Эди думал, что он не переживет унижения. И он был дико зол на тренера за то, что тот поставил его, новичка, в первый раз пришедшего на тренировку, бороться с Борисом, старше его на пять лет и имеющим второй разряд, в то время как Эди еще предстоял долгий путь даже до третьего.
Эди бы никогда не вернулся в этот мир кожаных матов, пронзительного запаха мужского пота, в мир атлетов в разноцветных борцовках, если бы не тот же Борис. После тренировки, подойдя к Эди у выхода из Дома культуры строителей, коротко остриженный и тощий, Борька спросил его дружественно, что резко контрастировало с безжалостным Борькой, только что ломавшим ему шею своими железными захватами:
— Тебя Эдом зовут?
— Да, — мрачно подтвердил Эди-бэби.
— Ты не расстраивайся, Эд, — сказал Борис. — У нашего Арсения своя тактика. Он всегда ставит новичка с опытным борцом, и, если новичок приходит на следующее занятие, значит, у него есть сила воли и он будет хорошим борцом. Большинство ребят не появляются на следующей тренировке. Но ты, конечно, придешь в следующий раз?
Эди-бэби уже решил, что никогда больше не появится в борцовской секции Дома культуры строителей, никогда больше не позволит подвергнуть себя унижению, но ему стало стыдно перед этим парнем-сталеваром, и он пришел. И не пожалел, потому что на второй тренировке Арсений вначале показал новичкам несколько несложных приемов, а потом разбил ребят на пары, причем новичков поставил с новичками, и они поборолись. В схватке с хулиганистым тюренцем Витькой Ефименко Эди-бэби получил свой первый борцовский триумф, Эди оказался очень цепким, как выразился тренер, и получил победу.
Борька Чурилов странный парень. Таких на Салтовке больше нет. И на Тюренке нет. Сестра Борьки живет на Журавлевке, Борька со своей старушкой матерью живет на Салтовке.
Почему Борька странный? Потому что его нельзя отнести ни к какой категории. Борька, безусловно, не шпана, и хотя Борька работает на одном и том же заводе «Серп и Молот» сталеваром уже несколько лет, однако и нормальным пролетарием Борьку не назовешь. Разве будет нормальный пролетарий всю свою зарплату тратить на книги? Да у них хорошо если несколько книг есть в доме. А у Борьки вся длинная и узкая, как трамвай, комната забита книгами. Скоро за книгами будет невозможно найти в комнате худого Борьку и его насмешливую, тоже худую старушку мать.
Почему еще Борька странный? Ну, например, Борька не пьет, как другие ребята. Хотя Эди-бэби и пьет сам, но он уважает Борьку за то, что он не пьет. Не хочет — не пьет, что, в самом деле, он обязан пить, что ли?
Отца у Борьки нет. Эди-бэби даже не знает, погиб ли Борькин отец на фронте или что другое приключилось с Борькиным отцом, Борька не рассказывает о своем отце, это его дело. Единственное, что знает Эди об Иване Чурилове, что он, как и Борька, был рабочим. Борькина мать верит в Бога. Но в отличие от других верующих в Бога, которых Эди-бэби привелось встретить в его жизни, Борькина мать верит в Бога весело. В самом солнечном углу их комнаты-трамвая Борькина мать держит портрет Бога, называемый «икона». К Борькиной матери порой приходит агитатор, убеждая ее снять икону, но Борькина мать только смеется. Борька же, хотя сам и не верит в Бога, очень злится, что агитатор пристает к его матери, и даже обещал спустить агитатора с лестницы, если он не прекратит ходить в его отсутствие к матери.
Борька говорит, что он потомственный рабочий и что в гробу он видел агитатора. Борька очень любит свою старую и насмешливую мать, и они прекрасно живут вместе, хотя салтовские сплетницы и сплетники считают, что Борька и его мать ненормальные, что, может быть, они даже сектанты. Сплетники говорят, что это ненормально, когда взрослый парень, такой, как Борька, живет со старухой матерью, не пьет, не курит, не ругается, не ходит на танцы и не интересуется девушками. Поэтому он, должно быть, сектант.
«Идиоты! — думает Эди. — Если человек не такой, как все, салтовское общество, все эти тети Маруси и дяди Саши, тотчас объявляют его или сумасшедшим, или сектантом». Но Эди знает, что Борька не сектант — он йог, у него совсем нет живота, он умеет втягивать живот до позвоночника. Борька — йог, Эди читал о йогах.
7
Эди-бэби перескакивает от Борьки к своей собственной личности. Покончив с брюками, он достает из большой сетки, вывешенной в форточку, на ноябрьский прохладный воздух, — салтовский «холодильник» образца 1958 года — салат «оливье» в банке и, не утруждая себя тарелкой, начинает есть салат прямо из банки, так быстрее. И его, Эди, как сказала ему Ася, все считают ненормальным. «Все» — это не Кадик, и не Ася, и уж не Борька Чурилов, но даже Саня Красный считает. «Почему?» — размышляет Эди.
Ну, во-первых, он пишет стихи, и Саня Красный говорит, что Эди — второй Есенин. Еще несколько девочек пишут стихи в восьмой средней школе, но Эди пишет стихи, которые запоминаются людям и нравятся им. Прошедшим летом он читал свои стихи на пляже толпе народа, и его стихи восторженно приветствовали. А после чтения к нему подошел человек с бородой и в красных плавках и спросил, можно ли его на пару слов.
Сидя в тени под грибком вместе с Эди и угощая его вином из фляжки, вино было сухое — хорошее вино, как у Аси в доме, — бородатый человек сказал, что Эди талантливый парень и что ему нужно учиться. Человек снабдил Эди адресом харьковского поэта по имени Револьт Бунчуков и сказал Эди, чтобы он обязательно пошел в поэтическую студию, которой руководит Револьт Бунчуков, там его многому научат.
— Эд! Эд! — закричал Саня.
Салтовская шпана всегда приходит на пляж в количестве не менее полусотни, на случай, если нападут журавлевцы. Тогда они все расположились под кустами и разливали водку. Саня, конечно, восседал, выделяясь фигурой Геринга, в тени, на голове его была чалма из полотенца, Саня боится солнца. У него и так немецкая кожа вареного рака.
— Эд! — заорали теперь уже все ребята.
— Ты у них популярная фигура, — усмехнулся бородатый. — Свой поэт. Иди, иди, — сказал он, — не смею задерживать. Но к Бунчукову ты все-таки сходи, тебе нужно развиваться, нужны новые интеллигентные друзья. С этими, — бородатый кивнул в сторону салтовских ребят, — ты далеко не уедешь.
Эди ушел тогда, положив в плавки клочок бумаги с адресом Бунчукова, про себя осуждая бородатого и обидевшись за салтовских ребят. Мудак бородатый, салтовские ребята — хорошие ребята, дружные и куда более интересные, чем тюренцы.
Эди ест салат «оливье», он любит всякую еду, в которой есть мясо, и думает: «Чего они все заладили: «Ты не такой! Ты — другой!..» И этот бородатый летом, и Ася, и Славка Цыган, и Борька Чурилов, и… самое смешное, что и капитан Зильберман говорит ему, что он особенный, не такой, как все ребята».
— Эдуард, — убеждал его капитан в последний раз, Эди сидел в его кабинете, — брось якшаться со шпаной, у них у всех одна дорога — в тюрьму. И мне, признаюсь, — сказал Зильберман с серьезной решительностью, — их вовсе не жалко. Но ты, Эдуард, загубишь себя, если не остановишься. Брось воровать, я знаю, что у вас с Костей Бондаренко банда! — объявил Зильберман внезапно, посмотрев «проницательным» взором на Эди. Зильберман считал, очевидно, что его взор проницательный, на самом деле он только смешно выпучил свои коричневые глаза.
Эди-бэби ничего не сказал в ответ. Пусть поговорит Зильберман.
— Ты же умный парень, Эдуард, остановись, пока не поздно, — продолжал капитан. — Мать говорит, что ты хочешь бросить школу. Не делай этого, это самая большая глупость, последствия которой скажутся на всей твоей жизни. Окончи десять классов, и ты сможешь поступить в Литературный институт имени Горького в Москве, будешь профессиональным поэтом, способности у тебя есть, нужно только учиться.
Эди ничего не сказал, он наблюдал, как одна муха пытается выебать вторую муху, но вторая муха, очевидно, не хотела ебаться с первой мухой и все время с досадливым жужжанием улетала.
Проследив за взглядом Эди-бэби, Зильберман покачал головой и продолжал:
— Посмотри даже на меня, — сказал Зильберман, поставив свою маленькую ступню в милицейском высоком сапоге на стул и покачивая ею.
Эди-бэби посмотрел на карликового Зильбермана с улыбкой.
— Я уже пожилой человек, — продолжал Зильберман, — и тем не менее продолжаю систематически заниматься самообразованием. Вот, — показал он на пачку журналов на своем столе, — читаю польские журналы. Зачем? Интересуюсь потому что жизнью и культурой…
8
Да, думает Эди, не очень много общего между ханыгой Славкой Цыганом и капитаном Зильберманом, но говорят они дословно одно и то же. Эди-бэби тоже кажется, что он немножко другой, чем все салтовские ребята, вернее, ему кажется, что до драки с Юркой Обеюком он был очень другой, очень отличался от ребят. Теперь он отличается, но не так.
8
Да, думает Эди, не очень много общего между ханыгой Славкой Цыганом и капитаном Зильберманом, но говорят они дословно одно и то же. Эди-бэби тоже кажется, что он немножко другой, чем все салтовские ребята, вернее, ему кажется, что до драки с Юркой Обеюком он был очень другой, очень отличался от ребят. Теперь он отличается, но не так.
Конечно, рассуждает Эди, то, что он видит сумасшедшую Тоньку голой в своих снах, веское свидетельство в пользу того, что он сумасшедший. Очень-очень сильное свидетельство. И то, что он занимается онанизмом, тоже не назовешь нормальным явлением. Эди-бэби стыдно даже вспоминать о своих тайнах, о слепленных пожелтевших листках календаря. Кроме этого, есть еще одна вещь, которую Эди относит в пользу довода, что он ненормальный, урод. Дело в том, что Эди-бэби никогда еще в своей жизни не ебался. Он мальчик, а не мужчина.
Никто из ребят, конечно, не знает, что он никогда не ебался, а то бы они над ним смеялись. На словах все салтовские ребята ебутся, но иногда Эди-бэби кажется, что, например, Витька Головашов тоже еще не ебался, как и он, Эди, и только стыдится признаться. Больше всех ебется в их классе Борька Хрушков, он на два года старше других ребят и давно уже бреется. Борька — пловец и чемпион области, если б не был он чемпионом, его бы давно из школы выгнали, учится он плохо. Но девочки любят Борьку, потому что он известный, его фотографии появляются в областных газетах круглый год, а один раз его, Борьки Хрушкова, лицо напечатала даже киевская «Правда Украины».
Доев салат, Эди возвращается на веранду за своими туфлями и желтой курткой. Одеваясь, он грустно думает, что все ребята считают, что он и Светка ебутся, а они нет, они только целуются и гладят друг друга. Несколько раз Эди пробовал стащить со Светки трусики, но она упирается, боится. Светка говорит Эди-бэби, что она никогда не ебалась, а Эди-бэби скрывает от Светки, что он еще не мужчина. Впрочем, жирный Адам из Светкиного дома утверждает, что Светка давно ебется, а Эди-дурак не знает этого. Эди не верит Адаму, потому что Адам когда-то ходил со Светкой, а Светка его бросила, потому что он скучный…
Однажды Эди даже специально напоил Светку, чтобы, как говорят ребята, «трахнуть» ее. Напившаяся Светка очень блевала, лежа на кровати родителей Сашки Тищенко, у которого они тогда гуляли. Эди-бэби только и успел нагнуть ее голову с кровати к полу, чтобы Светка не заблевала постель Сашкиных родителей. Когда Светка наконец проблевалась, Эди-бэби пришлось принести в спальню таз с водой и вымыть заблеванный Светкой пол, потому что сама Светка не могла встать и только мычала, когда Эди-бэби ее ругал.
Вымыв пол, Эди опять выключил свет и попытался трахнуть Светку. Может быть, он бы ее и трахнул, если бы не ее трусы. На Светке были черные трусики, сидевшие на ее кукольной попке очень плотно, Светка вся как кукла, у нее и рожица кукольная, и ее щеки кукольные, и у Светки большие ресницы куклы. Иногда Светка сама смеется над собой и, опрокидываясь назад, автоматически закрывает глаза и говорит механическим голосом: «Ма-ма!» или «Уа-уа!» Так вот, Эди-бэби тащил со Светки трусики изо всех сил, но трусики не снимались, а когда Эди хотел просто разорвать их на Светке, то не смог этого сделать, ибо трусики были из плотной черной ткани, блестевшей, как шелк, под лучом фонарного тюренского света, падающего из окна. Только провозившись с трусиками с полчаса, Эди наконец догадался, как их снять. Трусики просто застегивались на боку у Светки двумя пуговицами. Близорукий и неловкий Эди пуговиц не заметил.
Это ужасно, что Эди близорукий, хотя многие вещи в жизни он предпочел бы не видеть. Например, до четвертого класса, когда ему наконец насильно купили очки, он считал свою мать очень красивой. Но, надевши очки, он не только увидел в окно группу ребят, бьющих тогдашнего его приятеля, горбатенького Толика Переворачаева у них во дворе, на снегу, но также заметил с ужасом, что на лице у его матери есть морщины и на ее коже — поры, и от увиденного Эди-бэби стало грустно-прегрустно, и он снял очки, решив надевать их только для того, чтобы читать и писать, и только дома, но не в школе.
Трусики же со Светки Эди-бэби все-таки стащил, Светка пьяно пыталась противостоять его действиям, но не очень-то и могла, у нее не было сил. Она только несколько раз сказала пьяно-сонным голосом: «Нет! Нет! Ох, нет!» — и замерла уже без трусиков, платье ее из тафты Эди задрал вверх, и Светка только механически прикрыла рукой там, где у нее было отверстие, в которое Эди-бэби должен был вставить свой член.
Эди-бэби сдвинул Светкину руку и потрогал это место своей рукой. Место это, чуть припорошенное у Светки темно-рыжими волосками, было горячее. Отняв руку, Эди-бэби потрогал свой член. Он был холодный.
9
Член у него тогда так и не встал. Чего только Эди-бэби с ним не делал, дергал его и тянул, пытаясь сделать свой член твердым и сильным, но нет — член так и оставался мягкой резиновой трубкой. Эди-бэби даже вышел из спальни, правда, совсем ненадолго, только на минуту, посоветоваться с Сашкой Тищенко, потому что боялся, что кто-нибудь из ребят войдет в темную комнату с белеющим на кровати телом куклы-Светки и, как знать, может быть, у вошедшего член встанет на Светку.
Сашка Тищенко сказал, чтобы Эди подрочил. Но Эди и сам знал, что нужно подергать член рукой, именно этим он и занимался последние полчаса в спальне Сашкиных родителей, отвернувшись от Светки и ее бедер и живота.
Потом Светка очнулась, а Эди-бэби стал думать о том, каким способом он покончит с собой. Потому что пережить такой позор, такое ужасное унижение его мужского достоинства он не мог.
Пока он придумывал способ, скорчившись в углу кровати у ног Светки, Светка встала, отряхнулась, повозившись за спиной Эди, надела трусики и, оправив платье, села рядом с Эди. У Эди было такое ощущение, что Светка была не совсем уж без сознания, как ему все время казалось, и от еще большего стыда он совсем спрятал свое лицо, закрыв его рукой.
— Брось, — сказала Светка. — Не получилось сегодня — получится потом. Большое дело!
— Я не хочу больше жить! — сказал Эди-бэби глухо.
— Дурак! — сказала Светка, — я тебя люблю. Ты лучше всех ребят. — И Светка поцеловала Эди в ухо, немножко неловко, она хотела в щеку, но Эди дернулся, и получилось, что в ухо.
Неизвестно, что бы произошло потом, будь они одни в квартире, может быть, Эди и трахнул бы Светку, в конце концов, он не верил, что он импотент, то есть тот, у кого не стоит член. Каждое утро, когда Эди просыпался, он обнаруживал, что член у него стоит, даже если ему и не снилась ночью сумасшедшая Тонька. Но тут в спальню пришли Катька, которую все зовут почему-то «Киса», хотя она и не похожа на кошку, и Ритка, которая ходит с Гариком-морфинистом, и позвали Светку и его танцевать. И им пришлось пойти, тем более что и до этого ребята пытались много раз выкурить их из спальни, кроватей в доме было не много, и каждому хотелось попробовать трахнуть свою девочку.
Когда Сашка Тищенко спросил Эди, трахнул ли он Светку, Эди коротко сказал — «Да». Хотя настоящий мужчина врать не должен.
10
Через час Эди-бэби уже стоит вместе с Гришкой, только что опять, в третий раз, вернувшимся из детской исправительной колонии, у грязного ручья, за сараями, в ста метрах от пятнадцатого отделения милиции, и они разговаривают об убийстве. Денег у Гришки нет, и потому все, что он может сделать для Эди-бэби, это выпить с ним бутылку биомицина и поговорить.
Гришкин покойный дед был аристократом, Гришка утверждает, что графом, и старым большевиком. На стене комнаты, где Гришка живет вместе с глухонемой матерью, висит выцветшая фотография деда в обнимку с Лениным. Если бы не эта фотография, отчаянный Гришка давно бы сидел не в колонии, а в тюрьме, и вряд ли бы из тюрьмы вылез.
Гришка человек в своем роде замечательный, хотя Эди-бэби и снисходительно считает его вырожденцем. Он дистрофически худ, высок, костлявая его рожица обильно усыпана прыщами, он курит папиросы «Беломорканал» и вдохновенно хватает девочек за жопу. Разговаривая, Гришка размахивает руками, плюется и орет. Голос у него при этом проходит через его крупный нос, Гришка постоянно простужен и сморкается в огромный носовой платок.
Гришка порой бьет свою глухонемую мать, когда она к нему очень уж пристает, чтобы он бросил воровать и учился. Учиться Гришка не хочет — он и так знает все. Эди-бэби не уверен, что Гришка знает все, но Гришка перечитал не меньше книг, чем сам Эди-бэби, может, даже больше, только эти книги — другие, художественная литература, а Эди перечитал специальные книги.
Эди-бэби и Гришка отхлебывают из «огнетушителя» биомицин, передавая бутыль друг другу, и говорят об убийстве. Гришка заявил Эди-бэби, что уже с год у него есть забавное желание убить кого-нибудь, ему хочется попробовать, что это такое — убить человека.