И еще одну страницу из боевой биографии партизан Приазовья удалось восстановить. В десанте на Малую землю партизаны вновь действовали в составе батальона морской пехоты.
В полночь 4 февраля 1943 года батальон высадился в районе Станички. Катера вплотную подошли к берегу, и моряки бросились вперед. На них обрушился удар фашистских минометов. Но сдержать десант уже было невозможно: развернувшись в цепь, моряки ворвались в окраинные кварталы и закрепились в полуразрушенных домах.
Снаряды рвали землю, в крошево разносили обугленные стены. В воздухе стояло красноватое облако кирпичной пыли. Орудийный шквал не прекращался ни на минуту. Но было ясно, что операция удалась и наши части прочно удерживают плацдарм на Малой земле.
В этом бою был смертельно ранен майор Куников. Моряки вынесли своего командира, и ночью на катере он был доставлен в Геленджик. Но было поздно: врачи не смогли его спасти.
За героизм и отвагу, проявленные в бою, Цезарю Львовичу Куникову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Орденами и медалями за мужество и отвагу были награждены многие из отряда десантников. Были вручены боевые награды и партизанам отряда «Отважный I», вместе с моряками штурмовавшим Малую землю…
…Давно отгремели бои Великой Отечественной войны, и земля, взметаемая снарядами, дала жизнь новым побегам. Трудно найти в плавнях Придонья и Приазовья, на Малой земле следы войны. Но память о героях бессмертна. Всегда лежат свежие цветы на могиле Цезаря Куникова в Новороссийске, склоняются пионерские знамена и поют горны на братской могиле партизан Азовья в селе Синявском.
Когда в последний раз мне пришлось быть на Азове, — я спустился по крутому откосу к берегу. Снег хрустел под потами.
Черные головки камышей отчетливо выделялись на чистом белом снегу. Вокруг не видно было ни единого следа. Только ровный снег и шумящий камыш. Но мне показалось, что в свисте ветра я услышал голоса тех, кто поднимался на этом берегу в атаку…
Лев УСПЕНСКИЙ ПЛАВАНИЕ «ЗЕТЫ»
Рисунки Л. КАТАЕВАУ этого рассказа удивительная судьба. Его научно-фантастический сюжет родился в 1944 году — в то время, когда продолжались ожесточенные схватки с гитлеровскими захватчиками; родился в самой гуще освободительных боев, которые Советская Армия вела на Балканах, освобождая земли Румынии, Югославии, Болгарии. Автор рассказа, известный советский писатель, был в то время на фронте в качестве военного корреспондента. И, по его свидетельству, именно действительные грозные военные события послужили толчком для рождения научно-фантастического сюжета. Впрочем, не всегда ли даже самая «головокружительная» фантастика берет начало от того, что происходит в мире на самом деле?
Впервые рассказ «Плавание «Зеты» был опубликован в в журнале «Вокруг Света» в 1947 году. Мы перепечатываем его сегодня с послесловием автора, написанным по просьбе «Искателя», в котором раскрывается подробная история этого рассказа.
— Запишите то, что я вам сейчас расскажу, кэптен! Запишите все от слова до слова и, если это принято делать в вашей стране, приведите меня к присяге! Я знаю: на слово поверить человеку, повествующему о таких вещах, нельзя, а я требую, чтобы мне верили.
Я также настаиваю на том, чтобы вы немедленно послали свои записи вашим ученым. Спешно! Экспресс! Они найдут объяснение написанному, ибо все, что случается в действительности, может и должно быть объяснено. А ведь это же было!
Вы хорошо знаете: я не имею представления о том, что стряслось с «Зетой» и с ее экипажем. Все скрыто от меня с того момента, как мы внезапно всплыли и меня оглушил взрыв. Я и не прошу у вас откровенности: я — солдат и слишком хорошо понимаю вас. Вы правы, да, да вы правы!
В самом деле! В разгар жестокого боя на берегах Дуная, когда ваши молодцы, охваченные боевой яростью, видят, что малейшая доверчивость может стоить многих тысяч жизней, — что происходит в разгар этой страшной битвы?
Из дунайских вод в самый разгар жестокого боя в этом страшном месте вдруг всплывает из глубины вод маленькая подводная лодка, фашистская лодка-малютка, черт побери этих дьяволов!
Как слепая, она тычется в фарватере то туда, то сюда под огненным шквалом. Явно потеряв ориентацию, она не знает, куда ей метнуться!
Ваши сигнальщики передают ей приказ: немедленно остановить моторы и сдаться в плен! Ваши артиллеристы с обоих берегов наводят на нее свои орудия…
Лодка, несмотря ни на что, рвется на юго-восток, к вам. Но ведь к вам — значит от них; разве это не подозрительно?
Внезапный грохот: суденышко нарвалось на мину. Вот оно тонет. В сумерках, в дыму, ваши катерники (доблестные парни!) спешат к ней. В воде барахтаются люди… Может быть, там был только один человек; я ничего не выпытываю у вас, кэптен! Русские моряки подбирают этого человека или этих людей (мне неизвестно, нашли ли вы кого-либо, кроме меня). Лодка тонет. Сколько же времени пройдет теперь до той поры, пока водолазы поднимут или хотя бы осмотрят ее?
Следовательно, если остается одно лишь существо (будем думать, что спасен только я!), знающее тайну ее появления тут, между борющимися армиями в среднем течении Дуная (вы не сказали мне, где я нахожусь сейчас, кэптен, но Старик там, в глубине, несколько раз говорил о «среднем плесе реки». У него был сильный русский акцент, у Старика, но говорил он правильно, как книга; я понимал его. Я все знаю!), — если это так, то что же вам делать?
Естественно, вы ожидаете момента, когда существо это очнется после контузии, чтобы его допросить. Вы убеждены, что перед вами один из неудачливых фашистских диверсантов, севший на свой кораблик где-либо выше Белграда (как, кстати, Белград? Не взят ли еще, кэптен?). Вы допускаете, что он будет отрицать это, постарается выдать себя за хорвата, за серба или за беженца от наци… Почем знаю я, за кого? И вдруг…
Я никогда не забуду выражения вашего лица, каким оно стало после того, как я вам сказал, откуда мы прибыли и как.
Секунду или две вы не знали, как быть: рассердиться вам или рассмеяться? Наглость, не имеющая себе равных, перед вами или глупость, никогда еще не виданная на свете? А перед вами была только истина — простая, голая истина, хотя и неправдоподобная.
Да, лодка — та, что лежит сейчас на дунайском дне в полумиле отсюда (мне виден из окна этот лысый береговой холм), — это «Зета», бывшее судно бывшего Адриатического флота Югославии. Неделю назад, если только я не потерял счет дням (что, впрочем, вполне понятно), она пробиралась по голубому (слишком голубому, дорогой сэр! Слишком голубому для нашего трудного времени!) проливу между островами Корчула и Лагоста. Маленький в этом ракурсе остров Млет рисовался, помнится, справа по носу… А вот теперь она, с пробоиной в передней части, лежит, как вы говорите, здесь, между Доброй на правом берегу реки и Берзаской — на левом, — точно посредине. И за все эти дни она (что мне за смысл лгать?) не прошла и четырехсот миль. Да, четырехсот… Смотрите в любую из лоций мира, кэптен, листайте какие угодно справочники, вспоминайте школьные уроки географии (как было, кстати, имя вашего географа? Моего звали Чарльз Кристофер Бутс; забавный маленький человечек откуда-то с запада). Думайте, словом, что угодно — вы не поймете ничего.
Адриатика — и среднее течение Дуная! Остров Коргула — и Железные Ворота! Если огибать Балканский полуостров с юга, путь протянется на тысячи миль.
«Если огибать?!» — негодуете вы. — Что значит это «если»? Да ведь другого пути нет!»
Другой путь есть, кэптен! Клянусь вересковыми полянами Йорка, моей милой родины, он есть! Его указал нам, нас провел по нему высокий преждевременно поседевший русский инженер, беглец из концлагеря.
Я не помню его фамилии: она слишком трудна для английских губ. Но если вы хотите понять, как это случилось, не перебивайте моего рассказа! Я сообщу вам все, что помню. И лучше бы все же привели меня к присяге, потому что мне нужно, чтобы мне верили! Слушайте.
Меня зовут Баллард, сэр. Тэдди Баллард к вашим услугам. Вряд ли вы слышали это имя (хотя у нас в роду был даже вице-адмирал): я из обнищавшей боковой ветви.
Мне двадцать один от рождения. До прошлой недели я был стрелком на «Ланкастере», входящем в 71-5 эскадрилью воздушной армии, в ту, которая базируется на Массафру, неподалеку от Таранто. Хорошая долина была этот «ланкастер», сэр, и парни, летавшие на нем, были славными ребятами, особенно Гриффин, второй пилот. Жаль его, но что поделаешь — война!
Во вторник, тринадцатого числа, был получен приказ идти в воздух. Задание было секретное, но мы привыкли все понимать. Предстояло снова пересечь Адриатику по линии Бари — Сплит, углубиться на территорию Югославии и где-то над горами сбросить двух парашютистов и кое-какой багаж.
Во вторник, тринадцатого числа, был получен приказ идти в воздух. Задание было секретное, но мы привыкли все понимать. Предстояло снова пересечь Адриатику по линии Бари — Сплит, углубиться на территорию Югославии и где-то над горами сбросить двух парашютистов и кое-какой багаж.
Мы вылетели в 23.01. За Тарантским заливом садилась луна. Вахту у заднего пулемета держал Финней, канадский индеец, а я пока что присоседился в фюзеляже к парашютистке… Она была молода и недурна. Я — человек веселый: земля или шестая тысяча футов — не все ли равно? Мы сидели рядом и болтали. Ее звали Вайолт, так сказала она. Славная девушка, не хуже любого парня. Она англичанка, родилась тут, в Сербии, и знала сербский язык.
Мы болтали о том, что у итальянцев все еще не пропадает страх перед чертовым дуче, что в замке Помфрет, у меня дома, вам показывают место, где были убиты Риверс Грей и Воган, мы говорили также о вас. Мисс Вайолт опасалась, что опаздывает в Сербию: ваши армии дошли уже до Калафата и Виддина, взяли Турну-Северин, пробились сквозь Железные Ворота… Вот так и надо действовать!..
Так мы рассуждали обо всем, прислонясь спинами к алюминиевым бимсам. Она мне понравилась, эта леди в комбинезоне с парашютом за плечами и с маленьким носиком девочки с рождественской открытки. Боюсь, что я тоже понравился ей немного… Что же? Это не новость для йоркширца.
Когда «фоккевульфы» вовсе неожиданно сбили нас и «ланкастер» перешел в штопор, я сначала выбросил в люк ее, а потом прыгнул сам. Луна села, было темно.
Чистая случайность, кэптен, что мы плюхнулись в воду близко один от другого, что капковые жилеты выдержали нас, что утром она увидела меня, а потом мы заметили и болтавшуюся на волне пустую резиновую лодку с нашего самолета.
Мы захватили эту лодку. Теперь нас снабжают отлично: наши НЗ не размокли; у меня был забавный маленький прибор, превращающий человеческое дыхание в воду. Можно было жить. Высунув из воды носы, мы осмотрелись.
Хорошего — ни на шиллинг.
Далеко на горизонте виднелась, правда, полоса какой-то земли, но это нас не вдохновляло: там, несомненно, были нацисты. Мы решили выждать ночи.
К вечеру над нами трижды прошли три гитлеровца, взад и вперед. Мисс Вайолт держала себя, как мужчина: должно быть, у нас, англичан, в крови уменье терпеть бедствие на море. Единственно, что ее сердило, — это необходимость в буквальном смысле «пить мое дыхание», превращаемое в воду карманным конденсатором. «Чересчур поэтично для меня!» — сказала она.
В сумерках мы стали грести к востоку. Но час спустя до нас донеслось фырканье дизеля, и из легкого тумана прямо на нас всплыла «Зета». Вы знаете, что значит это имя, кэптен? Говорят, так у вас, славян, называлась некогда нынешняя Черногория.
Странно устроен мир, кэптен! Я простой сержант его величества, обыкновенный томми, все руки в масле. Я мало чего читал, кроме газет; но, мне кажется, философы плохо разобрались в том, что такое случайность. Надо же было, чтобы все эти события совпали; чтобы за трое суток до того, как мой «ланр» стартовал из Массафры, семеро сербских партизан — пять рыбаков и два профессионала-подводника — сумели ночью в маленькой бухточке возле Бибине (это где-то в Далмации, не так ли?) напасть на поврежденную глубинной бомбой лодчонку, бывшую до того, само собой, в руках у наци, перебить ее экипаж, вывести ее в море и направиться к югу в надежде прорваться.
Надо было, чтобы истребители и бомбардировщики нацистов в течение пятидесяти часов гонялись за ней, не давая ей уйти в открытое море, чтобы механизмы цистерн погружения оказались испорченными, чтобы рули то заклинивало, то отпускало, а скорость привела ее как раз в точку нашего непредусмотренного рандеву и точно в тот миг, когда там оказались мы с мисс Вайолт.
Нужно же, чтобы случилось и еще более удивительное происшествие: за семь часов до нашей встречи с нею «Зета» наткнулась в море на обыкновенную далматинскую рыбачью лодку. Истощенный, полуседой человек — о! я вспомнил его фамилию: Саосерски! — с трудом, но неустанно греб тяжелыми длинными веслами, направляя свой путь на запад. В лодке было немного сушеной рыбы, с полдюжины черствых лепешек и жестяной бидончик с пресной водой. Пять-шесть галлонов мутной воды, но тысячи тонн мужества! Ей-богу, кэптен! Этот русский инженер Питер Саосерски бежал из концентрационного лагеря в Банье Лука, добрался до берега и, поставив на карту жизнь, отплыл в Италию.
Подчеркните дважды эту фамилию, дорогой кэптен! Подчеркните ее красным карандашом!
Когда нас подняли на борт «Зеты», меня и мисс Вайолт, лодка находилась в бедственном состоянии. Механизм погружения отказал, впереди — сотни километров враждебного моря; радиостанции нет, а над головой с утра повиснут снова фашистские самолеты.
Сербы были смелыми моряками, но плохими механиками. Мистер Саосерски, — вы говорите, что нужно произносить Заозерский, — пусть так, но это слишком трудно для английских губ; я с вашего позволения буду лучше называть его «Старик», — один возился над исправлением цистерн. У него, очевидно, был какой-то план в голове, но сербы плохо понимали его речь. Они хлопали его по плечу, восклицали: «Друже брат!» — но не знали, чего он хочет от них. А он хотел удивительных вещей. Он радовался, как дитя, попав на эту лодку. Это было невероятной удачей: он и подводная лодка! Это взятое вместе было спасением!
Когда мы тоже попали туда, положение резко изменилось. Старик говорил по-английски. Не знаю, откуда родом были его учителя, но все же я понимал его довольно свободно. А сербы понимали все, что им говорила Вайолт. Все сразу же пришло в норму.
Мы поставили двух человек на помощь инженеру. Дело закипело. Часа два или три я был совершенно уверен в том, что произойдет. Мы, полагал я, починим цистерны, уйдем на глубину и сутки спустя войдем в Бриндизи. Я уже мерил этот срок числом крепко закрученных гаек на фланцах помпы.
Но на исходе нашей работы Старик, распрямившись, внезапно обратил ко мне свое испачканное мазутом худое лицо.
— Все было бы очень просто, Баллард, — сказал он мне так, точно речь шла о вещах самых обыденных, — если бы эта скорлупа могла погрузиться хотя бы на тридцать метров! О, тогда мы пошли бы прямо в Италию… Но беда в том, что для нее в ее теперешнем состоянии даже десять метров — предел. Сто сорок футов. Ни дюйма больше! Малейший избыток давления — и все ее швы разойдутся. Идти же по этому морю в штиль на пятиметровой глубине… Каждый «юнкерс» увидит нас, точно бы воды вовсе и не было. Нет! — и он прищурил глаза. — Нет! Пускаться так в море было бы сейчас чистейшим безумием…»
Я сел на аккумуляторную батарею, кэптен, — потому на нее, что других сидений рядом не нашлось. Не будь батареи, я сел бы на пол… Но юмор никогда не покидает меня; в этом моя сила.
— Не хотите ли вы сказать, сэр, — проговорил я, — что разумнее нам пуститься в этой лодке по суше?
Тогда он открыл глаза (у него, кэптен, тонкие, сухие веки больного. Объясните же мне, откуда такая сила воли в столь слабом теле, у этого измученного, пожилого страдальца?). Он открыл глаза и с минуту пристально смотрел на меня.
— Хотел бы я знать, Баллард, — произнес он наконец, — достаточно ли вы разумный человек, чтобы поверить невероятному? Да, я действительно хочу «покинуть море». Но я собираюсь достигнуть не англичан, а русских. И пройти к ним я намерен не пешком и не по суше. Мы пойдем к ним под сушей, Баллард. Пойдем на подводной лодке. — Он странно улыбнулся. — Не думаю, чтобы вы уже поняли меня…
Я и действительно его не понял. Но холод пробежал у меня по икрам, и волосы стали как наэлектризованные. «Сумасшедший! — подумалось мне. — Он свихнулся там, в концлагере… Что же нам делать?..»
— Нет, я не умалишенный, мой друг! — мягко сказал он, словно отвечая на мои мысли, и, сняв свою маленькую шапочку, провел рукой по волосам. — Не обижайтесь на меня, друг, но я знаю несколько больше вас… Потому что вы очень мало знаете… Пойдите, мой милый, позовите сюда вашу девушку и того, кого они зовут капитаном. Может быть, втроем вы поймете меня скорее.
День клонился к вечеру. Лодка, поравнявшись с крошечным островком, круто торчащим из воды (там их тысячи!), задержалась в его тени, чтобы не быть видной с воздуха. Солнце проникало только сверху в открытый люк. Мисс Вайолт присела на трапе, я — на аккумуляторах. Вук Хризич, капитан, человек шести футов и двух дюймов роста, с одним глазом и с лицом, перечеркнутым осколочным шрамом пятнадцатого года, оперся плечом о крашенную маслом переборку. А Старик, прикрыв глаза руками, говорил.
— Слушай, капитан, — сказал он Хризичу, и Вайолт быстро переводила его слова с английского на сербский. — Около твоего дома… нет там у вас какой-нибудь реки, которая, пройдя добрую часть пути своего по земле, вдруг исчезает в подземных пустотах?