— Обнаружен сверхсекретный военный объект. Начальник его готов сдаться нашим войскам, но на известных условиях. Передаю эти условия. Двести тысяч долларов единовременно за отказ от разработки важного военного изобретения. Гарантия свободного выезда за пределы…
А пока негромким голосом, размеренно и очень спокойно Колесников произносит одно цифровое сочетание за другим, он ведет еще и напряженный беззвучный разговор с Бельчке.
«Ты остался в дураках, Бельчке! — думает он. — Ты просчитался. Я сумел обвести тебя вокруг пальца, не поддался ни на какие уловки, на все эти твои искусные ложные выпады! Я отбил их! Теперь уже я не защищаюсь, я атакую. Прижал тебя к стене и через несколько минут нанесу смертельный завершающий удар!
В лазарете мне иначе рисовался этот бой. Я считал: будет схватка врукопашную. Но мы с тобой только хитрим друг с другом. И ты не совладал со мной, Бельчке!
Подвергаясь воздействию твоего лютеола на протяжении нескольких дней, я все же смог разгадать уловку с Терезиендорфом. И я (а не Банг и не этот белобрысый радист) вспомнил о морском коде. Значит, рассудок мой уцелел — наперекор тебе, Бельчке! Да, да! Уцелел, выстоял, как ни старался ты расшатать его там, в саду! И сегодня это — главное мое торжество!
А ведь были минуты — страшно вспомнить, — когда я начинал уже сомневаться в своем рассудке. Но это прошло. Это прошло и больше не вернется.
Ты был попросту чересчур самонадеян. Ты считал, что я только твой подопытный номер такой-то. А я с первых же шагов по саду стал твоим противником, и опасным, в чем ты незамедлительно убедишься.
Вы с Бангом торжествуете, я вижу. Напрасно! Он не торопясь выбирает сигарету в портсигаре, а ты все еще улыбаешься? Ну-ну! Единым махом я сотру сейчас эту улыбку с твоей вероломной жирной хари!
Внимание! Приблизился к самому ответственному месту донесения…»
Колесников продолжал диктовать — по-прежнему без пауз и очень спокойно: — …держась шоссе: Санкт-Пельтен — Амштеттен. Затем, пролетев населенный пункт Штерибург, самолетам круто отвернуть от шоссе влево…
Радист по инерции отстучал: «влево», оборвал стук и с недоумением оглянулся. Надо же отстучать не «влево», а «вправо»!
Но Колесников был наготове. Он с силой надавил на плечо радиста, точнее, сжал пальцами нерв на плече (прием дзю-до).
Белобрысый ойкнул, правая рука его повисла, как парализованная. От боли он скорчился на своей табуретке. А Колесников, перегнувшись через него, уже торопливо отстукивал на ключе: «Ашен! Ашен! Курс на Ашен!»
За спиной Колесникова кричали:
— Он повредил мне руку! Другое сочетание цифр! Не Терезиендорф! Гораздо короче! О! Это «Ашен»! Он передал своим «Ашен»!
Бельчке, с багровым, перекошенным лицом, оттаскивал Колесникова от аппарата. Сзади Банг, чертыхаясь, рвал из кобуры застрявший пистолет.
Колесников воспользовался этим секундным замешательством. Присев и быстро выпрямившись, он ударил Банга снизу затылком в лицо, стряхнул с себя Бельчке и выскочил из радиорубки в коридор.
Он одолел его в три или четыре прыжка. Плафоны под потолком слились в одну светящуюся полосу, будто молния расколола небо над головой.
Колесников очутился в кабинете.
Ага! Так он и думал! Профессор проявил рассеянность, как положено профессорам. Маленький браунинг по-прежнему на столике у окна. С жадностью Колесников схватил оружие, оглянулся.
В дверях показался Бельчке. Из-за спины шефа выглянул Банг. Разведчик выстрелил в них несколько раз, почти не делясь.
Банг успел отклониться. Цепляясь за дверь, Бельчке начал медленно оседать на пол. Выражение лица его при этом было удивленным.
С письменного стола посыпались на пол разноцветные остро отточенные карандаши. Следом за карандашами свалился и Гитлер, обалдело застывший на снимке со своей косой прядью и начальственно выпученными глазами.
Но где же здесь выход?
Потайная дверь, которая вела через библиотеку к трапу, вероятно, захлопнулась сама собой. А отсюда, изнутри, она выглядит, как панель в стене. Все панели в этом кабинете выглядят одинаково — высокие, белые.
Свист пуль!
Колесников инстинктивно присел, обернулся, дал два ответных выстрела. Потом с ожесточением рванул на себя панель, ту, что была поближе, за ней другую, третью. Что за бред! Куда запропастилась эта чертова потайная дверь?
Всюду натыкаешься лишь на узкие, высокие настенные шкафы. В них стоят какие-то баллоны, окрашенные в желтый цвет.
Свист пуль!
Прячась за лежащим на пороге шефом, Банг возобновил стрельбу.
Колесников ощутил, как горячий ветер опахнул его макушку. Он не услышал выстрелов. В лицо ему ударил запах резеды! По одному из желтых баллонов поползла, все удлиняясь, трещина! В баллон попала пуля!
Рядом пронзительно завизжали. Промелькнул, нелепо размахивая руками, радист, ударился с разгона в стену напротив, распахнул потайную дверь, исчез. Ругаясь и отчаянно кашляя, Банг проволок через кабинет под мышки Бельчке. Все словно бы забыли про Колесникова. Кто-то споткнулся на трапе. Крик! Оглушительный лязг железных ступенек!
Резедой пахнет все сильнее!
В доме потух свет.
Ощупью Колесников добрался до потайной двери, открыл ее, миновал библиотеку и спустился по трапу.
Ядовитый газ опередил его, В доме хлопали двери. Вокруг раздавались вопли, ругань, истерический хохот. В панике люди натыкались друг на друга. Кто-то упал. Колесников успел перешагнуть через него, но бегущие сзади прошли по человеку, топча его сапогами.
Словно бы гигантский смерч поднял дом над землей, завертел его вокруг оси и поволок куда-то в прорву.
3С толпой эсэсовцев Колесникова вышвырнуло из дома во двор. Небо на востоке светлело. Звезды почти уже не были видны.
С надсадным воем разворачивались во дворе машины. «Опелькапитан» застрял боком в воротах. Эсэсовцы сгрудились вокруг него, пытаясь убрать с дороги. Наконец грузовик, ударив с ходу «опель», протолкнул его в ворота.
Колесников отделился от толпы и начал подниматься по склону. Уйти от лютеола! Как всякий отравляющий газ, лютеол стелется понизу.
Дошло ли до начальства донесение?.
В штаб, надо думать, вызван Батя. Вопрос перед ним поставлен ребром: ручаешься ли за достоверность донесения, переданного твоим разведчиком из вражеского тыла?
Что он ответит на это?
Помолчав — Батя человек неторопливый, на редкость обстоятельный, — ответит, наверное, так:
— По сути донесения ничего сказать не могу. Но за своего разведчика ручаюсь головой. Колесников воюет рядом со мной три года. И он надежен. Можете быть уверены: ни при каких обстоятельствах не подведет!
Колесников брел по гребню холма, то и дело спотыкаясь о кочки и кустики. Глаза его были закрыты — так он устал. Багровое, одутловатое лицо Бельчке все время прыгало перед глазами. Какое странное выражение было на этом лице!
Но обо всем этом Колесников думал, уже засыпая. Он споткнулся еще раз, потом, не в силах бороться с усталостью, медленно опустился на траву.
Откуда-то сильно тянуло сыростью — поблизости, наверное, было озеро или протекала река.
Если бы за Колесниковым послали погоню, она настигла бы его тут, в трехстах шагах от дома. Но погони не было…
По-видимому, его посчитали погибшим…
ГЛАВА XIV. СТРАХ НА ДОРОГАХ
1Колесникова охватило тягостное оцепенение. Он все слышал, все понимал, но, хоть убей, не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой.
Из этого состояния не вывел его даже грохот взрыва. Над лесом поднялся столб дыма, и клубы его стали медленно оседать. Вилла, где проводились опыты с лютеолом, после выхода Колесникова в эфир была спешно подорвана. Вероятно, все было подготовлено к взрыву заранее — оставалось лишь включить рубильник.
Колесников пролежал ничком около получаса. Потом открыл глаза и сел.
Солнце уже вставало из-за деревьев.
Но почему не слышно птиц, которые встречают рассвет ликующим пением?
Снизу, со стороны дороги, вместо беспечного щебета и длинных виртуозных трелей доносились гудки, рев моторов, визг тормозов, брань и шорох колес.
Колесников раздвинул высокую траву. Внизу валом валит толпа.
Странно видеть гитлеровских солдат, бредущих врассыпную. То и дело им приходится сторониться — обгоняют мотоциклы, грузовики, легковые машины. Асфальта почти не видно. По дороге, образуя завихрения у остановившихся машин, катит взбаламученный людской поток.
На миг Колесникову представилось, что стены сада не выдержали напора лютеола изнутри. И вот, вырвавшись на свободу, ядовитый газ беснуется на дорогах Австрии.
Но то было уже последнее наваждение сада. Колесников опомнился. Не лютеол, нет! При чем тут лютеол? Это же долгожданное крушение гитлеровского вермахта!
Страх бушует на дорогах Австрии. Но это не страх, сфабрикованный из резеды и чего-то там еще, с добавлением каких-то омерзительных химических примесей. Это естественный страх перед возмездием — перед надвигающейся Советской Армией!
Колесников стряхнул с себя оцепенение и встал.
Между деревьями, по ту сторону дороги, взблескивала река. Она текла почти строго на север. Гитлеровцы двигались в том же направлении.
А вот и серо-желтая дощечка указателя. На ней написано: «Река Иббс».
Помнится, Иббс впадает в Дунай? А параллельно Дунаю проходит главная шоссейная магистраль: Санкт-Пельтен — Амштеттен. Орда беглецов, вероятно, стремится выйти поскорее на главную магистраль.
Туда же нужно и Колесникову. Только он, добравшись до шоссе, не повернет с общим людским потоком к Амштеттену, а пойдет в противоположном направлении, к Санкт-Пельтену, навстречу своим.
Колесников брел по гребню холма, пошатываясь от слабости, иногда придерживаясь за стволы деревьев.
Солнце все выше поднималось над горизонтом.
Дорога петляла внизу. На крутых, почти под прямым углом, поворотах ее заботливо выложили кирпичом, чтобы легче было тормозить.
Приветливые, неправдоподобно уютные, почти пряничные домики выглядывали из-за кустов жимолости и шиповника. Колокольни церквей нацеливались, как зенитки, в самое небо. По склонам торчали столбы проволочной изгороди. Да нет, какая там изгородь! Это же шесты для хмеля и виноградных лоз!
Порой возникали на пути изумрудно-зеленые полянки, и обязательно с каким-нибудь мемориальным камнем, — австрийцы, надо думать, очень любили это сочетание: исторических воспоминаний и приятного, радующего глаз пейзажа.
Остановиться бы на такой полянке, лечь, вытянуться! Все равно через несколько часов здесь будут наши. Но Колесникову не терпелось поскорее увидеть своих.
Как ни медленно он шел, но поток машин и пешеходов внизу двигался еще медленнее. То и дело возникали пробки.
Среди солдат изредка попадались и гражданские. Некоторые понукали лошадей, впряженных в одноколки, которые были доверху нагружены чемоданами, рюкзаками. Другие катили свой скарб в детских колясочках.
Наконец Колесников увидел впереди магистральное шоссе, по которому, так же как и по проселочным дорогам, текла толпа беженцев и солдат.
Он спустился по склону холма. Никто не обратил на него внимания. Ведь он был в старом пиджаке и брюках, которые ночью напялили на него эсэсовцы.
Сзади резко засигналили машины. С поспешностью уступая им дорогу, несколько солдат шарахнулись в сторону и повалились в кювет вместе с Колесниковым. Когда он поднялся, то увидел, что мимо, чуть ли не давя пешеходов под колесами, двигается колонна грузовых машин.
Строго соблюдая интервал, проезжали грузовики с эсэсовцами. Солдаты в черном сидели на высоких кожаных сиденьях совершенно неподвижно, будто окаменев, держа автоматы между ног, устремив взгляд вперед. На рукавах белели черепа и скрещенные кости.
Полет Валькирий? Нет, бегство Валькирий! Черные Валькирии драпали с поля боя.
Что это? Из кабины одной из машин выглянуло мрачное лицо Банга!
А Колесников-то думал, что «мертвоголовые» намного опередили его. Но ведь он шел, от дома напрямик, по холмам. Здесь же дорога вьется серпантином. Кроме того, «мертвоголовых» задерживали постоянно возникавшие пробки.
И вдруг Колесников увидел Бельчке!
Тот сидел почему-то не в кабине, а в кузове, в ногах у эсэсовцев, скрючившись, как паук. Голова его — без фуражки — мерно покачивалась над бортом машины. На плечах желтело что-то, кажется, макинтош. Шея была толсто обмотана бинтами.
Как! Бельчке жив?!
Колесников стоял в кювете, оцепенев.
Колонна эсэсовских машин, с Бельчке в одной из них, промчалась мимо, как вереница призраков.
Так Бельчке жив! А он, Колесников, был уверен, что тот убит. Нет, не убит — только ранен!
Значит, дело не сделано?
Колесников нащупал в кармане маленький браунинг, который машинально сунул туда, сбегая по трапу. Остались ли еще в обойме патроны? Он вытряхнул их на ладонь. Два! Очень хорошо. Значит, обе пули в Бельчке, обе — для надежности, и с самого близкого расстояния!
Выйдя на шоссе, Колесников повернул не к Санкт-Пельтену, а к Амштеттену, то есть включился в общий людской поток.
2Да, он надеялся догнать Бельчке! Шансов было очень мало, он понимал это. Может быть, один шанс из тысячи или даже десяти тысяч. И все-таки он не имел права пренебречь им, этим шансом.
Мог же спустить скат на машине, в которой ехал Бельчке? Вот и задержка! А самолеты? Могли же налететь наши самолеты и разбомбить шоссе впереди?
Однако больше всего Колесников рассчитывал на заторы-пробки, неизбежные при таком паническом отступлении. На магистральном шоссе, запруженном людьми и машинами до отказа, заторов-пробок должно быть еще больше, чем на проселочной дороге.
Он шагал, сильно подавшись вперед, будто падая с каждым шагом. Губы его шевелились беззвучно. Он подгонял себя:
«Давай иди! Догоняй! Проворонил Бельчке в доме, промазал в него в нескольких шагах, теперь догоняй!
Слышишь, как воют машины, пробивая себе дорогу через толщу пешеходов? Идут впритык, сгрудились, будто стадо баранов. Два-три достаточно плотных затора на шоссе — и ты настигнешь Бельчке.
А там уж проще простого. Согнувшись, пряча лицо, протиснись через толпу, подойди к Бельчке вплотную и вбей в него две свои заветные пули. А потом — пропадай все!»
Сердце билось как-то беспорядочно, то слабо, то сильно — рывками. В ноги иногда вступала странная слабость, и он очень боялся упасть. Упадешь — не встанешь, растопчут!
Снова и снова он поднимал свое сердце в галоп. Беспощадно пришпоривал его и бил хлыстом. Вперед! Вперед!
«Обгоняй их, обгоняй! — приказывал он себе. — Постарайся обойти вон ту группу солдат, обвешанных фляжками и ранцами. Так! Впереди тарахтит какая-то двуколка, покрытая брезентом, — уцепись за ее борт, передохни немного! Передохнул? Обгони и двуколку!»
Он настойчиво пробивался сквозь толпу, расталкивая ее локтями, пытаясь выиграть еще сто, еще двести метров, чтобы находиться поближе к Бельчке на случай пробки-затора.
Какой-то солдат, круглолицый, еще совсем молодой, заглянул Колесникову в лицо.
— Ты-то куда торопишься, старик? — удивленно сказал он — Русские не сделают тебе ничего. Такие, как ты, им не нужны. Им нужны молодые и здоровые, как я, чтобы работать на них в Сибири.
Колесников дико посмотрел на солдата. Старик? Кто это — старик?
Сзади неодобрительно сказали:
— Что ты пристаешь к старику? Он идет, потому что на стенах намалевано: «Зиг одер Зибириен!»[5] Он просто дисциплинированный немец.
Солдат протянул Колесникову свою флягу:
— Хлебни! Тебе станет полегче.
Но Колесников молча, с омерзением оттолкнул его руку, и сконфуженный солдат, отстав, замешался в толпе.
Настроение у всех было взвинченное.
Когда шофер пятнистого, видимо, штабного «мерседес-бенца» требовательно засигналил, пытаясь пробиться, из толпы заорало несколько голосов:
— Не гуди, свинья! Не дергай нам нервы!
Из окошка выглянуло толстое бледное лицо. К удивлению Колесникова, шофер перестал сигналить…
Колесников миновал группу офицеров, которые, выйдя из легковой машины, озабоченно склонились над картой. Обрывки разговора;
— А если проселочными дорогами? Успеем ли?.. Американцы Паттона…
Поспешно садясь в машину, один из офицеров добавил несколько слов. Из них можно было понять, что гитлеровцы спешат навстречу войскам генерала Паттона, которые двигаются с запада.
То, что видел Колесников на шоссе, не было уже вермахтом, гитлеровской армией. То был сброд, толпа, стадо, охваченное паникой. Забыты были мечты о мировом господстве. Вчерашние завоеватели, превратившись в беглецов, мечтали лишь о том, чтобы как можно дальше уйти на запад и со вздохом облегчения поднять руки у американских аванпостов.
С каждой минутой шаги гитлеровцев убыстрялись. Размеренная солдатская поступь мало-помалу переходила в беспорядочный бег.
Тяжело переваливались, ползли танки, обвешанные солдатами со всех сторон. Их обгоняли набитые людьми грузовые и легковые машины. Рысцой трусили по обочинам пехотинцы, иногда останавливаясь и выбрасывая лишнюю тяжесть из своих рюкзаков.
В кюветах валялись котелки, шинели, накидки, чемоданы, фляжки, солдатские каски, автоматы, патронные ленты к пулеметам, консервные банки, одеяла. Все чаще попадались винтовки, воткнутые штыками в землю. Такое Колесников видел лишь на старых пожелтевших плакатах времен первой мировой войны. И вот он воочию видит винтовки в земле. Они даже колеблются еще, будто от дуновения ветра.