- На троицу подъявлялся тут Колька Галчонок, из-под Кронштадту чуть вырвался... По пьянке ухал, что вы с Махно ударяли?
- Боже упаси.
- Огонь в кулак, вонь по ветру.
Наверху языкнули две склянки. Невдалеке суденышко бодро отэхнулось: динь-нь-ом... динь-нь-ом... И еще бойким градом в лоток бухты зернисто посыпались дини-бомы. По палубе топоток-стукоток - команду выводили на справку, а по-солдатски сказать, на поверку.
- Бессонов?
- Есть!
- Лимасов?
- Есть!
- Кудряшов?
- Есть!
- Закроев?
- Есть!
- Яблочкин?
- Есть!
- Есть!
- Есть!
- Есть!
Гремела команда:
- Шапки на-деть! По своим местам бе-гом!
По палубе хлынул бег,
в парусиновую подвесную койку
укладывался корабль спать.
В Мишке сердце стукнуло,
в Ваньке сердце стукнуло,
враз стукнули мерзлые, отощалые
сердца.
- Кораблюха...
- Распиши, старик, как живете, чем дышите?
Подмоченный коньяком боцман морщился и вываливал новости:
- Живем весело, скучать недосуг. Работа одна отрада, одна утеха, а так ни на что не глядел бы... Назола, не жизнь... Моряков старых всего ничего осталось, как вихорем пораскидало..
На оторрвут... Все загребают в свои лапы эти камсалисты крупа...
Взгалдели:
- Ботай, чудило... Как же без нас-то?
- Мы в гвозде шляпка.
- То-то и оно, шляпки ноне не в почете.
Охнули,
ххакнули,
задермушились:
- Тузы, шестерки, винновы козыри...
- Старый моряк... Мы - девятый вал!
Мах рукой просмоленной, обугленной в солнечке.
- Девятый?.. А то идет десятый вал... Полундра! Все накроет, все захлестнет, партейная сила зубаста.
- Эдакого нагородишь...
- Силы - вагон, еще повоюем.
- Крышка, соколы, о прежнем времячке думать забудь.
Нонче куда ни повернись, в ячейку угодишь али в кружок...
И мне, старому дураку, кольцо в губу да в тарарам студию.
Чуть отыгрался. Ты, говорят, товарищ боцман, будешь вроде купца. Тьфу, мне ли в такие дела на старости лет...
- Ха-ха-ха, зашел Федочч!
- Дела-делишки...
- Бывалошно-то времячко любому сопляку припаял бы я неочередной наряд в галюн с рассеиваньем, а теперь - шалишь.
Как, да што, да на каком основании... Вызовет вахтенный какого-нибудь салагу, тот и начнет бубнить: "почему меня, а не другого? Это не так, да это не эдак..." Башку оторвать мало за такие разговорчики!
- Растурись, старик, огоньку бутылочку-другую, сосет...
Денежки у нас е, денежек подмолотили.
- Погазуем!
- Во вкус вошли?.. К фелынеру разя сунуться?
- Крой.
- Пистоны есть, на, держи!
Мишка выбросил на стол пучагу засаленных кредиток.
Горели, чадили сердца: бутылкой не зальешь, в море не утопишь... Куды тут... Широки сердца моряцкие, как баржи.
Убежал старик.
- Хха.
- Ххы.
- Во, как наши-то вырываются...
- Эдак.
Федотыч
с бутылками.
В стаканы разливал по-русски, всклень, через края расплескивал.
Рассказывал боцман такое:
- Осталось у нас после белых лодка с дыркой да челнок без дна... И наш корабушка по уши в воде торчал. Котлы были порваны, арматура снята, ржавчины на вершок, травой все проросло. Стук - приказ: "Товарищи, восстановить!" - "Есть!"
Какой разговор?.. Есть и отдирай. Взялись. Давай-давай! С чего взяться? Струменту нет, матерьялу нет, денег нет, хлеба мамалыжного цо полфунту в день... В трюмах вода, в рулевом вода, в кочегарке вода, клапаны порваны, отсеки разведены, ну, разруха на тыщу процентов... Качать воду надо. А как ее будешь качать, ежли турбины застонали? Удалые долго не думают, давай вручную мотать... паром. Гнали-гнали, гнали-гнали1 глаза на лоб лезут. Стой, конвой! Приходим ватагой до начальника комиссара. "Вам паек?" спрашивает он. "Паек..." - "Нет пайка, товарищи. Разруха, голод, красный ремонт, надо быть сознательными и так далее. Вот, говорит, вам махры по две осьмушки на рыло, а больше ничего сделать не могу. Скоро пришлют, говорит, из центра камсалистов на подмогу, а больше ничего сделать не могу". Закурили мы той самой махры, утерлись да и пошли.
Мишка с Ванькой слушали тяжело, тяжело рыгали, уперев глаза в пол.
Федотыч бегал по каюте, вязал слова в узлы:
- Разве ж когда вырывалось из моряцких рук хоть одно дело? Никогда сроду. По щепке склеили, по винту снесли, а сгрохали кораблюшку. Завод же опять помог, шибко помог.
Камса поддержала. Ребятишки, а старатели, цепки до дела, прокляты...
- Ты, что же, за лычком тянешься? - спросил Ванька.
- Лычко мне ни к чему, издыхать пора... И совсем тут не в лычке звук.
Подмокли,
рассолодели,
в руготне полоскались яро.
- Утята?
- Крупа, говоришь?
- Прямо сказать, пистоны. Никакого к тебе уваженья. Хозяевами себя чувствуют, хозяевами всего корабля, а может, и всей Расеи. Мы, гыт, принципияльно и категорически. Не подойди... Заглянул счас на полубак, там их полно. Кричат, ровно на пожаре. День в работе на ногах, ночью, глядишь, где бы отдохнуть, а они, сукины сыны, собранье за собраньем шпарют, ровно перебесились...
Старик помолчал, поморщился и добавил:
- Политика... И сколько она этого глупого народу перепортила, беды! Пей, ребятишки...
Мишка воткнул в старика тяжелый взгляд:
- Ах, Федочч, рыжа голова...
И Ванька посмотрел на старика быковато:
- Из старой команды остался кто?
- Есть, есть... Ефимка подлец, сигнальщик Лаврушка, шкипер Лексей Фонасич, коком йсе Алешка Костылев, да теперь, слышно, на берег его списывают за хорошие дела.
- Чем они дышат?
- Ефимка в ячейку подался, а эти вола валяют, дела не делают и от дела не бегают.
Боцман, по старой привычке, поймал горсть мух, выжал в стакан, долил горючим и уркнул одним духом.
На стрежне
заиграли сердца
блестко.
- Не пофартит, так всей коллегией гайда в Уманыцину гулять!
- Натуральная воля и простор широких горизонтов.
Старик в скул:
- Нет, годки, я свое отгулял. Убежало мое времячко, на конях не заворотишь... Судьба, верно, мне сдохнуть тут.
- Завей слезу веревочкой... Ноги запляшут...
Мишка, захлебываясь пьяной икотой, оживлял в памяти переплытые радости:
- Жизня дороже дорогова... Пьянку мы пили, как лошади.
Денег - бугры! Залетишь в хутор - разливное море: стрельба, крик, буй, кровь, драка... Хаты в огне! Хутор в огне! Сердце в огне! Цапай хохлушку любую на выбор и всю ночь ею восхищайся!
- И сахар, и калач?
- Уу, не накажи бог.
- Церковь увидишь, и счас снарядом по башке щелк.
- Да, церкви мы били, как бутылки.
- Впереди жизни бежали, так бежали - чоботы с ног сваливались.
Ой, яблочко
Да с листочками,
Идет Махно
Да с сыночками...
Дробно чечетку рванул Ванька.
Замахал старик рукавами, зашипел:
- Тишша... На грех старпом услышит, загрызет.
- Качали мы его. Какой-нибудь интеллигент из деревенской жизни.
Федотыч заспорил:
- Ну, нет. Он хотя и не горловой, а в службе строгость обожает. Дисциплинка у них на ять. Камсалисты, понятно, крупа крупой и в работах еще не совсем сручны, но и счас уж койкому из стариков пить дадут. Хванц... Ругаться им по декрету не полагается, это зря. Без ругани какой моряк? Слякоть одна, телята...
- А мы в замазке остаемся?
- Зашло паше за ваше...
Сидели Мишка с Ванькой на столе, и все в них и на них играло, плясало. Плясали, метались глаза. Дергались вертляво головы. Прыгали плечи. Скакали пальцы в бешеном галопе.
Трепыхались руки, как вывихнутые. Убегали и скользили копыта. В судороге смеялись, радовались, едко сердились горячие губы, торопливо ползали юркие уши. Зудкая ловкость, узловатая хваткость, разбитые в нет ботинки, вихрастые лохмы, язык в жарком вьюхре...
Все в них и на них орало:
Скорей,
скорей,
даешь!
Старик свое дугой выгибал:
- Как-то с весны ходили мы в море котлы пробовать. Ночь накрыла, буря ударила. Закачало, затрепало нас. Авралила молодежь. Ребячьи руки, а было чему подивиться. Клещи! Бегали по команде, ровно гайки по нарезу... Годик-другой, и морячки из них выйдут за первый сорт.
Беспокойно зашебутились дружки:
- Заткнись, за лычком тянешься.
- Крутись не крутись, в комиссары не выпрыгнешь.
Закостерился боцмаш
- Растуды вашу, сюды вашу, чего хорохоритесь?
- А мы тебе жлобье, што ль?
- Нашел чудаков!
Ванька плеснул старику на лысину опивками кофейной гущи.
Мишка заржал и
в сон, как в теплое тухлое озеро.
5
Из койки боцман вывалился рано и отправился в обычный утренний обход. Легким шагом топтал кубрик, жилую палубу.
На все кидал зоркий хозяйский глаз. Проверил вахту, зевнул в утро, мелким крестом захомутал волосатый рот и пошел к портному Ефимке за утюгом.
Умывался Федотыч с душистым мылом, старательно утюжил суконные шкеры: к капитану, а по-советски сказать, к командиру собирался.
Ванька валялся на полу,
поднял Ванька хриплую голову.
- Брось, Федочч, до дыр протрешь... Кха-кха!.. Достал бы ты лучше похмельки.
И Мишка из-под стола голос подал:
- Растурился бы капусты кислой аль рассолу... Истинный господь, кирпич в горло не лезет...
В двенадцать, с ударом последней склянки, втроем в капитанскую каюту: боцман - деревянный и строгий, Мишка с Ванькой - виноватые, опухшие, мятые, ровно какое чудище жевало-жевало да и выплюнуло их.
Капитан с кистью.
Перед капитаном лоскут размалеванного полотна: море, скалы, облака... Наклонит капитан голову набок, поглядит, мазнет слегка. На другой бок голову перевалит, глаз прищурит, еще мазнет... Шея у него, как труба дымогарная, ноги - тумбы, лапы - лопасти якорные, пальцы - узлы, спина кряж; хороший капитан, старинной выварки.
На боцмана по привычке утробно рыкнул:
- Ну?
Федотыч шагнул.
- Мы, Вихтор Дмитрич...
- Подожди. Видишь, я занят.
Мишка с Ванькой глазом подкинули капитана и ни полслова не сказали, а подумали одно: ежели топить, большой камень нужно... Вспомнился восемнадцатый годочек, когда в Севастополе офицеров топили...
В каюте по стенам вожди, модель корабля, гитара на шелковой черной ленте. К стене прилип затылком трюмный механик Черемисов: жидкие ножки подпрыгивали, сосал сигару, пожалованную самим, рыбий глаз на картину косил.
- Недурственно, знаете... Ей-богу, недурственно... Перелив тонов и гармонии красок, знаете, эдак удачно схвачены.
Капитан упятился на середину каюты, откинул могучий корпус и прищурился.
- Дорогой мой, а не кажется ли вам, что эти камни кричат?
Бесстрашный боцман попятился, а Черемисов закашлялся.
- Камни?.. Да, как будто, действительно, того...
- Чаек нет, - сказал Ванька, - а без чайки и море не в море... На озере и то утки, например...
Капитан грозно нахмурился, просветлел, раскатисто расхо-хо-хотался и хлопнул Ваньку по тощему брюху.
- Верно! Люблю здоровую критику! Очень верное замечание... Ты кто такой?
Федотыч:
- Мы, Вихтор Дмитрич...
Утакали,
удакали,
съэтажили дела по-хорошему.
Из каюты капитановой вывалились в богатых чинах:
Ванька - баталер, Мишка - кок.
По палубе комиссар.
Дружки колесом на него.
- Даешь робу, товарищ комиссар!
- Рваны-драны, товарищ комиссар!
Ванька вывернул ногу в разбитом ботинке. Мишка под носом комиссара перетряхнул изодранную в клочья фуфайку.
- Полюбуйтесь, товарищ комиссар...
- А которы в тылу, сучий их рот...
Комиссар бочком-бочком да мимо.
- Доложите рапортом личному секретарю, он мне доложит.
- Какие такие рапорты, перевод бумаги...
- Дело чистое, товарищ комиссар, дыра на робе всю робу угробит, не залатаешь дыру, в дыру выпадешь...
Братухи дорогу загородили, комиссару ни взад ни вперед Поморщился комиссар, шаря по карманам пенсне Ни крику, ни моря он не любил, был прислан во флот по разверстке Тонконогий комиссар, и шея гусиная, а грива густая - драки на две хватит.
- Извините, товарищи, аттестаты у вас имеются?
- Вот аттестаты, - засучил Мишка штанину, показывая зарубцевавшуюся рану, - белогвардейская работа...
А Ванька выхватил из глубоких карманов пучагу разноцветных мандатов, удостоверений, справок... Изъясняться на штатском языке, по понятию дружков, было верхом глупости, и, стараясь попасть в тон вежливого комиссара, Ванька заговорил языком какого-нибудь совслужа:
- Пожалуйста, читайте, товарищ комиссар, будьте конкретны... Ради бога, в конце концов, сделайте такое любезное одолжение... Извините, будьте добры.
Робу выцарапали.
* * *
Клеши с четверга в работу взяли. Уж их и отпаривали, и вытягивали, и утюжили, и подклеивали, и прессовали - чегочего с ними не делали... Но к воскресенью клеши были безусловно готовы. Разоделись дружки на ять. Причесочки приспустили а-ля-шаля. Усики заманчивые подкрутили.
Заложили по маленькой.
- Давай развлеченья искать.
- Давай.
Гуляли по бульварчику по кудрявому, к девкам яро заедались:
- Эй, Машка, пятки-то сзади...
- Тетенька, ты не с баржи, а то на-ка вот, меня за якорь подержи.
Конфузились девки.
- Тьфу, кобели!
- Черти сопаты!
- Псы, пра, псы...
Ванька волчком под пеструю бабу - сзади вздернул юбку, плюнул.
Баба в крик:
- Имеешь ли право?
И так матюкнулась, Ваньку аж покачнуло.
Мишка с Ванькой на скамейке от смеху ломились:
- Ха-ха-ха...
- Га-га-га-га-га-га-га-га-га-а...
Весело на бульварчике, тоже на кудрявом.
В ветре электрические лампы раскачивались... На эстраде песенки пели... Музыка пылила...
Девочки стадами... Пенился бульварчик кружевом да смехом.
Вечер насунул.
Шлялись дружки туда и сюда, папироски жгли, на знакомую луну поглядывали...
- Агашенька...
- Цыпочка...
Не слышит Агашка-Гола-Голяшка, мимо топает...
Шляпка на ней фасонная, юбочка клеш, пояском лаковым перетянута. Бежит, каблучками стучит, тузом вертит... Ох ты, стерва...
Догнали Агашку,
под ручки взяли,
в личико пухлое заглянули.
- Зазнаваться стала?
- Или денег много накопила, рыло в сторону воротишь?
- Ничего подобного, одна ваша фантазия...
Купили ей цветов: красных и синих, всяких. Цена им сто тыщ. Ванька швырнул в рыло торговцу десять лимонов и сдачи не требовал: пользуйся, собака, грызи орехи каленые.
Агашка гладила букет, ровно котенка.
- И зачем эти глупости, Иван Степаныч? Лучше б печеньев купили.
- Дура, нюхай, цвет лица лучше будет.
И Мишка поддюкнул:
- Цветы с дерева любви.
Агашка сияла красотой, но печальная была. Пудреный носик в цветки и плечом дернула:
- И чего музыка играть перестала?
Гуляли-гуляли, надоело... Как волки овцу, тащили Агашку под кусты, уговаривали:
- Брось ломаться, не расколешься, не из глины сляпана .
- И опять же мы тебя любим...
- Ах, Миша, зачем вы говорите небрежные слова?
- Пра, любим. А ты-то нас любишь ли?
- Любить люблю, а боюсь: двое вас.
Тащили.
- Двое не десятеро... Ты, Агашка, волокиту не разводи...
- Люблю-люблю, а никакого толку нет от твоей любви ..
И Мишка подсказал:
- Это не любовь, а одна мотивировка...
* * *
На корабль возвращались поздно.
Пьяная ночь вязко плелась нога за ногу. Окаянную луну тащила на загорбке в мешке облачном.
Дружков шатало, мотало, подмывало.
Ноги, как вывихнутые, вихлить-вихлить, раз на тротуар, да раз мимо Травили собак. Рвали звонки у дверей. Повалили дощатый забор. Попробовали трамвай с рельс ссунуть: сила не взяла.
Ёвалились в аптеку.
- Будьте любезны, ради бога, мази от вшей.
Таращила аптека заспанные глаза.
- Вам на сколько?
- Мишка, на сколько нам?
- Штук на двести...
- Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-а-а!..
С ревом выкатились на улицу.
Мишка-Ванька, Ванька-Мишка разговорец плели. Ванька в Мишку, Мишка в Ваньку огрызками слов:
- Женюсь на Агашке... Только больно тощая, стерва, мослы одни.
~ Валяй, нам не до горячего, только бы ноги корячила.
- Она торговать, я деньги считать.
- В случай чего и стукнуть ее можно, разы-раз и голову под крыло.
- Куды куски, куды милостинки...
- Службу побоку, шляпу на ухо, тросточку в зубы и джаджа-дживала... На башку духов пузырек, под горло собачью радость, лихача за бороду..
- Гуляй, малый...
Собачья радость - галстук. Агашка, у Агашки лавка галантерейная в порту.
6
В железном цвету, в сером грымыхе кораблюшко. В сытом лоске бока.
Шеренгами железные груди кают.
Углем дышали жадные рты люков.- И так, и так заклепками устегано наглухо.
Со света дочерна по палубе беготня, крикотня. С ночи до ночи гулковался кораблюха. В широком ветре железные жилы вантов, гиковых - гуууу-юуууу...
Рангоут под железо.
Взахлеб-бормотливой болтовне турбин буль-уль-уль-пулькульх: жидкого железа прибой. Дубовым отваром, смолкой хваченная оснастка задором вихревым стремительно вверх, в стороны водопадом, по крыльям мачт хлесть, хлесть.
Теплое вымя утра.
Кубрик в жарком храпе. Молочный сонный рот хлябло:
пц'я пц'я... В стыке губ парная слюна, по разгасившейся щеке слюна: сладок и мертвецки пьян молодой сон. В каждой груди румяное сердце ворковало голубем.
А железное кораблево сердце металось в железном бое.
Сигналист выделывал:
Зу-зу-зу-зу-зу-зу-зу-ууу...
Зу-зу-зу-зу-зу-зу-ууу...
Побудка.
По кубрику бежал Федотыч, за ним вахтенный начальник, старшины. Бежали со свистками, с дудками, с криком, ревом, с крепкой моряцкой молитовкой, ровно с крестным ходом:
- Вставать, койки вязать!
- Э-ей, молодчики, поднима-а-айсь!
- Вставать, койки вязать!
Слаще молодого поцелуя утренний сон, не оторвешься.
Из-под казенных шинельных одеял лил, бил крепкий дух теплых молодых тел. Недовольные глаза сердито в начальство.
- Счас, сча...
- Разинули хлебалы...
- Рано, чего бузыкать безо время...
В позевотину, в одеяло, в храп.
Это те самые разговорчики, которых так не любил старый боцман.