Он слушал внимательно, время от времени чуть наклонял голову, то ли соглашаясь, то ли принимая во внимание наши доводы, но это, конечно, не значит, что с ними согласен, смотрит серьезно, при всей кажущейся благодушности достаточно алертен и без чашки его чая из шиповника.
– Интересно, – проговорил он наконец задумчиво. – Интересно… Вообще тема интересная. Согласен, интересная. И когда речь идет о бессмертии, то вы правы, за обладание им человек пойдет на любое злодейство.
Ингрид подобралась, вид у нее теперь такой, что вот-вот прыгнет и повяжет, а наручниками скует руки и ноги.
Володарский взглянул на нее с любопытством, ее чувства написаны на красиво-хищном лице крупными и очень разборчивыми буквами.
– И хорошо подобрали доводы, – сказал он похвальным тоном. – Чувствуется цепкий логический мозг ученого… И даже почти жаль, что все неверно.
Она дернулась, в голосе прозвучало недоверие:
– Неверно? Почему?
– Причем, – сказал он, – не по деталям, а в самой сути. Обидно, да? Потому, следуя по этой дорожке, вы зря потеряете время. Но не буду вам мешать, а то еще чего подумаете.
Я застыл, малость ошалелый, не представляя, в какой это сути мог ошибиться. В деталях, еще могу поверить, хоть и не хочу, но чтоб в самой сути…
Ингрид пригнула голову, глядя на него исподлобья, будто собирается боднуть.
– Что можем подумать? – спросила она быстро.
– Что увиливаю, – ответил он. – Спасаю шкуру. Вам трудно поверить, вижу, но это так. В такое поверить легче.
Она сказала медленно, стараясь держать с ним контакт взглядом:
– Легче чем во что?
Он грустно улыбнулся:
– В то, как все на самом деле.
– Мне поверить трудно, – произнесла она холодновато, – вы правы.
– А вот вашему коллеге, – сказал он с сомнением, – вижу, поверить легче… Он ваш коллега?
– А что, – поинтересовалась она, – похож на приблудившегося? Что делать, с прикомандированными такое случается. А почему он может поверить? Потому что тоже из вашей когорты яйцеголовых?
Он взглянул на меня с улыбкой.
– Он лучше понимает ситуацию. Хоть и не до конца.
Я сказал осторожно:
– В сфере своей компетенции и своего возраста я понимаю, надеюсь, неплохо. Но, конечно, многое ускользает. Это Аристотель мог объять все науки да еще Леонардо, но на Ломоносове такое счастье кончилось. Он последний, кто знал все, да еще и стихи писал!
– Защита засчитана, – сказал он. – Хотя вы правы, вы не можете знать того, что знаю я. Просто не можете.
Я спросил жадно:
– Почему? Что я упустил?
Он покачал головой, улыбнулся, по получилось это очень невесело.
– Вы не упустили, потому что еще не можете упустить. Это как не можете точно сказать, хорошо ли сделала глокая куздра, когда будланула бокра, а потом кудрячила бокренка, потому что не знаете, что такое куздра… хотя вон ваша подчиненная уже насторожилась, ей не понравилось, что кто-то кого-то будланул и тем самым, возможно, нарушил правопорядок…
– Понял, – сказал я, – значит, это пока за пределами моей компетентности?
– Как и вашей напарницы – подтвердил он, – хотя вы, конечно, обладая более широкими взглядами и постоянно работающим мозгом, в каком-то приближении поймете. Смутно.
Ингрид сказала настойчиво:
– Говорите же! Вы же понимаете, подозрение с вас никто не снимет, если не будет веских доказательств вашей невиновности.
Он вздохнул.
– Хорошо, но тогда я скажу вам о вещах, в которые вы не поверите. Я в свое время тоже, как и ваш друг, полагал, что знания и четкая логика объясняют все. Дело в том, я учитывал, как вот сейчас вы, только знания и логику.
Я насторожился, сказал несколько резче, чем хотел:
– Простите, но я и сейчас буду учитывать только логику и знания. На этом строится прогресс. И даже заждется.
Он кивнул.
– Это понятно. Мне вообще понятно все, что вы говорите. А вот вам… гм… ладно, сейчас увидим. То, что я знаю и что в данном случае важно, на самом деле известно и понятно любому человеку моего возраста. Даже… не обладающему ученой степенью. Рискну предположить, и вовсе неграмотному.
Ингрид произнесла с суровостью:
– Мы приняли во внимание ваши предостережения. Теперь можно ближе к сути?
– Суть проста, – ответил он замедленно, – как я уже сказал, это зависит не от суммы знаний и даже не от гениальности.
Он умолк, посмотрел на меня, на Ингрид, а я продолжал рассматривать его покрытое глубокими морщинами лицо, дряблую кожу в старческих пятнах, обвисшие щеки и свисающую кожу, особенно между подбородком и горлом, чем он напоминает не то старую дряхлую жабу, не то варана.
– Что же мы не учли? – спросила Ингрид, не выдержав молчания. – Да еще самое важное?
Володарский посмотрел на нее внимательно, взгляд из-под красных набрякших век показался мне ясным и оценивающим.
– Не знаю, – произнес он, – удастся ли мне объяснить…
– А вы попробуйте, – поощрила она почти весело и с вызовом. – Мы хоть и тупые детективы, но нахватались вершков на всяких помойках.
Я пояснил торопливо, смягчая ее выпад:
– Мне кажется, знания и логика помогут понять любую точку зрения.
Он сказал со вздохом:
– Ладно, скажу, и хотя вы не поймете, не обижусь. Я когда-то таким же дураком был, как и вы оба, уж не обижайтесь. Вы наверняка тоже чувствуете, что десять лет назад были не совсем умными и делали вещи, которые бы сейчас ни за что… Я тоже в любом своем возрасте полагал, что уже все знаю… Сейчас вы вряд ли поймете, но я все же попытаюсь вам помочь.
– Попытайтесь, – сказала она с тяжелым сарказмом, – а то детективы такие тупые, им частные сыщики, а то и вовсе посторонние, всегда указывают, куда идти и что делать. А мы даже шнурки сами завязать не умеем.
Он усмехнулся.
– Верю. Так вот, возможно, знаете, что наш разум – это продолжение инстинкта.
– Слыхали, – сказала она безмятежно. – Инстинкт – это рефлексы? Или наоборот?
– Хорошо, – сказал он. – Во время моей юности гордо твердили, что с момента появления разума время инстинктов окончилось и теперь все будут вести себя только правильно… В общем, потом приходилось нехотя признавать, что инстинкты занимают все-таки больше места в нашей жизни, чем нам желалось. Мне, к примеру, всегда хотелось понять, когда же инстинкты ослабеют настолько, что нами будет рулить только мозг. Я имею в виду не общую эволюцию в миллионы лет, а вот сейчас, на примере одного человека. Себя единственного.
– И как? – спросила она вежливо.
– Да как сказать, – произнес он с сомнением. – Сперва, особенно в молодости, инстинкт размножения рулит не только над разумом, но и над всеми инстинктами. Потом отступает, и во главе становится инстинкт доминирования, когда нужно и место под солнцем, и зарабатывать больше, и защищать самку и детенышей…
– А инстинкт размножения? – спросил я.
Он коротко усмехнулся:
– Вам в это поверить трудно, однако этот инстинкт никогда не исчезает. Постепенно слабеет, но не исчезает.
Она спросила с недоверием:
– Но как же… Если у вас уже не только дети, но внуки и даже правнуки, если не ошибаюсь, то инстинкт размножения должен бы умолкнуть?
Он кивнул.
– Тоже так думал. Но природа предусматривает даже экстренные ситуации. Например, все мужчины погибнут!..
– А женщины выживут? – спросила она скептически.
– А для вас новость, – поинтересовался он, – что женщины гораздо устойчивее мужчин к любым болезням? И не только в целом, но даже кровь, ткани… все устойчивее?..
– Не знала, – честно ответила она, – но уверена, что так и должно быть. Женщины – высшая раса.
Он кивнул, на лице снисходительная улыбка мудрого деда, что не станет спорить с внуком.
– Так вот, – произнес он спокойно, – на этот случай природа оставила мужчинам возможность размножаться. Конечно, приняла некоторые меры предосторожности, природа на самом деле очень предусмотрительна…
– Иначе бы мы не выжили, – согласился я.
Он кивнул.
– Чтобы старики не мешались среди молодых, спермы у них выделяется капля, и желания особого нет, но если так уж надо, то да, может и старик. Это я к тому, что инстинкт следит за нами до последнего и даже ведет к нему. Я имею в виду, к нашему последнему вздоху.
Она сказала независимо:
– Он же ведет не в прямом смысле, разум в ваши семьдесят лет уже сильнее инстинкта? Не так, как вот у моего юного практиканта с докторской степенью?
– Разум и в девяносто силен, – согласился он, – но не сильнее инстинкта, потому что разум и есть инстинкт. Просто мы называем его разумом, потому что разум есть настолько рафинированный и утонченный инстинкт, что уже как бы и не инстинкт вовсе. Но… инстинкт. И говорит он ясно и четко: точно так, как в молодости: ты должен драться за то, чтобы выжить любой ценой, а потом обязан уступить место тем, кому предначертано в Великой Программе заменить тебя на земле.
– Разум и в девяносто силен, – согласился он, – но не сильнее инстинкта, потому что разум и есть инстинкт. Просто мы называем его разумом, потому что разум есть настолько рафинированный и утонченный инстинкт, что уже как бы и не инстинкт вовсе. Но… инстинкт. И говорит он ясно и четко: точно так, как в молодости: ты должен драться за то, чтобы выжить любой ценой, а потом обязан уступить место тем, кому предначертано в Великой Программе заменить тебя на земле.
Она сказала с недоверием:
– Ни за что не поверю!
Он усмехнулся.
– Я в десять лет твердо знал, что все девчонки дуры и я никогда не женюсь, потому в те годы ни за что не поверил бы, что через четыре года буду страдать из-за какой-то дуры… Да, в общем, мы все уверены, что с возрастом будем умнеть, обрастать информацией, но останемся с тем же мировоззрением, что у нас сейчас. Неважно, какое оно у нас, потому что на каждой ступеньке, оглядываясь назад, говорим с облечением: какой же я был дурак, подразумевая, что наконец-то умный и вот таким умным останусь. И никто не верит, что еще будет меняться.
– Ну-ну!
Он вздохнул и произнес терпеливо:
– Везде в ходу все эти журналистские штампы о всемогуществе разума… хотя еще Гегель писал свою знаменитую «Критику чистого разума», хотя я так и не понял, что он имел в виду.
Ингрид спросила с неприкрытой враждебностью:
– Вы отрицаете мощь человеческого разума? Несмотря на все успехи науки?
– Разума нет, – сказал он с усмешкой. – Вообще нет. Нами управляет, как бы вам, такой молодой и красивой ни обидно, все еще инстинкт. Мощный древний инстинкт!.. Животный, как бы вы сказали. Даже самая продвинутая наука и чудеса хай-тека – это реализация самого примитивного инстинкта доминирования и распространения своего вида. Думаете, на Марс и в космос нас гонит научная любознательность?.. Ха! Все тот же инстинкт распространения и захвата новых территорий, свойственный любому животному виду. А в каком виде мы подаем эту идею другим, а то и себе, другое дело.
Я смолчал, Ингрид сказала ошалело:
– Но как же… как же все… Как математика, она же с инстинктом не имеет ничего абсолютно общего?
– Все имеет, – заверил он ласково. – У любого инстинкта есть острая потребность в усилении своих возможностей. Умнеют, как вы бы сказали, даже птицы и животные. Как только поняли, что человек перестал на них охотиться, то вот даже дикие утки садятся в городе прямо на людных улицах, олени и лоси выходят на трамвайные остановки, белки и бурундуки начали шарить по балконам, а то и прямо из карманов воруют…
Она открыла рот и тут же закрыла, вспомнив, как полчаса назад рассказывала по дороге, как к ее подруге в квартиру на двенадцатом этаже забрались две белки и, переворошив всю одежду, устроили пикник с разгромом на кухне.
Я сказал уважительно:
– Преамбула хорошая. А теперь…
Он кивнул.
– Да, понимаю. Но это было необходимо, а то начнутся сомнения, а то и совсем не поверите, будете искать против меня улики, а тем самым перестанете искать настоящего преступника. А я, как человек в возрасте, по своему инстинкту стою за крепкую власть и соблюдение всех законов.
– Да-да, – согласился я, – в молодости мы все бунтари, ругаем власть и уверены, что сами бы рулили куда умелее. Как показывает статистика, девяносто восемь процентов прошлых бунтарей становятся с возрастом сторонниками крепкой власти и строгих законов.
– Тогда вы понимаете…
Я кивнул.
– Да.
– Хорошо, – ответил он. – Перейдем к главной части. В общем, вот вам истина, неведомая молодым: никто из людей старшего поколения не стремится жить вечно. Никто!.. Все мы не прочь пожить дольше, но это другое дело, однако «не прочь» и «стремление» – разные вещи, верно? Нет той жажды вечной жизни, что была у нас еще лет тридцать-сорок тому. Инстинкт выживания особи постепенно слабеет, а взамен усиливается инстинкт выживания вида, для которого бессмертные и даже долгоживущие особи нежелательны. Потому никто из нас, людей старшего поколения… да-да, я вижу, как вы переглядываетесь, я все еще не могу произнести слово «старики», а заменяю на вот такие эвфемизмы… так вот никто из старшего поколения пальцем не шелохнет, чтобы продлить себе жизнь.
Она пробормотала с недоверием:
– У меня это все еще не укладывается.
– Инстинкт, – сказал он, – громко и властно говорит, что нам пора уходить. Он даже придумал за тысячелетия красивые и возвышенные философские системы, по которым смерть величественна, прекрасна и необходима. Это и сейчас звучит во мне настолько громко и мощно, что я чувствую себя преступником. Дескать, живу и ем мясо мамонта, хотя давно не охочусь, тем самым как бы объедаю соотечественников. В смысле, соплеменников. Нет, друзья мои, из цепких лап инстинкта вырваться не удастся! Никогда!
Я пробормотал:
– А в сингулярности?
Он взглянул на меня остро.
– Это интереснейший вопрос, но… отдельный. На подходе к сингулярности человек сможет перестраивать себя, убирать какие-то черты характера и даже личности, вписывать новые… однако если уберет все инстинкты, что останется?
Ингрид брякнула громко:
– Компьютер.
Он посмотрел на нее благосклонно.
– Вот-вот. Не только человек неотделим от инстинктов, это мы пережили бы, однако… и разум не может существовать без инстинктов!.. Повторяю, разум – это часть инстинкта. Причем неотрезаемая.
Ингрид пробормотала, не отрывая от него пристального взгляда:
– Тогда создателям искусственного разума придется всобачивать в него и сами инстинкты?
– Да, – ответил он. – В первую очередь инстинкт выживания. А это значит, искусственный разум сотрет человека с лица земли сразу же с первых же шагов… Однако мы ушли в сторону. Это сложная тема, но мы вряд ли сами сейчас ее решим.
Я понял, поднялся.
– Спасибо за кофе и удивительно мудрые слова. В самом деле вы открыли нам глаза на многое.
Ингрид поднялась и сказала чуточку резковато:
– Жаль, не удается вас арестовать сразу же. Зато у меня вторая половина дня была бы свободной. Сходила бы в кино…
Он улыбнулся, тоже поднялся.
– Рад, что чем-то помог. Позвольте, провожу до машины. А то у меня такая система, без моего разрешения и не выпустит.
Глава 2
Автомобиль еще не пересек черту, но створки ворот сразу же пошли сдвигаться навстречу одна другой, словно Симплегадские скалы, норовя отхватить нам зад, как перо из хвоста голубя или доску из кормы «Арго».
Ингрид за рулем злая и сосредоточенная, молчит, я наконец поинтересовался:
– Ну как?
– Меня он не убедил, – ответила она резко.
– Меня тоже, – признался я. – С другой стороны, по себе знаю, я не просто приобретал знания, но и менялся. Менял взгляды, политическую ориентацию, вкусы, мировоззрение… А мне еще не сто лет!
Она спросила враждебно:
– И что?
– Предполагаю, – ответил я осторожно, – что где-то когда-то и в чем-то изменюсь. Еще изменюсь. Вдобавок. И хотя в это сейчас не верю, не с чего мне меняться, замечательнее меня уже нет на свете человека, я само совершенство, но все же… вдруг смогу стать еще замечательнее? Да, я верю, даже знаю, что с возрастом буду слабеть, суставы истираться, обмен замедлится, болезни станут ослаблять организм, но это одно, а вот мировоззрение… гм…
Она сказала сердито:
– А вообще не поняла, что он хотел нам втюхать? Мог бы что-то и поубедительнее придумать.
– Я понял больше, – ответил я с удовлетворением.
– Что понял?
– Я понял, что ничего не понял, – пояснил я, – а для умного человека это сразу же повод задать себе вопросы. Почему не понял, что он хотел сказать, что мне помешало понять? Он сказал, что будь я на его стадии развития организма и с его уровнем гормонов, то, возможно, понял бы сразу. Сейчас начинаю чувствовать, мужик прав… нет, не в том, что надо умирать, а что инстинкты с каждым прожитым годом давят все сильнее.
– Сам ощутил? – спросила она язвительно.
– Уже, – согласился я.
– В чем же?
– Да так, – ответил я и посмотрел на нее. – Научился сдерживаться.
Она чуть прикусила губу, вид непривычно задумчивый, вот так в самом деле смогу со временем поверить, что диссертацию сама писала.
– Знаешь, – произнесла она замедленно, – хоть он говорил очень убедительно, однако…
– Не убедил? – спросил я.
– Не убедил, – согласилась она. – Но чуть-чуть задел. Или колебнул. Малость. Потому знаешь что…
– Ну-ну?
– Кто у нас там еще в списке?.. Толстолюбов?.. Давай заглянем и к нему. Если и он такое скажет, выражая общее мнение старшего поколения, тогда почти… нет, все равно не поверю… хотя, скажу честно, этот Володарский говорил довольно убедительно. Наверное, как профессор, привык выступать перед студентами.