— Эй, мусор, за что солдатиков-то захватил! Отпусти!
— И не милицейская это обязанность. Солдат арестовывает военный патруль, — слышен чей-то бас.
— Что ж, им и праздники нельзя погулять! — доносится из толпы.
— Разойдись! — кричит Степан, ничего не объясняя толпе и не останавливаясь.
Эди-бэби усмехается. Народ твердо уверовал однажды, что тот, кого власть арестовала, — страдалец, даже если до этого страдалец стрелял в народ из автомата, как, говорят, и поступил один солдатик в Москве на Курском вокзале. Девушка ему изменила, ну, он притопал с автоматом на вокзал и давай стрелять в толпу из Калашникова. Умом помутился. Идиоты! — думает Эди-бэби презрительно.
Его размышления прерывает Саня, который говорит ему тихо, стараясь, чтобы не слышал ни гигант сержант, ни грузин, идущие рядом:
— Эд, смени меня, доведи жеребца до отделения, но внутрь не заходи ни за что, понял? Я тоже… пойду отолью. — Саня многозначительно смотрит на Эди и, моргнув ему, отходит в толпу, даже не сообщив о своем уходе Степану.
Эди-бэби не понимает, почему нужно отказываться от заслуженного ими всеми триумфа. Почему ребята отказались идти в милицию и предстать перед грозным майором впервые как герои, а не виновные в том или ином безобразии преступники и хулиганы? «Глупо! — думает Эди-бэби. — Глупо. В следующий раз, если бы кто-то из них попался на каком-нибудь мелком деле, майору, может быть, пришлось бы их простить. Прощают же они своим дружинникам…»
Однако Эди-бэби понимает, что, раз старшие ребята решили отказаться от удовольствия триумфа, значит, у них есть какое-то объяснение для этого. Какое, он не знает, но он привык верить Сане. Посему Эди-бэби хватается за бицепс сержанта и послушно шагает вместе с караваном к отделению.
Но, дойдя через несколько минут до сложенного из белого кирпича, как и почти все другие дома Салтовского поселка, здания 15-го отделения милиции, Эди-бэби, будто бы замешкавшись, остается за дверями, предоставив грузину гордо протискиваться в дверь вместе с охраняемым им гранитным сержантом. Все зеваки тоже дружною толпой вливаются в вестибюль отделения. Эди же стоит с минуту у двери, затем спокойно уходит прочь. Опытный Эди.
Спустя несколько минут Эди-бэби идет по Материалистической и размышляет, мысленно сводит свои счеты с милицией. Однажды вечером здесь же, у отделения, он невинно проходил мимо, ему было тринадцать, тогда Эди-бэби носил еще длинные волосы, два мусора подозвали его, а когда он подошел, как мудак, ничего не подозревая, силой втащили его внутрь и представили вместе с еще десятком задержанных для опознания какой-то бледной девушке. Как потом узнал Эди-бэби от коллег по несчастью, девушка только что была изнасилована бандой подростков. Девушка не указала на Эди-бэби, хотя довольно надолго задержалась взглядом на его лице. Девушка ни на кого не указала. Разочарованные милиционеры, ругаясь, — Эди-бэби знал, что они пьяные, от них несло перегаром, — выстригли ему тогда ржавыми ножницами все волосы с затылка и, наградив несколькими ударами в живот, вышвырнули его на улицу, таким образом нажив себе и всему милицейско-полицейскому роду еще одного непримиримого врага. Врага до гроба.
Эди-бэби твердо уверен, что весь род человеческий разделяется на две категории — на людей, которых можно бить, и на тех, кого нельзя. Его — Эди-бэби — бить нельзя. Когда после его и Чумы побега в Бразилию дрожавший от злости и собственной слабости отец впервые в жизни ударил его, одиннадцатилетнего, Эди-бэби сделался белым, как стена, у которой он стоял, и крикнул отцу, тоже дрожа: «Ну, ударь меня еще! Ударь! Ударь!» Как потом рассказала ему мать, у него были безумные глаза, а лицо его из белого сделалось зеленым.
Отец больше никогда не бил его. Потому что тогда Эди-бэби сказал себе, что, если отец его ударит еще раз, он зарежет отца ночью. Отец, наверное, прочитал мысли Эди-бэби в этот момент и испугался. В лице Эди-бэби была ненависть.
Отец понял.
Другое свое физическое столкновение с милицией, в тот раз ему сломали два ребра, Эди-бэби воспринимает намного легче, потому что он — Эди-бэби — был виноват и побили его справедливо. Несправедливо, что сапогами, и несправедливо, когда рассвирепевшие мужики бьют сапогами малолетку, но причина у них была, и достаточная причина, думает Эди-бэби. Все же это он, Эди-бэби, ударил ножом дружинника. Был Эди-бэби пьян, один из тех немногих случаев, когда он был пьян до бессознания, но разве это смягчающее обстоятельство? Эди-бэби строг по отношению к себе, и, если он виноват, он не отказывается.
В тот раз ему повезло необыкновенно. Сидеть бы Эди-бэби и посейчас в колонии или в тюряге, если бы не учился Вениамин Иванович в бытность свою молодым курсантом в военном училище вместе с курсантом по имени Иван Захаров и даже жил с ним в одной комнате.
Судьба. Эди-бэби знает, что он везучий.
23
Случилось все это совсем недавно. Летом. Эди-бэби был приглашен на день рождения Славки Панова. Славка, Эди-бэби его почему-то не любит, ничего особенного из себя не представляет — маленький, коренастый, круглоголовый паренек с чубчиком, жулик-карманник. Но Славка умеет быть нужным всем, потому его все знают. Вот и сейчас Костя Бондаренко собирается вместе с Эди ограбить дом богатого дяди Левы по наводке Славки. Это ради дядилевиной крепости-дома на Ивановке покупают они ТТ у Кольки Варжаинова. Эди-бэби потащил к Славке на день рождения Вовка Днепровский, летом они еще очень дружили с Вовкой. Точнее говоря, они за день до этого познакомились.
Вовка Днепровский тогда только что пришел из детской колонии. Вовке четырнадцать, но он выше Эди-бэби на полголовы, тощий как жердь, и голова у Вовки маленькая. Вовка, как и Эди-бэби и Костя, — офицерский сын, но отец Вовки, подполковник Днепровский, с ними не живет, он бросил Вовку, и старшего брата Толю, и Вовкину мать уже несколько лет назад. Вовка — друг Гришки Приймака, они вместе сидели в колонии, Гришка их и познакомил.
Ради знакомства Вовка и Эди-бэби напились. Напившись и поняв друг друга, они решили пойти ко 2-й Советской больнице и обворовать продовольственный магазин. Так они и сделали, только зашли к Вовке домой за рюкзаком. Эди-бэби стыдно за это «ограбление», его ужасно потом стыдил Костя. «Неумелая работа деревенских сопляков, разнесших витрину оглоблей, — сказал Костя. — Мудаки! Идиоты! Два алкоголика! — сказал Костя. — Кто же так идет на дело! Кто так делает дела?»
Действительно, оба пьяные, Вовка и Эди-бэби бросили в витрину продовольственного магазина булыжник. И витрина не разбилась. Потому что они бросили булыжник в центр витрины. Большое стекло спружинило и отбросило камень. Эди-бэби стыдно вспоминать, сколько шуму они наделали, пока разбили витринное стекло…
Набрав полный рюкзак водки, Эди-бэби и Вовка даже не пытались искать в магазине деньги. Они спокойно, прямиком — Эди-бэби начисто забыл в тот момент все Костины инструкции о методах, какими можно сбить со следа милицейских собак, забыл о воде, табаке, нафталине — отправились к Вовке домой и, спрятав рюкзак в подвале под домом, с двумя бутылками поднялись к Вовке в квартиру. Не обращая никакого внимания на крики истеричной Вовкиной матери, новые друзья выпили еще бутылку и улеглись в Вовкину кровать. Вовка только бросил матери: «Заткнись, старая сука, или Эд тебя выебет!» — и он и Эди-бэби уснули в обнимку. Наутро был день рождения Славки.
В тот июльский день было ужасно жарко, может, это был самый жаркий день в году. Славка живет в десятиметровой комнате в бараке, одноэтажном деревянном здании, стоящем на задах, недалеко за Тришкиным и Вовкиным домами, у самой реки. Вернее, речка, разделяющая Ивановку и Салтовку, давно обмелела, только камышовые заросли да болотистые лужи с летающими над ними тучами комаров отмечают место, где была речка. Почему Славка живет в бараке, Эди-бэби понятно — его отец и мать осуждены за экономические преступления, потому Славка живет с дедом. В бараках живут обычно старые или неспособные бороться за жизнь люди. Молодые, один за другим, получают квартиры или комнаты в новых домах. Бараков очень мало и становится все меньше. До этого Эди никогда не был в бараке.
Если бы не Горкун, может быть, они бы так не напились, даже если учесть жару и десять бутылок ворованной водки, принесенных Вовкой и Эди-бэби на Славкин день рождения. Горкун совсем старый мужик — ему уже больше чем 30 лет, из них половину он провел на Колыме. Горкун получил три срока, по пять лет каждый, и все их отбыл на Колыме. Три срока — это как быть трижды Героем Советского Союза, потому все малолетки, да и взрослые воры смотрели на Горкуна, только что освободившегося в очередной раз, с большим уважением. Но на Славкином дне рождения в бараке и в свете последовавших за днем рождения событий Эди-бэби понял, что Горкун хотя и неплохой мужик, но человек конченый, разрушенный, и ни Эди, ни Костя, мечтающие стать героями-преступниками, не хотели бы иметь такую судьбу, как Виктор Горкун. Хотя Горкун, может быть, и спас Эди-бэби от смерти, как он утверждает.
Напились они еще, может быть, и потому, что было мало закуски. Впрочем, теперь Эди-бэби уже плохо помнит, много было закуски или мало. Помнит, что в бараке было жарко, как в бане, — не помогал ни постоянно вертящийся вентилятор, ни открытые форточки. Ребята и девочки пили теплую водку и закусывали ее такой же отвратительно теплой едой. Сидели Славкины гости на двух кроватях — дедовой и Славкиной, а стол стоял между кроватями. С наступлением сумерек Горкун предложил перейти пить к нему.
Оказалось, что мать Горкуна живет в одном доме с Томкой Гергелевич. Сказать, что Горкун живет в одном доме с Томкой, было бы неправильно, так как Горкун практически жил на Колыме и больше нескольких месяцев ему еще ни разу не удалось провести на свободе. К Горкуну они прихватили оставшуюся водку и выпили впятером — Горкун, Эди, Вовка Днепровский, Славка и еще один Вовкин приятель, Иван, у которого отец работает копачом на кладбище, то есть копает могилы, — еще несколько бутылок, закусывая салом. Сало Горкун резал своей старой финкой с бронзовыми усиками и наборной, из цветной пластмассы, ручкой. Этой-то финкой через несколько часов пьяный Эди-бэби и ткнул дружинника.
Допив водку, все дружно решили повеселиться — поехать в Краснозаводской парк на танцы. Краснозаводской парк был не их территорией, он принадлежал дальней Плехановке, и, значит, там можно было «найти на свою жопу приключений», как выражается строгий Костя Бондаренко, может быть, с кем-нибудь подраться. Собственно, нельзя утверждать, что все они отправились в Краснозаводской парк именно с твердым и ясным намерением подраться, нет, скорее ребятам хотелось разгуляться после выпитого, и всех их дополнительно возбуждало присутствие опытного урки и бандита Горкуна.
Опытный урка был пьян куда больше других, так как среди обширного ассортимента болезней нажил себе на Колыме еще и язву желудка, и потому он даже и не заметил, что Эди-бэби сунул себе в задний карман его, горкуновскую, финку, дабы возместить себя за отсутствие обычной опасной бритвы. Эди-бэби никогда не покидал территорию Салтовского поселка без оружия, а времени зайти домой у него не было, хотя его дом был в полсотне метров от горкуновского жилища — виден даже из окна. Вот почему позже в деле Эди-бэби фигурировала горкуновская финка, а не его опасная бритва.
История была проста, как сама жизнь на Салтовке, Тюренке или Плехановке. Такие истории обычно и приводили салтовских, тюренских и плехановских или журавлевских ребят в тюрьмы, колонии и лагеря. Горкуну понравилась здоровенная рыжая девка, стоящая с подругами и парнями в одном из укромных углов танцплощадки. Но к его несказанному удивлению, она смело и вызывающе отказалась пойти с ним танцевать, а ребята, стоящие с ней, даже позволили себе улыбнуться, глядя на очень пьяного и почти лысого Горкуна. Лысину, как и язву желудка, Горкун привез с Колымы.
Тут-то на сцене и появился Эди-бэби в белой рубашке, расстегнутой на груди, и с финкой. Сейчас уже трудно восстановить мелкие детали тогда происшедшего, но, по всей вероятности, Эди-бэби обиделся за старшего товарища, который оказался недостаточно хорош для рыжей девки и ее приятелей. По-видимому также, Эди-бэби воспринял отказ рыжей потанцевать с Горкуном как личное оскорбление.
Эди-бэби не стал тратить времени попусту, а механическими шагами маньяка подошел к девке и вынул из кармана финку. Как потом свидетельствовал менее всех тогда пьяный Славка, Эди-бэби не был похож на пьяного, напротив, он был очень аккуратен в движениях и спокоен. Вынув финку, он приставил ее к одной из грудей рыжей и слегка надавил. Рыжая подалась спиной к забору танцплощадки, у которого она стояла, и на некоторое время избавилась от острия финки, но неумолимый Эди шагнул за ней к забору, одной рукой схватил ее за пояс платья, рыжая была подпоясана пластиковым поясом, и опять поместил острие финки под соответствующую его правой руке ее левую грудь и надавил. У девок, ходящих на танцы в Краснозаводской парк, большие груди. Глядя девке в глаза, Эди-бэби сказал: «Я считаю до трех. Если на «три» ты не пойдешь с моим другом танцевать…»
Глядя в мутно-зеленые и совсем невменяемые глаза малолетки, взрослая девка, ей было лет двадцать пять, поняла, что лучше не ждать до трех.
— Я иду. Иду, — сказала она. И пошла. И вскоре уже танцевала с Горкуном.
Эди-бэби удовлетворенно стоял и смотрел на дело рук своих. Может быть, он думал, что Горкун и девка составляют хорошую пару. Никто не знает. Никто не спросил, что Эди-бэби думает. Ребята, бывшие с девкой до этого, куда-то исчезли, и все, кто видел эту сцену, по тем или иным причинам предпочли не вмешиваться. Опытные люди знают, что нет ничего хуже пьяного до бессознания малолетки с финкой. Хуже противника не бывает.
Только когда вся компания вывалилась с танцплощадки, в двенадцать ночи танцплощадка закрывалась, Эди-бэби и его ребята столкнулись у выхода с друзьями рыжей и отрядом дружинников. Ни у кого из пьяных ребят не было с собой оружия, только у Эди. А может, оружие было, но Эди об этом не знал. Поэтому он вынул финку и рванул вперед. Четверо его приятелей с криком бросились за ним. Никому не хотелось встречать ночь на жесткой лавке в отделении милиции.
Краснозаводской парк — настоящий парк, он густо зарос кустами и деревьями, кое-где его пересекают небольшие овражки и ложбинки, так что Эди и его друзьям удалось уйти без особого труда. Эди показалось, что он таки задел одного из дружинников финкой, он слышал крик боли и помнил свой выпад, но все это теперь уже не имело никакого значения, раз они ушли.
Они бы и ушли, если бы не мудак Славка. Иван и Вовка Днепровский попрощались с остальными у ограды парка, отделились, а Эди, Горкун и Славка, все еще пьяные, полезли через забор, намереваясь уйти в другом направлении. Уже за оградой дурак Славка почему-то ударил ногой, обутой в тяжелый ботинок, по одной из подпорок, поддерживающих деревянный щит с намалеванным на нем призывом: «Сделаем наш парк самым зеленым в городе! Соблюдайте чистоту!» Щит с треском свалился, и почти тотчас же от ограды отделились две невидимые доселе фигуры в милицейской форме и арестовали Эди-бэби и Горкуна. Невероятная несправедливость происшедшего заключалась в том, что преступник — Славка — сбежал, перелез обратно в парк и был таков.
Когда их привезли в подпункт милиции Краснозаводского парка и выводили из машины, Эди-бэби тотчас понял, хотя все еще был пьян, что ему здорово не повезло. Их встречали те же самые лица тех же дружинников, сквозь которых им удалось прорваться за полчаса до этого. Только одно лицо отсутствовало.
Эди-бэби вырвался и побежал. И милиция, и дружинники бросились за ним. Далеко убежать Эди не мог, одно из неудобств очень сильного опьянения. Его свалили без труда, ударили несколько раз сапогами, подняли, втащили в подпункт, и тогда все увидели, что это тот самый малолетка, который пырнул их товарища финкой, товарища забрала «скорая помощь», и, хотя врачи сказали, что рана неопасная, «будет жить!», несмотря на порезанное легкое, Эди-бэби начали бить серьезно и методично, очевидно желая забить его до смерти. Такие случаи бывали. Эди-бэби не повезло, что он попал к тем же людям и спустя всего полчаса.
После нескольких хороших ударов Эди-бэби упал на плитками выложенный пол и только и мог, что, закрыв руками от ударов свою голову, уповать на судьбу. Если бы Эди верил в Бога, он, пожалуй бы, молился, но Бог на Салтовском поселке, на Тюренке и в Краснозаводском парке и вокруг него живет только в слабых старушечьих головах. Ни милиции, ни Эди-бэби и его друзьям Бог не нужен в их жизни и отправлении их нехитрых взаимовраждебных обязанностей. «Главное, чтобы не попали в голову!» — думал Эди-бэби, лежа на каменном полу и принимая на себя удары тяжелых милицейских сапог. С мыслью о своей драгоценной голове он и потерял сознание.
24
Очнулся он в камере и едва смог, сопровождаемый дежурным, дойти до туалета. Последующие события развивались с рутинной обязательной скучностью, идентичной для всех полицейских участков мира, а именно: приходили одна за другой гражданские служащие милиции, обычно изрядно потрепанные жизнью блондинки с серыми лицами, арестованные ночью хулиганы и преступники просились в туалет или хотели пить. Отвратительно воняли первые утренние сигареты дежурных, в камерах кряхтели, сморкались, топали, ругались между собой, пока еще лениво. Начинался обычный, как всегда чудовищный, грязный и серый милицейский понедельник.
Таких, но уже тюремных понедельников в жизни Эди-бэби было бы еще очень много, но если тебе везет, то тебе везет в этой жизни. Эди-бэби тупо сидел на лавке в камере, справа от него сидел толстый дядя Федя, жлоб, арестованный ночью за то, что бегал с топором за собственной женой, а слева — какой-то парень, которого «взяли ни за что». Эди-бэби знал, что 90 % личностей, оказавшихся во всякий понедельник утром в милицейских камерах, ответят, что их взяли ни за что. Эди-бэби сидел, а судьба в виде отдохнувшего, свежего, только что вернувшегося из отпуска майора Ивана Захарова уже приближалась к нему, сопровождаемая подобострастным дежурным с приходной книгой в руках. После отпуска майор был полон решимости наконец навести порядок в своем отделении. Обычно он опускался до грязной работы проверки арестованных собственной персоной едва ли раз в месяц.