дико выглядит бюст Ильича на каменном столбике, крашенном серебряной краской, посреди разбитого цветника, где в чернозем высажена уколами пальца зелень рассады.
Мой газик окружает свора собак, я не решаюсь спрыгнуть с подножки в лающий частокол, и мой шофер давит на бииппппппппп... пока на крыльцо не выбегают санитары. Два толстяка.
Эти рожи надо видеть, описывать их бесчувствие бесполезно. На ум приходит знаменитое умозаключение скептика Пиррона о том, что истинный философ должен быть образцом абсолютной атараксии, или невозмутимости, наподобие корабельной свиньи, которая вовсю лопает бурду из корыта в самый разгар шторма, не обращая внимания на бурю.
Пирроновы свиньи разгоняют собак и сонно ведут лейтенанта к дежурному врачу. Последний санитар скучным лязгом закрывает за мной двери, а первый открывает новую дверь, только дождавшись сзади поворота ключа. И вдруг я остаюсь один-одинешенек посреди широкого коридора.
Кабинет врача в конце, крикнул санитар и скрылся, свинтус, закрыв дверь.
Слева и справа раскрытые настежь палаты, и вокруг вкусненького лейтенанта в погонах тотчас начинает густеть толпа несчастных созданий. Их взгляды не предвещают ничего хорошего. Первым ко мне подступает меланхоличный верзила, который медленно поднимает кулак и тянет в мою сторону голую длинную руку, я начинаю пятиться и упираюсь спиной в стену, еще шаг верзилы - и кулак повисает у моего лица.
Боря, миролюбиво мычит несчастный, и только тут я понимаю смысл угрожающей сцены: на кулаке психопата крупно выколото "боря".