Ибрагимбеков Максуд Немного весеннего праздника
Магсуд Ибрагимбеков
НЕМНОГО ВЕСЕННЕГО ПРАЗДНИКА
Это была прекрасная курица. Налитая янтарным жиром, с нежной мраморной кожей, она выделялась на прилавке среди своих разделанных и ощипанных товарок, как гроздь настояще-го шаны (сорт винограда - ред.), случайно попавшая в ящик с второсортным виногра-дом. Он ее заприметил сразу, но, разумеется, ничем не выдал своего намерения купить ее. Стоя перед прилавком, он с равно-душным и даже брезгливым выражением лица повертел в руках и осмотрел несколько ничем не примечательных бледных стан-дартных кур. Продавец, молодой коренастый крестьянский па-рень, молча наблюдал за ним.
- А вот эта сколько стоит? - стараясь изо всех сил, чтобы в голосе прозвучали скука и безразличие, спросил он и, не гля-дя, кивнул по направлению прекрасной курицы.
Продавец взял курицу в руки и внимательно оглядел ее. Он достал из чрева тщательно вычищенные внутренности, разло-жил на ладони сердце, выпотрошенный желудок, печень, потом вложил все это обратно и протяжно вздохнул. Мамедали-муаллим понял, что нарвался на гроссмейстера.
- В первый раз курицу увидел? Я спрашиваю, сколько она стоит, а ты молчишь...
- Не обижайся, отец, - сказал продавец, - как раз когда ты подошел, я стоял и думал, зачем я продаю эту курицу... Вместо того чтобы сделать из нее чихиртму и съесть у себя дома со своей семьей, я ее продаю. Мне же это невыгодно, потом са-мому придется переплатить, чтобы купить такую... Посмотри, сколько жиру, - обойди весь базар, нигде больше такой не най-дешь.
- Ты скажешь, сколько она стоит? Продавец подумал и назвал цену.
- Только из уважения к тебе продаю так дешево, - доба-вил он.
- Ты, наверное, думаешь, что это индюк,- Мамедали-муаллим достал деньги. Глядя в глаза продавца, в которых ров-ным светом мерцала вера в правоту своего дела, любой здравомыслящий человек сразу бы понял, что выторговать рубль на такси не удастся и домой придется добираться троллейбусом.
- Это изумительная курица, - сказал продавец, заворачивая ее в газету. - Я в жизни таких кур не видел.
- Мало же ты еще повидал в жизни, - с сожалением за-метил Мамедали-муаллим, отходя от прилавка. Разговаривать после того, как курица была куплена, в общем, и не следовало бы, и сказал он это больше для того, чтобы последнее слово все-таки осталось за ним.
Он подошел к рядам с сухофруктами и пряностями и купил килограмм чернослива. Здесь можно было бы запросто выторго-вать копеек пятнадцать-двадцать, но к прилавку одновремен-но с Мамедали-муаллимом подошла соседка по улице, с которой он не был знаком, но раскланивался, и по этой причине пришлось отойти, оставив продавцу пять копеек причитающейся сдачи. Ждать при соседке, пока тот выудит из бездонных карманов пятак, Мамедали-муаллим почел для себя неприличным.
Он подошел к дому изрядно уставшим. Переполненная ко-шелка сильно натрудила руку, давала о себе знать и одышка, а впереди его ожидали четыре этажа лестницы. Мамедали-муаллим никогда не позволял себе передохнуть на улице, как какой-нибудь немощный старик, он считал, что настоящий мужчина не должен поддаваться физическим слабостям. Он и на лестнице никогда не останавливался. Конечно, он мог остановиться в том случае, если встретил какого-нибудь знакомого или приятеля; это впол-не нормально, если человек, встретив знакомого, заговорит с ним, предварительно отдышавшись, вот как сейчас, например.
- Здравствуйте, - почтительно сказал управдом. - Здрав-ствуйте, Мамедали-муаллим, я вот только сейчас говорил о вас, соседям вашим говорил, что вот Мамедали-муаллим, такой уважаемый человек, а ни разу еще не просрочил срок квартплаты... Говорю, с него пример берите. Удивительные люди ваши соседи, ведь чего проще - раз в месяц уплатить квартплату! Вы домой идете? Отнести вам сумку?
- Спасибо, не надо, - сухо ответил Мамедали-муаллим. - Слушай, а когда ты устроишь на крыше парник? Сколько раз говорить тебе можно? Ведь это так просто: проводишь на кры-шу трубы парового отопления, ставишь три батареи и стеклян-ную крышу, копейки стоит все это, а выгоды какие, ты можешь понять? Шпинат будем выращивать, помидоры, цветы... Сплош-ное удовольствие. Всему дому выгода. А ты на весь город про-славишься, первый управдом будешь в СССР, кто на крыше дома парник построил, в газеты попадешь. Плохо тебе?
- В смете же нет этого, - объяснил управдом. - Как же я построю, когда на это деньги не отпущены. Вот клянусь здо-ровьем, в смете насчет парника ни слова нет...
- Зря ты упрямишься, - сказал Мамедали-муаллям. - Хороший парник на крыше получился бы. Желание было бы. По-моему, ты бюрократ все-таки. Ну ладно, в следующий раз подробно поговорим об этом. До свидания!
- Да мне не жалко! - с отчаянием выкрикнул ему вслед управдом. - Разве я не понимаю. Возможностей нет. Клянусь здоровьем детей, никаких возможностей!
- Ладно! - Мамедали-муаллим стал подниматься по лест-нице.
Разговор с управдомом его, как всегда, развеселил, даже усталость прошла. Этот парень совершенно не понимал юмора и каждый раз всерьез переживал шутку Мамедали-муаллима насчет строительства на крыше дома оранжереи.
Дверь ему открыла радостно оживленная жена - Ляфруз-ханум.
- Вахид встретился в Гаване с Мирза Гуламом, - выпали-ла она. Представляешь?!
- Вот это да! - сказал ошарашенный Мамедали-муаллим.
-Вахид пишет, что он шел по улице и вдруг видит - идет ему навстречу Мирза Гулам, он своим глазам не поверил... Встретились, разговорились...
- Погоди, погоди, - остановил ее Мамедали-муаллим. - Я сам почитаю письмо, не рассказывай.
К чтению писем от сына Вахида, который вот уже четыре года вместе с женой, тоже инженером-нефтяником, работал на Кубе, Мамедали-муаллим относился очень серьезно и читал эти письма, только полностью освободившись от всех дел.
- Ты мне скажи, как Мирза Гулам там оказался? Только этого не хватало Мирза Гулам и Гавана. В Баку раз в месяц приезжал, и то если попутная машина попадалась, ты же знаешь, какой он скупой... Бедная Гавана.
- Ничего особенного, - догадался Мамедали-муаллим. - Он работал на заводе кондиционеров, вот, наверное, и поехал по этим делам. В Гаване, сама знаешь, жара какая, еще посильнее, чем в Баку бывает... А этот Мирза Гулам хоть и скупой, но толковый... Повезло. Хорошее место Гавана... А еще есть Гоно-лулу или Сингапур, - вздохнул Мамедали-муаллим. - Я уж точно знаю, что никогда в жизни туда не попаду, а Мирза Гулам поехал и не понял даже, как ему повезло... А ты, Ляфруз, хотела бы в Сингапур?
- Куда? - хмыкнула Ляфруз-ханум. - Других забот у меня нет? В Гавану я еще поехала бы, к Вахиду...
- Счастливый ты человек, - вздохнул Мамедали-муаллим.
- Почему это я счастливая?- насторожилась Ляфруз-ханум - Эх ты, а кинзу купить забыл, - она еще раз заглянула в опустошенную кошелку, - так и есть забыл!
- Совсем из ума выжил, - расстроился Мамедали-муаллим - Никогда со мной такого не было.
- Обойдемся, - сказала жена. - У соседей возьму, они тоже утром на базар ходили, а ты ляг отдохни немного, лица на тебе нет.
После обеда Мамедали-муаллим, лежа на тахте, приступил к чтению своей любимой книги - мемуаров генерала его импе-раторского величества от артиллерии Алибека Шихлинского. Книгу эту он перечитывал ежегодно, а после выхода на пенсию дважды в год. Особенно интересные, по его мнению, места он читал жене вслух, слушала она внимательно, непременно каждый раз спрашивая, что такое контрэскарп или флешь.
Он посмотрел на часы, до вечера оставалось очень много времени. Мамедали-муаллим вздохнул и, надев поверх безрукав-ки-стеганки пиджак, спустился во двор. Стояла не по-зимнему теплая погода. На площадке играли в волейбол. Мамедали-му-аллим постоял у края ее, понаблюдал некоторое время за игрой, крикнул: "Молодец!", когда пятнадцатилетний Рашид в резком прыжке погасил мяч, и, подойдя к невысокому деревянному са-райчику в глубине сада, открыл ключом дверь. Некоторое время он посидел в полумраке. В сарайчике было очень тихо и очень спокойно и успокаивающим был даже привычный запах машин-ного масла. Он включил свет. Потом прошел в угол сарая, там на специальной деревянной стойке-станке стоял большой мото-цикл. Мамедали-муаллим провел пальцем по поверхности бака, пыли не было. Он обошел мотоцикл со всех сторон, словно фана-тик-антиквар, разглядывающий древнюю амфору, извлеченную со дна океана на прошлой неделе, и недовольно поморщился, когда в дверь сарая постучали. Но приходу ребят он обрадовал-ся и попросил их помочь, выкатить мотоцикл наружу. Ребята все были с этого же двора и относились к Мамедали-муаллиму с уважением, потому что был он человек к детям добрый, доско-нально разбирался во всех спортивных и военных делах и слыл самым справедливым арбитром.
Они все вместе - вчетвером - выволокли тяжелую машину наружу, и Мамедали-муаллим вторично, при дневном свете, со-вершил генеральный осмотр.
- Последний раз я его выводил три года назад, - сообщил он ребятам. Летом. Сейчас мы его заведем. Должен завестись сразу, карбюратор я только позавчера промывал.
Мотор завелся с первого же оборота, издав жуткий утробный рев, и на лице Мамедали-муаллима немедленно разлилось выра-жение неслыханного блаженства и удовлетворения.
-Это "харлей"! - сказал он.
- А почему он такой большой? - спросил Рашид.
Мотоцикл был и впрямь невиданно велик и вызывал в па-мяти своими начищенными медными частями, грубой решеткой радиатора и причудливой формой бензобака и акселератора изо-бражения гидроэлектростанции первых пятилеток.
Мамедали-муаллим снисходительно посмотрел на него.
-Это "харлей"! - повторил он гордо. Он потер пальцем небольшую царапину на бензобаке - в сорок-шестом году поцарапал.
- А вообще, это абсолютно сохранный мотоцикл, - сказал он - я ведь за ним знаете как ухаживал. Это прекрасная ма-шина - "харлей". У него мотор - зверь! Неограниченной мощ-ности, сейчас таких не делают. Я каждый год мотор его переби-раю - ни одного изъяна, ни одной стертой детали. Я тоже не изменился, улыбнулся Мамедали-муаллим, - с одной сторо-ны, не изменился, но мотор мой уже ни к черту не годится, - он потер впалую грудь, - а у него мотор каким был, таким и остался... Я помню, когда я его приобрел, это был тогда един-ственный "харлей" в Баку, все останавливались и смотрели вслед, хорошие были времена...
- А когда это было?
-Что когда было?
- Когда вы мотоцикл купили ?
- Я могу сказать точно - это было тридцать пять лет и четыре месяца назад, - сказал Мамедали-муаллим.
Он посмотрел на изменившееся выражение лиц ребят и по-думал, что, наверное, по их мнению, тридцать пять лет - это невообразимо много. Тридцать пять лет человеческой жизни - это действительно много... И во дворе ничего не изменилось, даже беседка все та же, и крышу дома железную за это время от силы семь раз покрасили, разве только деревьев больше стало... И че-рез тридцать пять лет ничего в общем-то не изменится, будет так же кто - то беседовать в пригожий зимний день с ребятами в этом дворе...
Холодное зимнее солнце отбрасывало на асфальт тени от кустов олеандров, и Мамедали-муаллиму вдруг стало зябко. А ведь это была очень простая и очевидная мысль, но показа-лась на этот раз почему-то сокрушающе пронзительной и же-стокой...
- Минутная слабость, - успокоил он ребят, провел ла-донью по щеке и улыбнулся. - В моем возрасте это иногда бывает. Помогите мне поставить мотоцикл.
Он еще некоторое время посидел во дворе с ребятами, пого-ворил с ними о разных делах и о том, что климат в Баку меняет-ся к лучшему, с каждым годом становится мягче и что не за горами весна.
- Весна - самое лучшее время года, - вздохнул Мамедали-муаллим, - нет ни одного человека на свете, который может привыкнуть к весне. Самое главное хорошо провести весну!
Он попрощался и пошел домой. Ляфруз-ханум он сказал, что хочет навестить брата, у которого не был вот уже три дня, и предложил ей пойти с ним, но Ляфруз-ханум отказалась, потому что по телевидению вечером должны были показать какую-то интересную передачу.
Мамедали-муаллим не стал настаивать, он знал: жена не очень любит ходить в гости к его родственникам. Не то чтобы она испытывала к ним неприязнь, просто Ляфруз-ханум предпочитала общаться с ними в дни праздников или званых уго-щений. Он надел свой очень приличный коричневый костюм и налив на ладонь немного "Шипра", подушил лысину и подбородок.
Ляфруз-ханум помогла ему надеть пальто и попросила не засиживаться у брата допоздна.
Мамедали-муаллим шел по вечерней улице и раскланивался со знакомыми.
Если бы Мамедали-муаллим был человеком, склонным к са-моанализу, и если бы кто-нибудь спросил, отчего это у него се-годня вечером такое хорошее настроение, то, несомненно, Мамедали-муаллим сумел бы очень подробно и правильно ответить на этот вопрос. Он сказал бы, что у него, Мамедали-муаллима, все в жизни сложилось очень неплохо - живы-здоровы его жена и он, и что Ляфруз-ханум до сих пор остается для него самой красивой и желанной женщиной, что, слава богу, дети все устроены и преуспевают, что на старости лет у него есть и дом, и достаток, и твердый ежемесячный доход в виде пенсии его и жены и что в конце концов почему должно быть плохим настроение у человека, который в этот прекрасный зимний вечер идет к своему родному брату, тоже очень порядочному человеку, выпить пива и поговорить за нардами о политике. Мамедали-муаллим ответил бы так и посчитал бы, что на вопрос о настроении он ответил исчерпывающе полно и правильно. Но если чело-век, задающий вопрос, оказался бы не очень тактичным и настырным, то Мамедали-муаллим, возможно бы, даже сказал и то, в чем он старался не признаваться себе: настроение у него хорошее еще и потому, что до весны осталось уже очень мало, до весны и связанных с нею событий.
Ляфруз-ханум вошла в комнату не вовремя, точнее, она во-шла как раз в тот момент, когда белая полотняная кепка с солнцезащитным голубым пластмассовым козырьком села на-конец на голову особенно ладно и в зеркале шифоньера можно было увидеть, какое выражение суровой мужественности придает человеку этот чисто спортивный головной убор.
Ляфруз-ханум, стоя в дверях, полюбовалась своим мужем, а он откашлялся и, немедленно стянув кепку с головы, сказал:
- На днях, сама знаешь, эта кепка мне понадобится, а мне с чего-то вдруг взбрело в голову, что тесна она, вот я и решил, чем сразу новую покупать, примерю-ка я эту...
- За зиму в шифоньере ссохлась, - кротко поддержала бе-седу Ляфруз-ханум. - Ну как ты решил, новую купим или эту на растяжку отдадим?
- Годится и эта, - смущенно буркнул Мамедали-муаллим и прошел мимо Ляфруэ-ханум в переднюю.
- Я твои гарусный костюм из нафталина вынула уже, - сказала она ему вслед - сегодня проветрится, завтра сумеешь надеть, а кепочка тебе очень идет, очень ловко ты ее примерил.
На следующий день Мамедалн-муаллнм вернулся с базара гораздо раньше обычного. Когда Ляфруз-ханум открыла ко-шелку, оттуда пахнуло весной - от ранневесенних огурцов и алычи. Она вынула один огурец и, разрезав его на две половинки и круто посолив, протянула одну половинку Мамедали-муаллиму.
- Загадай желание, - сказала она.
Ляфруз-ханум верила в примету, по которой любое желание, загадываемое в момент вкушения от первых весенних овощей, исполняется на протяжении остальных времен года.
- Ко мне еще не звонили? - спросил Мамедали-муаллим, доев огурец.
- Кто может звонить в такую рань? - ответила Ляфруз-ханум. - Глянь-ка на часы, девяти еще нет, ты сегодня на пол-часа раньше обычного пришел.
В этот день Мамедали-муалдим никуда не пошел. Он проси-дел до вечера дома, время от времени отвечая на телефонные звонки: звонили родственники и знакомые, с которыми Мамедали-муаллим в любой другой день с удовольствием поговорил бы, но сегодня был он с ними предельно краток - боялся занимать телефон.
Напрасно прождал он и весь следующий день. Ляфруз-ханум старалась его ничем не раздражать, он и так ходил словно по-терянный, а на базаре вместо баранины для бозбаша купал говя-дину, чего с ним никогда еще и не случалось.
Ночью Ляфруз-хаиум слышала, как он ходит по комнате, шелестя по паркету мягкими домашниками. Утром стал он поздно, прочитал газету, а потом пошел и снова лег.
Так он прождал звонка всю неделю. Изменился за эту неде-лю несказанно. Даже взгляд у человека другой стал.
В воскресенье Ляфруэ-ханум накрыла стол нарядно, новую скатерть постелила, а на обед подала самые любимые Мамедали-муаллимом кутабы и дюшбере... А Мамедали-муаллим только взглянул на стол:
- Извини, Ляфруз, я есть не буду, аппетита -нет.
- Ты посмотри на себя в зеркало, - сказала Ляфруз-ха-мум. - в кого ты превратился. Мамедали, у тебя уже не тот возраст, чтобы можно было себя так мучить. Ты уже три дня почти ничего не ешь... Ты что, маленький?!
_ Не буду я есть. Не хочу! - Мамедали-муаллим отодвинул от себя тарелку и пошел вон из комнаты на кухню.
_ Ну и не ешь! - закричала Ляфруз-ханум. - Нужен ты им, старый дурак! Потом спохватилась, замолчала и побе-жала на кухню. Мамедали-муаллим сидел на табуретке, выпрямившись, и о чем-то думал. Ляфруз-ханум посмотрела на его худую шею, всю в морщинах, на тонкие торчащие уши, и до того ей стало его жалко, что не выдержала она и, прижав к груди его голову, заплакала в голос.
Утром его разбудила Ляфруз-ханум.
_ Вставай, тебя к телефону просят, - шепотом сообщила она. - Очень вежливый голос, - говорила она скороговоркой, идя вслед за ним к телефону, по-моему, я не ошиблась, это тот же голос, что и в прошлом году...
-Я слушаю, - сказал он. - Да... Ну, спасибо. Я, честно говоря, подумал, что я вам уже не нужен... Чем я могу быть занят? Конечно, готов... Не опоздаю. - Он положил трубку и утвердительно кивнул жене: - Они... Не забыли все-таки. - Счастливую улыбку скрыть не удалось, несмотря на все его старания.