Это еще не самое оригинальное, впрочем. Абреки частенько выставляют наблюдателей на высотах, и те под видом чабанов пасут самых натуральных овец, изображают, будто земельку копают, урожай снимают. Если удается засечь военных, сигналы могут быть самыми разнообразными: перекличка чабанов, громкая молитва, внезапно разведенные костры и даже свертывание отары, которую начинают гнать в оговоренном направлении. Плавали — знаем.
Полковник отчетливо видел лицо — не первой молодости абориген, классический «незаможник», уныло и привычно ковыряющийся здесь в своем небогатом хозяйстве. Таких тут тысячи.
Вот только без труда удалось рассмотреть, что всадник кое-чем отличается от мирного путника, выбравшегося в соседний аул к кунаку или на базар. В нем нет ни капли отрешенности, дорожной скуки, привычного равнодушия человека, проделывающего этот путь в сотый раз. Нет, качается в седле он расслабленно, понурившись… вот только глазенки блудливые, прекрасно отсюда видно, так и скачут. Обшаривают окружающую местность неустанно, зорко и цепко. Никакой ошибки быть не может, это передовой дозорный, сука…
Так, так… А что это у нас торчит из нагрудного кармана затрапезного пиджачка, темного, в тускло-белую полоску? А торчит оттуда коротенькая толстая антенна и верхняя часть портативной рации: совершенно легальная штучка, продается везде в хозяйственных магазинах… но с ее помощью можно переговариваться километров на пять. Обычному аульному труженику такая игрушка совершенно ни к чему, как козе Интернет. Теперь никаких сомнений.
Никто, конечно, не шелохнулся — пусть себе едет дальше, и тревоги не поднимает как можно дольше… Когда дозорный скрылся из виду, полковник отдал приказ, и группа, самым бесшумным образом материализовавшись на тропинке, двинулась вперед, в том же направлении.
Вот теперь следовало поспешать — бандочка пустилась в поход гораздо раньше, чем ее ждали, и засада может…
Далекие, но ясно различимые автоматные очереди дали знать, что все именно так и произошло: «мешок» не успел захлопнуться, бандиты, двинувшись раньше, чем уверял агент, поравнялись с засадой, и та открыла огонь, не дожидаясь подхода основной группы. Это, в общем, не ломало никаких планов, просто следовало поспешить.
Они перешли на бег — размеренный, рассудочный, держась кромки леса, заходя к месту перестрелки слева, что облегчает ведение огня, и привычно разбиваясь на тройки. Боевое охранение в лице Доронина и Антона, как ему и полагалось, опережало всех на полсотни метров — и именно эти двое вдруг бросились на землю, выставив автоматы, с ходу пройдясь короткими очередями по невидимой пока остальным цели.
А впрочем, не прошло и десяти секунд, как все остальные тоже узрели противника, и точно так же плюхнувшись наземь и рассредоточившись, скупо плеснули огнем.
Расклад стал ясен моментально: ну да, не только не опоздали, наоборот, прибыли как нельзя более кстати. Супостаты, числом шесть, напоровшись на огонь из леса, к тому же перекрывший им отход, поступили вполне разумно, стали оттягиваться к лесочку по другую сторону распадка — но там-то как раз и залег Рахманин со своими людьми, так что «мешок» все же захлопнулся.
Об этом противник пока не подозревал. Шестеро, довольно сноровисто прикрывая друг друга очередями и парой пущенных из подствольников гранат, начали ползком-перебежками перемещаться в том направлении, где увидели спасение — на юго-восток, к россыпи скальных обломков у горушки, там можно было если не оторваться, то хотя бы засесть в более удобную позицию, откуда выковырять шестерку потруднее будет.
Запамятовали, должно быть, раздолбаи, что спецназ любит сюрпризы и готовить их умеет тщательно.
Там, куда стремились супостаты, вдруг замаячили пятнистые фигуры, и оттуда последовала пулеметная очередь, сопровождаемая деловитой трескотней автоматов. Один из шестерки, отсюда видно, оказался самым невезучим, крутанувшись пару раз вокруг собственной оси — что означало попадание в голову, — успокоился на земле и из игры выбыл бесповоротно. Отправился на собственном опыте проверять, как там обстоит дело с девственными гуриями и фонтанами из меда.
Остальные, огнестрельно огрызаясь, проворно оттянулись на прежнее место. Все было в порядке: «горники» еще с раннего утра напрямик прошли через скалы, для обычного человека непроходимые, заняли позицию и в нужный момент окончательно захлопнули «мешок». Приехали, граждане, поезд дальше не идет, билеты недействительны.
Полковник Рахманин чувствовал нечто вроде азартно-хищного возбуждения. Судя по раскладу, шансы на добычу «языка» выпадали нешуточные. Целых пять кандидатур, вдобавок загнанных в некое подобие магазинной витрины: присматривайся и выбирай товар, с расстановочкой, не спеша.
Повернувшись на левый бок, он крепко хлопнул по плечу лежавшего рядом опера Карабанова, заставив того прижаться к земле, — опер, захваченный теми же мыслями и ерзавший от нетерпения, высунулся на полметра более, чем следовало.
Бросив мимолетный взгляд на небо, полковник там ровным счетом ничего не увидел, но этого и следовало ожидать: очень уж высоко забрался наш Икарушка. Если в небе не видно ни самолета, ни вертушки, это еще не значит, что оно совершенно пустое — в двадцать первом веке живем.
— Давай, что ли, — сказал он Карабанову, давно уже сгоравшему от нетерпения.
Тот вытащил из небольшого рюкзачка матюгальник, ловко вставил ручку и отполз вправо, за толстый ствол. Лежа на боку и полностью укрываясь за деревом, выставил рупор, и над ложбиной звонко разнеслось:
— Внимание, предлагаю сдаться. Жизнь гарантируем…
Опер собирался продублировать то же самое на родном языке обормотов — в совершенстве им не владел, но некоторый полезный в работе минимум освоил, — однако в его направлении полетела подствольная граната. Карабанова она не задела, да и никого не задела, впечаталась в дерево, которому после взрыва особых повреждений не нанесла.
Порядка ради опер еще дважды пытался склонить противника к капитуляции, но всякий раз получал в ответ автоматные очереди, а также и неразборчивые яростные вопли, вряд ли исполненные глубокого философского смысла. В конце концов, этот мартышкин труд пришлось бросить, чтобы не выставлять себя на посмешище. Ну не хотят сдаваться, и все тут, была бы честь предложена, а от убытка бог избавил.
Окруженцы постреливали — но гораздо менее активно. Начинали соображать, что влипли крепко и патроны следует беречь. Полковник имел все основания расслабиться на пару делений, то есть не ждать удара в спину. С воздуха сообщали, что нигде в окрестностях не замечено передвижения второй группы противника. А человека на лошадке три минуты как взяли, так что он уже никому не мог сообщить, что его подопечные прочно обосновались в «мешке».
Полковник отдал приказ вообще прекратить огонь — подобное молчание в такой вот ситуации чертовски нервирует противника, он начинает подозревать новые подвохи, каверзные штучки, все более нервничает. И точно — один, решив попытать счастья, попробовал по-пластунски переместиться поближе к лесу. Ему позволили проползти метров пять, а потом короткой очередью, вспоров землю под самым его носом, дали понять, что подобное поведение не приветствуется.
Полковник обдумывал ближайшие действия. В обычных условиях всю эту пятерку загасили бы, не хвастаясь, минут за несколько — численный перевес впечатляющий, атаковать небольшим количеством при мощной огневой поддержке, закидать гранатами, пулемет поближе переместить и выкосить… Увы, на сей раз все обстояло не так просто, и «язык» требовался позарез.
А для этого надо бы в темпе и грамотно просчитать, кто достоин приглашения в гости на дружескую беседу, а кого и не следует особенно щадить. Жаль только, что в подобной войне командира не вычислить по знакам отличия, не определить, кто же тут заправляет. Все, в принципе, одинаковые, все суетятся, дергаются, палят во все стороны без видимого руководства. Старший, конечно, есть… но полковнику пришло в голову, что понятия «старший группы» и «особо доверенное лицо» запросто могут и не совпадать. Так что следовало присмотреться, насколько это возможно в данных условиях.
Определенные надежды полковник питал касаемо субъекта с портативной рацией. И заранее отдал соответствующий приказ снайперу «горников», засевшему где-то на возвышении, но так грамотно, что усмотреть его с позиции никак не удавалось. Когда упомянутый субъект, воспользовавшись тишиной, попытался, вжимаясь в землю, включить рацию, раздались два хлестких щелчка «снайперки», и черная продолговатая коробка, как живая, вылетела из рук абрека — тот дернулся, видимо, его, чувствительно угостило по роже пластмассовым крошевом. Рацию он больше поднять не пытался, значит, она, как и планировалось, пришла в негодность.
Сосредоточить на нем все внимание и заботу? Нет, гораздо более интересным полковнику представлялся другой. На плече у него висела сумка, не особо большая и, похоже, не слишком тяжелая — так вот, именно этот субъект в бою участвовал, можно сказать, халтурно, палил гораздо реже остальных. И отнюдь не из-за неуклюжести, видно по броскам и перемещениям, что он в этих забавах не новичок, вполне привычен. А вялость в бою проистекала оттого, что джигит уделял своей сумочке гораздо больше внимания, чем личному оружию. Прекрасно удалось рассмотреть, как он при перебежках и переползаниях в первую очередь заботится даже не о себе, а о сумке, не грохает ее оземь, под бочок старается примостить, один раз даже, создалось такое впечатление, собственным телом прикрыть пытался, когда поблизости прошлась особенно длинная пулеметная очередь. Это, конечно, неспроста. Что-то ценное там наверняка лежит, и вряд ли это дорогие сердцу фамильные безделушки…
Сосредоточить на нем все внимание и заботу? Нет, гораздо более интересным полковнику представлялся другой. На плече у него висела сумка, не особо большая и, похоже, не слишком тяжелая — так вот, именно этот субъект в бою участвовал, можно сказать, халтурно, палил гораздо реже остальных. И отнюдь не из-за неуклюжести, видно по броскам и перемещениям, что он в этих забавах не новичок, вполне привычен. А вялость в бою проистекала оттого, что джигит уделял своей сумочке гораздо больше внимания, чем личному оружию. Прекрасно удалось рассмотреть, как он при перебежках и переползаниях в первую очередь заботится даже не о себе, а о сумке, не грохает ее оземь, под бочок старается примостить, один раз даже, создалось такое впечатление, собственным телом прикрыть пытался, когда поблизости прошлась особенно длинная пулеметная очередь. Это, конечно, неспроста. Что-то ценное там наверняка лежит, и вряд ли это дорогие сердцу фамильные безделушки…
Обдумав все быстренько, полковник обозначил для себя этого типа как Мешочника, а потом связался со старшими групп, кратенько обрисовал им ситуацию, свои догадки и велел из кожи вон вывернуться, но Мешочника держать в роли желанной добычи. Именно в него не стрелять без крайней необходимости, а также, кровь из носу, постараться не зацепить его загадочную ношу.
Неопределенное положение сохранялось достаточно долго — осаждающие почти не стреляли, зато оказавшиеся в кольце нервно огрызались, не всегда заботясь об экономии боеприпасов. Они так ни разу и не попытались пойти на прорыв — ну, поняли уже, что дело это безнадежное.
Забаву нельзя было тянуть до бесконечности, и полковник отдал по рации соответствующий приказ. Теперь оставалось только ждать, тщательно укрывшись.
Рахманин прекрасно знал, что должно произойти, но и он невольно втянул голову в плечи, вжался в землю, когда справа промелькнул треугольный силуэт, снижаясь совершенно бесшумно, как призрак или летучая мышь.
Дельтаплан с выключенным мотором, выйдя из пике, перешел в горизонтальный полет метрах в пятнадцати над землёй — треугольное крыло, овальная гондола с единственным членом экипажа.
Оба бортовых пулемета заработали совершенно неожиданно для всех, две трассы крупных фонтанчиков земли и пыли прошлись в стороне от прижатых к земле супостатов, как и было задумано. Одного все же прошили, да так качественно, что он моментально вышел из игры.
Послышалось слабое тарахтение мотора, дельтаплан взмыл выше, развернулся по изящной кривой и прошел над лощиной в обратном направлении, поливая землю огнем. На сей раз кто-то из лежащих опамятовался настолько, что перевернулся на спину и, уперев в живот автоматный приклад, выпустил неуверенную очередь, в белый свет, как в копеечку. Волки, конечно, были битые, но их определенно никто не учил методам борьбы с подобной воздушной целью — никакого навыка, откуда…
Полковник мимолетно отметил, что клиентов осталось четверо. Он дал команду, и засевший где-то высоко снайпер сработал на совесть, с поляны донесся непроизвольный вопль: это одному из оставшихся аккуратненько расшибли коленную чашечку, полностью лишив его способности к передвижению. Буквально сразу же снайпер разобидел подобным образом и второго. Невредимыми остались тот, что был с рацией, и Мешочник. Ненадолго. После очередной команды снайпер вновь дал о себе знать, а потом доложил, что Радисту загнало пулю в правое полужопие — очень удобно лежал, тварюга, именно для такого угощения, — а Мешочнику засадило в голень.
В наступившей тишине Карабанов, узрев кивок полковника, снова включил матюгальник и душевно попросил сдаться добром, упирая на то, что в противном случае всех четверых без затей перестреляют к шайтановой маме, причем утруждать себя не станут — попросту вернется автоген-птичка и на сей раз обработает поляну с воздуха уже без всякой гуманности.
Четверка ответила огнем, теперь уже гораздо более неприцельным: все подранены, кровь течет, болит там и сям, а это свое действие оказывает и на меткость, и на ловкость…
Пора было кончать игру. Полковник, давно уже спланировавший рывок, в темпе расписал роли по рации, еще раз напомнил для надежности, что судьба двоих из окруженных его, собственно говоря, не волнует ни капли, а вот Радисту с Мешочником следует попасть в руки атакующих живехонькими, так что пусть все это себе хорошенько зарубят на носу.
На земле вновь мелькнула стремительная треугольная тень дельтаплана, пилот палил беспрерывно, в сторонку от лежащих, подавляя их волю, заставляя вжиматься мордами в сухую каменистую землю. Едва он скрылся из виду, с трех сторон к середине поляны опрометью кинулись пригибающиеся, чуть петляющие фигуры. Несколько секунд их прикрывали густым огнем те, кто остались на позициях, а потом прекратили пальбу, чтобы не зацепить своих.
Один из бесполезных вскинулся с земли, поднял автомат, видно было, как рожу у него перекосило от боли, как он опирается на одно только здоровое колено, как ходит в руках автомат — и тут же его короткой точной очередью успокоил кто-то из подбегающих. Второй тоже готов, так…
Рахманин несся неотвратимо и стремительно, он видел, что Радист отвлекся на набегавших с другой стороны, и они с Мешочником остались один на один, и ясно уже, что прошлый раз не повторится, самоподрыва не будет. Мешочник силился поднять автомат, но второпях задел раненой ногой здоровенный камень, морду так и перекосило, автомат повело влево… Так, сейчас мы у него трещотку-то ноженькой выбьем… успеваю, успеваю, бля!!!
Радист вдруг повернулся к ним, абсолютно пренебрегая тем, что две фигуры в камуфляже и сферах практически уже достали его, были в двух шагах. Полковник, ногой выбивший у Мешочника автомат, моментально ушел влево от направленного на него пистолета.
И умом не осознал, но глазами уже увидел, что пистолет направлен вовсе не на него.
Оскалясь, выпучив глаза, Радист палил в Мешочника — в спину, в затылок! Бежавший на полшага впереди напарника спецназовец обрушился ему на спину всем своим немаленьким весом, зажал горло локтем, второй рукой придавил к земле кисть с пистолетом — но поздно, Мешочник уже лежал неподвижно, вытаращив стекленеющие глаза, и изо рта у него ползла темно-алая струя…
Ничего еще не успев осознать, Рахманин, тем не менее, совершенно точно понял, что снова проиграл.
М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину.
…Писем я ни от тебя, ни от кого другого уж месяца три не получал. Бог знает, что с вами сделалось: забыли, что ли? Или пропадают? Я махнул рукой. Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войны однообразна; а описывать экспедиции не велят. Ты видишь, как я покорен законам. Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем. Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец, уснет от моего рассказа, а тебя вызовет в другую комнату управитель, и я останусь один, и буду доканчивать свою историю твоему сыну, который сделает мне кака на колена…
Крепость Грозная, 16–26 октября 1840 г.Глава 5 Проверка на дорогах
Дорогу оседлали к девяти часам утра, с упреждением примерно на часок.
Внешне, разумеется, все выглядело благолепно и безобидно, никто ни о чем не подозревал. На посту ГИБДД ничего и не изменилось: возле уродливого строения из серых бетонных блоков (наследие первой чеченской войны) точно так же торчало четверо милиционеров в серо-белом камуфляже. Как им и полагалось по жизни, они выборочно, по какой-то своей загадочной логике тормозили машины (идущие в обоих направлениях, понятно), проверяли документы, задавали вопросы. Правда, особенно не придирались и к побочному заработку ничуть не стремились — что не должно было вызвать у проезжающих никаких подозрений, те облегченно вздохнут, подумают: «Пронесло, тихие „гиббоны“ нынче!» и прибавят газку.
Самые обыкновенные были милиционеры, не слишком бдительные, лениво-меланхоличные, как и полагается отстоявшим ночную смену. Автоматы закинуты за спину на укороченных ремнях, так что долго провозишься, прежде чем перекинешь их в положение для стрельбы (главное, как легко догадаться, висело под пятнистыми бушлатами в кобурах-горизонталках и извлечено могло быть вмиг).
То, что одним из ленивых «гиббонов» являлся генерал Кареев, широкой публике — да и вообще всем посторонним — никак не могло быть известно из-за присущей генералу профессиональной скромности, заставлявшей на протяжении последней четверти века избегать посторонних фотообъективов и вообще публичности.
Близлежащее пространство давным-давно было продумано и умело превращено в некое подобие минного поля — чужих практически не имелось, только свои, куда ни глянь.