Том 10. Братья Карамазовы. Неоконченное. Стихотворения. - Достоевский Федор Михайлович 44 стр.

Наброски планов повести, получившей название «Весенняя любовь», записаны в разное время. Переделка первоначальной даты «23 июня» на «23 ноября» вызвана была, по-видимому, тем, что основная часть записей была сделана 23 ноября и 7 января (другими чернилами), а 23 июня был зафиксирован только самый первоначальный проект плана

Хотя в рукописи год не указан, определяется он точно. Характеристика героини будущей повести «без своих слов» восходит непосредственно к роману Тургенева «Дворянское гнездо», где в тридцать шестой главе Лиза Калитина говорит: «А я думала, что у меня, как у моей горничной Насти, своих слов нету», а в главе тридцать пятой эта характеристика и с тем же выделением, что и у Достоевского в плане, применена прямо, от автора, к Лизе Калитиной: «…у ней не было «своих слов», но были свои мысли, и шла она своей дорогой».[56]

Таким образом, самая ранняя запись не могла быть сделана до 9 мая 1859 г, когда Достоевский прочел «Дворянское гнездо», по его словам, «наконец» (XXVIII, кн.1, 325). Роман Тургенева, так понравившийся Достоевскому и неизменно его восхищавший, стал для него в какой-то мере эталоном романа о любви, но продолжать разработку плана повести с героиней «без своих слов», по-видимому, Достоевскому помешала подготовка к отъезду из Семипалатинска, занявшая у него май-июнь 1859 г.

В ноябре 1859 г. Достоевский вернулся к разработке планов «Весенней любви»; вместе с другими его беллетристическими и публицистическими замыслами, предназначенными для журнала, повесть эта перечислена в записи, публикуемой под № 3. Часть заметок, сделанных в основном на полях, относится к 7 января 1860 г. и касается отдельных сцен будущей повести.

Положенная в основу повести психологическая коллизия — сложные отношения дружбы и соперничества между «князем» и «литератором» — восходит, возможно, к отношениям между Достоевским и его молодым семипалатинским другом, бароном А. Е. Врангелем. Однако более точных данных об отражении в этих набросках повести каких-либо реальных событий или наблюдений писателя у нас нет.

Биографический материал послужил Достоевскому для создания исходной ситуации. Дальнейшее ее осмысление, поиски новых вариантов развития сюжета о любовном соперничестве (отношения между князем, литератором и героиней «без своих слов») являются самостоятельной разработкой психологической проблематики, в это время привлекшей внимание писателя.

Замысел «Весенней любви», как можно судить по ее планам, возник у Достоевского в результате размышлений над проблемой эмансипации женщины, возможностью уравнения ее в правах с мужчиной, — проблемой, усиленно обсуждавшейся в русской публицистике конца 1850-х годов.

К самому значительному выступлению русской критики 1859 г. о романе Тургенева, статье П. В. Анненкова «Наше общество в «Дворянском гнезде» Тургенева»,[57] восходят название будущей повести — «Весенняя любовь» — и отчасти проблематика ее. Характеризуя внутренний трагизм Лизы Калитиной, Анненков писал: «Не для жизни даны ей были молодость, красота, высокие предчувствия истины и блага; все погибло в цвете, застигнутое неожиданным морозом среди весны, и притом той чудной весны, какая восстает всегда под пером г. Тургенева».

Статья Анненкова могла подсказать Достоевскому и одну из нравственных коллизий «Весенней любви» — столкновение чистой душою и сердцем девушки с низкими побуждениями и фальшивыми речами «князя» и «литератора». Анненков говорит, что «высоконравственные характеры» «могут явиться (и часто являются) в годины полной духовной тьмы <…> при совершенном отсутствии моральных убеждений, еще не добытых или уже потерянных окружающим их миром». И далее Анненков высказывает мысль, которая очень сходна по смыслу с основной коллизией планов «Весенней любви»: «Даже глубоко нравственные характеры <…> учатся правде в виду господствующего произвола, сознанию обязанностей своих — на духовном и телесном растлении близких людей, порядку, справедливости и снисхождению — на общей распущенности и на диких порывах животного существования».

Замысел «Весенней любви» не был осуществлен из-за того, что Достоевский с середины 1860 г. обратился к работе над большим социальным романом («Униженные и оскорбленные»), куда из планов повести перешли любовная тема и коллизия «князя» и «литератора».

Датируется концом 1864 — началом 1865 г. по месту положения в тетради

Героиня романа, как указал Достоевский, должна была быть похожей на княжну Катю из «Неточки Незвановой» (см. наст. изд. Т. 2).

Датируется началом 1866 г. по соседним датам в тетради.

Прототипами героев, очевидно, должны были стать граф В. А. Сологуб и М. Ю. Виельгорский. Над фамилией одного из персонажей, Данилова, указан, очевидно, его прототип, фамилию которого, дополнив, можно прочитать и как Чернышевский, и как Чернышев.

С Владимиром Александровичем Соллогубом (1814–1882), беллетристом, близким в 1840-х годах к кругу Белинского, Достоевский познакомился в 1846 г. В «Воспоминаниях» В. А. Соллогуба содержится краткий рассказ о посещении его литературного салона Достоевским

Салон известного музыканта-дилетанта Михаила Юрьевича Виельгорского Достоевский посещал в 1840-х годах в Петербурге. В начале 1846 г. на вечере у Виельгорских с Достоевским случился припадок, что послужило темой для эпиграммы И. С. Тургенева и Н. А. Некрасова «Послание Белинского к Достоевскому».

Тема ростовщичества всегда волновала Достоевского. Она затрагивалась в романе «Преступление и наказание», работа над которым заканчивалась в том же 1866 г., в первой черновой редакции «Идиота» (1867), в неосуществленном замысле, условно названном «Роман о князе и ростовщике» (1870), в романе «Подросток» (1875) и др.

Датируется маем — июнем 1868 г. Запись сделана в направлении, обратном основному тексту набросков к «Идиоту» от 20 марта н. ст. 1868 г. Но среди заметок к «Идиоту», датируемых концом мая — началом июня, на с. 132 той же записной тетради встречается близкая по содержанию запись: «Видел одного священника. Толковал Апокалипсис. Купил поле». В романе эта заметка была использована в преобразованном виде.

В наброске (Роман о помещике) мотивы черновой заметки из подготовительных материалов к «Идиоту» развиты и выделены в тему особого произведения. В нем должны были, по-видимому, отразиться и некоторые юношеские воспоминания. Автобиографический характер имеют мотивы убийства отца — помещика — крестьянами и покупки поля, которое стало затем предметом спора. Первый из них связан с насильственной смертью отца писателя,[58] второй — с приобретением его родителями в 1831 г. у помещика И. П. Хотяинцева сельца Даровое в Тульской губернии Каширского уезда и с возникновением тяжбы между старым и новыми владельцами по поводу спорной земли и ее оценки. Упоминание об аягузском священнике связано с впечатлениями поры пребывания Достоевского в Семипалатинске, недалеко от которого находился г. Аягуз (на реке Аягуз).

Датируется с большой вероятностью февралем — первой половиной марта 1869 г. Возникновение же замысла должно быть отнесено, по свидетельству Достоевского, к 1864 г.

После завершения в последних числах января 1869 г. романа «Идиот» Достоевский через H. H. Страхова вступил в переписку с редакцией журнала «Заря», который в конце 1868 г он обещал поддержать своим участием. Переписка эта заключает в себе некоторые противоречия: в письме к Страхову от 26 февраля (10 марта) 1869 г. писатель сообщал, что он собирается доставить в «Зарю» к сентябрю «повесть, т. е. роман», «величиною в «Бедных людей» или в 10 печатных листов», и просил редактора журнала В. В. Кашпирева выслать ему во Флоренцию аванс (XXIX, кн. 1, 20–21). Когда же Страхов написал, что Кашпирев в денежном отношении «в настоящую минуту <…> ничего сделать не может» и предлагает рассрочить уплату, у Достоевского возникла новая идея. 18 (30) марта 1869 г. он писал Страхову, что «вместо прежних условий» может выслать «Заре» «один рассказ, весьма небольшой, листа в 2 печатных, может быть несколько более (в «Заре», может быть, займет листа 3 или даже 3 1/2)». «Этот рассказ, — продолжал Достоевский в том же письме, — я еще думал написать четыре года назад в год смерти брата, в ответ на слова Ап. Григорьева, похвалившего мои «Записки из подполья» и сказавшего мне тогда «ты в этом роде и пиши». Но это не «Записки из подполья»; это совершенно другое по форме, хотя сущность — та же, моя всегдашняя сущность, если только Вы, Николай Николаевич, признаете и во мне как у писателя некоторую свою, особую сущность. Этот рассказ я могу написать очень скоро, — так как нет ни одной строчки и ни единого слова, не ясного для меня в этом рассказе. При том же много уже и записано (хотя еще ничего не написано). Этот рассказ я могу кончить и выслать в редакцию гораздо раньше первого сентября (хотя, впрочем, думаю, вам раньше и не надо; не в летних же месяцах будете вы меня печатать!). Одним словом, я могу его выслать даже через два месяца» (XXIX, кн.1, 32). Меньше чем через месяц Достоевский снова пишет Страхову, что решил сесть как можно скорее за роман на будущий год для «Русского вестника», повести в 10–12 печатных листов писать не будет, а что касается «Зари», то ей он может предложить небольшой рассказ в 2–3 печатных листа («Вечный муж»).

Подтверждением того, что «План для рассказа (в «Зарю»)» к середине марта 1869 г был письменно зафиксирован, служит признание Достоевского в письме от 18 (30) марта 1869 г. о том, что «много уже и записано (хотя еще ничего не написано) «. Что касается «Вечного мужа», то в августовских письмах 1869 г. к А. Н. Майкову и С. А. Ивановой Достоевский сообщал, что повесть для «Зари» он писать не начинал (XXIX, кн.1, 51–58).

В приведенном выше письме к Страхову Достоевский вспоминал, что замысел рассказа явился «в ответ» на отзыв А. А. Григорьева о «Записках из подполья». Но, как писатель тут же подчеркивал, он задумал произведение, отличающееся от «Записок» по форме. С этими словами перекликается в плане характеристика племянника умершей Барыни: «Вообще это тип Главная черта — мизантроп, но с подпольем. Это сущность, но главная черта, потребность довериться, выглядывающая из страшной мизантропии и из-за враждебной оскорбительной недоверчивости». Изображение ухода героя в «подполье», мучающего его сознания одиночества и одновременно тяготения его к людям, борьбы в его душе взаимоисключающих чувств — все эти мотивы определились в «Записках из подполья». Но теперь Достоевский стремится вставить характер героя в рамки «краткого» рассказа, «вроде пушкинского», дать его в действии, «без объяснений», тон повествования выдержать «откровенный и простодушный», вероятно, по образцу пушкинских же «Повестей Белкина». Возможно, что «пушкинские» ассоциации, которые вызывал у Достоевского задуманный рассказ, в какой-то мере поддерживались образом героини, положение которой как «воспитанницы» «богатой барыни» сближало ее с Лизой из «Пиковой дамы».

Ряд образов и ситуаций данного плана (герой — Племянник, о котором до конца не известно, кто он — «милый тип à la О — ff или убийца серьезный из подполья»; доверительные взаимоотношения его с Воспитанницей; положение его между Воспитанницей и Княжной; любовная история с хроменькой девочкой, которая «из злобы сама себя довела до смерти», а он, «может быть, застрелился»; наконец, переходящие из одного замысла этого времени в другой мотивы пощечины без ответа и дуэли без выстрела) получили в дальнейшем оригинальное претворение в других, позднейших набросках, в подготовительных материалах к роману «Бесы» («Зависть») и в самом этом романе.

Датируется предположительно сентябрем-октябрем 1869 г., периодом интенсивной работы Достоевского над повестью «Вечный муж», среди подготовительных материалов к которой находится данный отрывок.

Мотив убийства из ревности восходит к «Идиоту», законченному в начале 1869 г., но в данном замысле главный персонаж («муж») варьирует тот характер, который в «Вечном муже» воплощен в Трусоцком.

Не осуществленный в ближайшие годы, этот замысел был реализован в повести «Кроткая» (1876).

В замысле отразились некоторые впечатления от новейшей французской романистики: в частности, эпизод «Любовник, в доме на дворе, из окна в окошко, выследил. Подслушивает свидание» напоминает гл. LXVII из романа Э. Фейдо «Фанни» (1859), где любовник, подсматривая с балкона в окно, убеждается в неверности своей любовницы.

Датируется по автографу 9 (21) ноября 1869 г.

Датируется предположительно концом 1869 — началом 1870 г., периодом подготовительной работы над романом «Бесы». Запись сделана на отдельной странице, предшествующей наброскам «Зависть», которые она напоминает по почерку; от более поздних заметок к «Бесам» в этой же тетради— она отделена тремя чистыми страницами.

Мотив оскорбленного самолюбия, близкий реакции героя данного наброска — бедного «молодого человека» — на нравственное унижение, разрабатывался Достоевским ранее в «Преступлении и наказании» и «Идиоте», в образах Раскольникова и Ипполита; позднее он получил развитие в образе капитана Снегирева в «Братьях Карамазовых».

Датируется временем с 9 сентября н. ст. 1869 г. (дата, проставленная автором под планом № 1) по декабрь 1869— январь 1870 г.

План повести «Смерть поэта» (№ 1) записан Достоевским в той же рабочей тетради, где содержатся часть подготовительных материалов к «Идиоту», планы рассказа (о Воспитаннице) в «Зарю» и «поэмы» «Император», а также черновые записи к повести о Картузове.

Заметки, печатаемые под № 2, представляют собой ряд приписок, сделанных, по-видимому, позднее — в конце 1869 — начале 1870 г, в момент, когда Достоевский, закончив и отослав в Петербург повесть «Вечный муж», вернулся к обдумыванию темы романа для «Русского вестника» и колебался между накопившимися у него различными замыслами и заготовками. Поскольку в этих записях, являющихся дальнейшей трансформацией прежнего замысла, упоминается в качестве действующего лица С. Г. Нечаев, они вряд ли могли быть сделаны ранее того времени, когда Достоевский в Дрездене, узнав из газет о совершенном в Москве 21 ноября 1869 г. по указанию С. Г. Нечаева убийстве студента Петровской академии И. И. Иванова (оказавшего Нечаеву неповиновение), заинтересовался личностью Нечаева. Психологический анализ этого убийства писатель вскоре положил в основу романа «Бесы»; в комментарии к последнему см. характеристику Нечаева и анализ истории знакомства Достоевского с различными материалами о нем. Убийство Иванова было обнаружено 26 ноября 1869 г.[59] Но заметки Достоевского скорее всего относятся не к декабрю 1869 г., а к январю 1870 г.: упоминаемый в них Кулишов, фигурирующий в планах «Жития Великого грешника» сначала под именем Куликова, во второй половине января в заметках «Мысль» превращается в Кулишова.

В диалоге, печатаемом под № 3 и предположительно отнесенном к «Смерти поэта», обыгрывается фамилия «Дырочкин», которой завершается план № 2. Таким образом, диалог этот либо написан до плана № 2 и Достоевский позднее предполагал связать его с замыслом «Смерть поэта», либо представляет собой дальнейшее развитие последнего пункта названного плана.

Вернувшись в декабре 1869-январе 1870 г. к «Смерти поэта», автор попытался в это время видоизменить и конкретизировать первоначальный план повести, записанный в сентябре предыдущего года. Но уже вскоре, в начале февраля, у него возникает новый план. Поэт, который ранее был задуман как главный герой особой, самостоятельной повести, теперь становится действующим лицом одного из эпизодов («блестящей главы») (Романа о Князе и Ростовщике) — вторичного ответвления «Жития великого грешника». В свою очередь, из этого плана в процессе дальнейшего обдумывания рождается один из первоначальных планов «Бесов» (озаглавленный «Зависть»). После февраля 1870 г. Достоевский, занятый работой над «Бесами», к плану «Смерти поэта», по-видимому, уже не возвращался, по крайней мере в дошедших до нас его рабочих тетрадях не сохранилось позднейших записей, которые можно было бы сколько-нибудь уверенно связать с разработкой этого сюжета. Как видно из планов «Смерти поэта», первоначальный замысел повести возник в тесной связи с вынашивавшимися Достоевским в 1869–1870 гг. планами романа «Атеизм» (см. наст. том. С. 395). На первом этапе (ему соответствует план № 1) сердцевиной повести должен был стать спор между Атеистом, Попиком — горячим ревнителем православия, по чистоте сердца и темпераменту родственным Аввакуму, Раскольником и Поэтом — «язычником», обоготворяющим природу, «о свободе и о свободном человеке». Лишь охарактеризовав это основное философско-идеологическое зерно повести и очертив характеры четырех участников спора, автор начинает размышлять о сюжете: «Подсочинить повесть <…> в углах совершилась кража, или преступление, или что-нибудь…». Как место действия обозначены «углы», герой — бедняк-энтузиаст, умирающий в 26 лет и оставляющий после себя без средств двух детей и беременную жену; это вызывает у писателя ассоциации с «Бедными людьми» — с судьбой Покровского, Горшкова, Девушкина.

В плане № 2 автор приступает к «сочинению» «повести», т. е. разработке фабулы. Вводится новый персонаж, от лица которого, по-видимому, романист теперь хочет вести повествование-возвратившийся в Россию из-за границы после 6 лет отсутствия Господин. Племянник приводит его в углы; к содержателю их у приезжего есть поручение от Нечаева (или от кого-то из эмигрантов, связанных с Нечаевым). Здесь же живут Поэт с женой, любящей Племянника и преследуемой хозяином углов, а также Попик и Доктор-нигилист. Раскольник исчезает, зато автором намечены новые, по-видимому, гротескно-комические персонажи — пан Пшепярдовский, Б — нов (под последним мог иметься в виду петербургский книгопродавец и владелец типографии А. Ф. Базунов, с которым Достоевский поддерживал деловые связи с начала 1860-х годов) и Дырочкин. Перед всеми этими лицами «надорвавшийся» Поэт должен произнести вслух «последнюю исповедь» и застрелиться (как пытался поступить после чтения своей исповеди Ипполит в «Идиоте»). После самоубийства Поэта в углы врывается полиция. Фамилия «Никчорыдов» в наброске № 3 завершает перечисление гротескных фамилий обитателей углов, которое начато в плане № 2. Отрывки сатирического диалога между Дырочкиным и его собеседником стилистически близки к позднейшим аналогичным по характеру записям в подготовительных материалах к «Дневнику писателя» за 1876 г.