Глядя рано утром, как невыспавшиеся салтовские жители идут к семи утра грустной вереницей, со злыми лицами на свои заводы, нельзя сделать никакого иного вывода, вывод может быть только один — салтовские жители ненавидят свои фабрики и заводы. Веселеют они только два раза в месяц — в дни аванса и получки.
В этом году Эди-бэби начал учить новый предмет «Конституция СССР». Учить Конституцию скучно и противно. Запоминать громоздкую бюрократию первого в мире советского государства Эди-бэби не хочется. Но, как мальчик с головой, Эди время от времени думает по поводу Конституции. Особенно поразило его то, что, например, восьмичасовой рабочий день считается одним из самых значительных достижений Октябрьской революции. До революции, оказывается, рабочие работали по 10, 12 и даже 14 часов в сутки. «Ни хуя себе! — думает Эди. — Каким же нужно быть рабом, чтобы согласиться работать 12 часов в сутки!»
Однако начитанный Эди знает, что примитивные племена Новой Гвинеи, где столько лет провел исследователь Миклухо-Маклай, и еще Австралии, Африки и Океании работают — охотятся, собирают фрукты и коренья — в среднем всего три часа в сутки! «Кой же хуй! — думает Эди. — Получается обман». Эди предпочел бы жить в примитивных условиях, лишь бы работать на пять часов в сутки меньше, раз уж совсем не работать нельзя.
Отец Эди-бэби тоже не любит свою военную службу. И мать не любит отцовскую работу, она иногда в запальчивости утверждает, что жизнь их семьи разрушена отцовской службой, что Эди-бэби и мать совсем не видят отца. С другой стороны, отец, разозлившись на материны причитания, резонно замечает, что как же они будут жить, что есть и во что одеваться, если ненавистная матери военная служба вдруг исчезнет из их жизни.
Эди же иногда мечтает, что семья их живет по-другому — в деревне — и отец его пашет землю в белой рубашке. Эди видел такого отца в венгерском фильме. В мечтах у отца и матери и Эди-бэби есть дом, похожий на тот, который есть у Витькиных деда и бабки, только больше. Но в мечтах Эди и семья их больше, кроме Эди есть еще Ася, и Кадик, и Витька — другие дети. И Витышны дед и бабка — его, Эди-бэби, дед и бабка в мечтах. И у всех у них много цветущих яблонь вокруг, и лошади, и ружья, чтобы себя защитить. Эди не хочет, чтобы милиция его защищала, он защитит себя сам.
И почти все время семья Эди-бэби одета в белое. Никто из членов семьи не хочет носить темные тряпки. И у каждого ребенка есть своя отдельная комната. Наконец, у Эди-бэби есть место разложить свои выписки, тетрадки, книги и повесить географические карты. Сейчас все это лежит кучей в неработающей ванной комнате, но так как вскоре строители обещали пустить горячую воду, то, может быть, придется перенести пожитки Эди в подвал под домом 22, где у них, как у всех жителей дома, хранятся мешки с картошкой, а раньше, до газа, хранились дрова и уголь.
Взрослые серьезно играют в игру, в которую половина, а может быть, и никто из них не верит — Эди-бэби в этом убежден. Эди-бэби отлично знает, кто такой его отец, и знает, как он слаб, а взгляни на отца со стороны, когда он в мундире и с колодками медалей и орденов, в фуражке, сапогах и галифе идет по улице, — о, тогда отец само воплощение силы и власти! А сам квартиры не может добиться у начальства!
Слушая по телевизору и разглядывая лица руководителей Украины и Советского Союза, Эди-бэби удивлен, что они такие примитивные и говорят с таким деревенским акцентом. До 1953-го, когда у них появился телевизор в доме, один из первых телевизоров в Харькове, Эди не видел руководителей своей страны двигающимися и говорящими. Теперь он видит и потрясен. «Почему Хрущев такой деревенский и выглядит как украинский боров? — думает он. — Что же, нету у них в стране людей покрасивее и позначительней?» Местные их руководители, с которыми Эди сталкивается в его жизни, — директор школы, начальник милиции, все они кажутся Эди ужасными, грубыми и провинциальными фашистами, издевающимися над детьми и подростками. Кого бы Эди хотел видеть на их месте, он не совсем ясно себе представляет, но кого-то лучше по качеству. Мать и отец Эди гордятся своим чистым русским языком, как же Эди, которому тоже внедрился в сознание чистый русский язык, может уважать бэкающего и мэкающего и говорящего по бумажке на экране телевизора жирного и некрасиво одетого человека?
Есть у Эди тетрадь, в которую он выписывает должности и имена. Эту тетрадь никто не видел, Эди прячет ее вместе с романом, который он недавно начал писать, в подвале, в деревянном ящике под картошкой. Если кто-нибудь увидит эту тетрадь, Эди-бэби наступит конец и, может быть, его отец повезет его на Колыму или на расстрел. Потому что в той тетради — имена и должности членов Политического Бюро партии, генералов и министров и секретарей обкомов, которых нужно убрать. Ликвидировать. Эди-бэби считает, что у власти в стране должна быть шпана. В Советском Союзе должна быть диктатура шпаны, а не пролетариата. Ведь шпана по праву куда более развитая, ловкая и умная, чем пролетариат. Любой пролетарий отпрянет перед ножом шпаны. Шпана всегда побеждает пролетария.
О своей идее Эди-бэби хочет поговорить с Саней Красным. Хочет, но оттягивает. Он собирается сделать это после того, как их банда ограбит богатого дядю Лешу, чтобы выглядеть в глазах Сани значительнее, а не как малолетка.
Эди-бэби убежден, что если ликвидировать главных людей в государстве, то в стране начнется хаос, во время которого власть сможет захватить хорошо сплоченная банда людей. Может быть, Костика банда. Конечно, не сейчас, лет через двадцать. И ликвидировать их — руководителей — следует всех в один день.
Ничего невозможного в своей идее Эди-бэби не видит. У большевиков и Ленина тоже была совсем маленькая банда в 1917 году. Однако они взяли власть. Костя, единственный человек, которому Эди сказал о своем красном списке, красном, потому что список Эди написал красными чернилами, сказал, что Эди сумасшедший. Однако со временем Эди рассчитывает все же убедить Костю, может быть, когда они станут взрослыми. «Почему я сумасшедший? — спросил Эди. — Ведь жили же и Александр Великий, и Цезарь, и Наполеон? А совсем недавно были Гитлер и Геринг, похожий на Саню Красного? Не всегда же были только тысячи скучных и похожих друг на друга дядей Вась вокруг, и дядей Толь, и дядей Саш, и дядей Иванов? Ведь Гитлер был великий человек, Костя, хотя и наш враг, Костя, ты согласен?» — сказал Эди.
Костя сказал, что Гитлер, да, был великий человек, и он, Костя, лично любит СС, особенно их черную форму, но нужно быть сумасшедшим, чтобы на Салтовке планировать такие веши. И еще он приказал Эди, как атаман, никому больше о своем красном списке не говорить, а выбросить его как можно скорее, пока кто-нибудь не заложил Эди-бэби.
Эди не выбросил список, потому что он долгое время выписывал фамилии из газет и книг и классифицировал их, как он привык классифицировать все свои знания. Жалко работы. Он только перенес список из тайника на веранде в подвал.
21
У двери в его подъезд стоит горбатенький Толик Переворачаев, и ни обойти его, ни объехать. Когда-то они были с Эди друзьями. Теперь Эди вырос, стал взрослым, пусть и не совсем, а Толик так и остался маленьким, горб не дает ему расти, хотя Толик и на год старше Эди.
— Здорово, Толик, как жизнь? — несколько более развязно, чем это необходимо, спрашивает его Эди, чувствуя, однако, что он фальшивит. Какая может быть у человека жизнь, если человеку шестнадцать, а он горбат и в нем всего 1 метр 51 сантиметр росту? Хуёвая только может быть жизнь у Толика, Эди-бэби противен его собственный мудачески-бодрый голос, которым он говорит с Толиком.
— Да ничего, — смущенно отвечает Толик. — Вот новую картинку нарисовал. Чапаев тонет в реке Урал. Хочешь посмотреть?
Эди не очень хочет посмотреть. Толик рисует только Чапаева, иногда последнюю войну, немцев и наших, но в основном Чапаева, и Эди видел уже сотни его картинок акварелью и цветными карандашами — Чапаев всегда в черной казачьей бурке и с усами. Цвета на картинках Толика очень яркие, даже глаза режет. Мать Эди говорит, что из-за своего горба Толик умственно отсталый и психология у него как у ребенка, а половое развитие Толика нормальное, потому он хочет женщину, а как он может достать женщину, если он горбатенький? Потому Толик из мягкого горбатенького мальчика становится злым фыркающим горбуном и даже, это сказала под большим секретом дяди Сашина тетя Маруся, соседка Переворачаевых, пристает к своим сестрам, Любке и ребенку-Надьке, как к женщинам.
На Эди-бэби злость Толика не распространяется. В свое время, в детстве, вместе с Эди-бэби они изготовили немало самодельных машин и даже несколько самокатов на подшипниках. А когда Эди-бэби болел воспалением легких и лежал с температурой 39 градусов, не кто иной, как горбатенький Толик, сидел у его постели и терпеливо читал ему, Эди, книгу о путешествиях, чтобы отвлечь его от температуры.
На Эди-бэби злость Толика не распространяется. В свое время, в детстве, вместе с Эди-бэби они изготовили немало самодельных машин и даже несколько самокатов на подшипниках. А когда Эди-бэби болел воспалением легких и лежал с температурой 39 градусов, не кто иной, как горбатенький Толик, сидел у его постели и терпеливо читал ему, Эди, книгу о путешествиях, чтобы отвлечь его от температуры.
Эди-бэби не хочется обидеть Толика, но еще больше ему не хочется идти в противно-жаркую, почти влажную атмосферу комнаты Переворачаевых, здороваться с угрюмым печником и Черной — матерью Толика, садиться на вонючее байковое одеяло и разглядывать еще одного Чапаева, высунувшего руку из волны.
— С удовольствием бы, Толь, — говорит Эди, — но меня дома приятель ждет. Завтра, хорошо? — обещает Эди, полный ненависти к самому себе.
— Ну ладно, завтра, — соглашается желтолицый, скорее зеленолицый, Толик, наверное зная или предчувствуя, что и завтра у его бывшего приятеля не будет для него времени.
Эди пробегает мимо посторонившегося горбунка и у себя на этаже облегченно вздыхает. Прорвался.
Матери дома нет. И даже нет записки на кухонном столе. Обычно Эди и Раиса Федоровна обмениваются записками. Отсутствие записки всегда безошибочно указывает на то, что мать обижена на Эди за что-нибудь. «За что сейчас?» — пытается понять Эди. Однако он не может определить вот так, сразу, что он сделал или, напротив, не сделал, чтобы заслужить неудовольствие матери.
Ровно в шесть часов, как и обещал вчера, появляется Кадик. Он в очень хорошем настроении, он, впрочем, редко бывает в плохом настроении. Кадик личность жизнелюбивая.
— Ой, чувак, что вчера было! — объявляет он прямо с порога. — Ты себе представить не можешь!
«Можешь себе представить?» или «Не можешь себе представить…» — любимые выражения Кадика.
— Людка Шепеленко боралась с Жоржем! Ты помнишь Жоржа, Эди? Людка боралась с ним на столе! — восторженно выпаливает Кадик. — Ох, и отрывная чувиха!
Эди прерывает его восторги.
— Я не достал денег, — сообщает он мрачно. — Не знаю, что я буду делать…
У Кадика меняется выражение лица. Эди знает, что он бы рад ему помочь, но никак не может. Как? У него самого нет денег. Порой Кадик зарабатывает хорошие башли пластинками, но вот уже с месяц как «пластов», как он их называет, ему не привозят из Прибалтики.
— Хуёво, чувак, — говорит Кадик осторожно.
— Давай выпьем, — предлагает Эди озабоченно и приносит с холодной веранды бутылку портвейна. Обычно в доме нет выпивки, отец не пьет совсем, его рвет от алкоголя. Для гостей тоже вина не держат, не хотят баловать Эди. Когда гости приходят, мать идет в магазин за вином. Но сейчас праздник.
— А похавать ничего нет? — спрашивает Кадик. — Я прямо от Юджина привалил, дома еще не был.
С кухни Эди приносит несколько холодных котлет, хлеба, пару вареных яиц и тарелку с холодными же, слипшимися вместе пельменями. Эди ставит все это на письменный стол, пододвигает Кадику стул, а сам взгромождается на край стола.
— С праздником тебя, — говорит он Кадику, и они чокаются стаканами.
Холодный желтый напиток почему-то ошпаривает горло Эди, как кипяток.
— Ух, хорошо пошел портвешок! — вздрагивает Кадик и цепляет вилкой котлету. — У-у! — произносит он с наслаждением, проглотив первый кусок. — Твоя маханша куда лучше готовит, умеет готовить, не то что моя идиотка!
Дурак Кадик, не понимает, какая у него мать хорошая, думает Эди. Да если ее Колечке нужны деньги, почтальонша сквозь землю провалится, а достанет ему денег. Может, именно потому, что она всегда готова помочь Кольке, Кадик ее и не замечает. Вслух же Эди только и говорит:
— Ну чего зря пиздишь, мать твоя прекрасно готовит.
— А-а! — машет руками Кадик, рот у него набит котлетой. — Маханша готовит как крестьянка. Намешает всего, так свиньям в деревне готовят.
Эди думает, что Кадик явно стыдится своей матери-почтальонши только потому, что она почтальонша, и что, наверное, он так хорошо сошелся с его матерью, так они друг другу нравятся, что его мечта — иметь респектабельных родителей. Офицер Вениамин Иванович и начитанная Раиса Федоровна Кадика вполне бы устроили.
— Давай поменяемся, — предлагает ему Эди, наливая опять портвейну в опустевшие стаканы. — Если бы у меня была такая мать, как у тебя, у меня сейчас лежали бы вот тут в кармане 250 рублей. А так что я вот должен делать? — с горечью заключает Эди.
— Ну, чувак, — заявляет Кадик уже даже и раздраженно. — Ну, скажи ты своей Светке, что не достал денег. Пойдите просто в кино, а потом можете или ко мне прийти музыку послушать, я маханшу выгоню к соседям, или вон к Вовке Золотареву можно пойти потанцевать и выпить. Что ты с ней носишься, со Светкой, — говорит Кадик. — Клевая чувиха поймет, что у чувака нет денег, что чувак сейчас на мели, и подождет. Праздник будет в другой раз. Всякое бывает, — говорит Кадик рассудительно.
Эди молчит. Откуда Кадику знать, что он очень боится потерять Светку. Как настоящий салтовский подросток, Эди не может ему сказать, что он любит Светку до ужаса, что он не трахал ее еще ни разу и что он боится, что, если он не будет водить Светку к Сашке Плотникову и вообще развлекать, Светка будет «ходить» с Шуриком. Хотя она и убеждает Эди, что Шурик такой же ее приятель, как, например, Ася — приятельница его, Эди. Честно говоря, Эди не очень верит Светке. Он видел, как Шурик порой смотрит на Светку. Откуда Кадику знать, как это тяжело, когда такой вот Шурик есть рядом со Светкой. К тому же он старше Эди, работает, и у него есть деньги. И главное, главное в этой стыдной тайне, что Эди не трахается со Светкой, а значит, они не совсем связаны и она, Светка, ничего, собственно, Эди не должна. Если б они трахались, Эди мог бы запретить ей встречаться с Шуриком, потому что он, Эди, этого не хочет. Эди не может объяснить все это Кадику, потому что Эди вырос на Салтовке, где подросток должен быть мужчиной. А Эди даже плакал втихаря несколько раз, когда ссорился со Светкой. Никто, конечно, этого не знает.
— Ну, что будем делать? — спрашивает Кадик.
— Хуй его знает, — отвечает Эди задумчиво.
— Поедем лучше к «Победе», — говорит Кадик. — Почитаешь стихи, чувак, я уверен, что выиграешь приз, а?
— А как же Светка? — спрашивает Эди неуверенно.
— Возьмем и Светку, — решает Кадик. — Ей будет приятно, что ее чувак при тысячах народу выиграл приз за лучшие стихи. Девочки это любят, — говорит Кадик воодушевленно. — Свет, микрофоны — а на эстраде ее чувак! О-о-о! — тянет Кадик. — Ты сразу подымешься в ее глазах.
«А что, — думает Эди. — Может, он и прав, Кадик». Что Светка тщеславна, в этом сомнений у него нет. Может быть, это и неплохая идея. А денег, он скажет, не достал, ну не достал, и все тут. Бывает.
— Хорошо, — говорит он. — Пойдем к «Победе». Который час, наш ебаный будильник остановился? — спрашивает он Кадика.
— Полседьмого, — сообщает Кадик. — Только полседьмого, а поэтический конкурс объявили в восемь. — Кадик подходит к двери на веранду, открывает ее и всматривается в темноту. — Вот, — говорит он удовлетворенно, — и погода наладилась. Сухо, ни дождя, ни снега, значит, конкурс точно состоится. Времени — вагон, и Светку успеем взять. Одевайся, — говорит Кадик.
Эди-бэби одевается не так, как он оделся бы к Сашке Плотникову, но все же надевает свои праздничные туфли, предварительно завернув голую ногу в газету, а потом уже натянув носок. Газеты — испытанный способ. Заворачивать ноги в газеты, чтоб не мерзли, научил его Славка Цыган, когда прошлой зимой в жестокие морозы они ходили на танцы в легких туфлях на коже.
Эди надевает также свои праздничные, очень узкие брюки, белую рубашку, сверху натягивает куртку с капюшоном, а бабочку сует в карман, на всякий случай. Может быть, он наденет бабочку перед выступлением. Если будет выступать. Честно говоря, самого выступления Эди немного боится. Он никогда еще не выступал перед тысячами людей, а на «народные гулянья» у «Победы», как они официально называются, действительно без преувеличения собираются тысячи и даже десятки тысяч молодежи и не молодежи. Эди подумает по дороге, в конце концов, одно дело выступать на пляже, там собирается ну с сотню слушателей, а потом в случае чего всегда поддержат свои, а другое дело — когда твои стихи судят и дают тебе за это место. «А если дадут не первое? — со страхом думает Эди. — Что тогда? Что скажет Светка? Что скажет Кадик?»
— Стихи-то, стихи-то, тетрадку не забудь, — напоминает Кадик приятелю. — Лучше читать, конечно, без тетрадки, но вдруг забудешь?
Свернув ее вдвое, Эди сует в карман тетрадь в вельветовом переплете, он сам обклеил тетрадь вельветом, чтоб необычно выглядела его тетрадь.
— Пойдем, — говорит он Кадику, — зайдем за Светкой. Даже и лучше, что вместе с тобой, будет удобнее объяснить ей ситуацию. При тебе она постесняется меня доебывать.