– Никита! – громко позвала Саломея. – Давай колись!
– Да, дорогая. Ты вот отошла, а я рассказывал о новой межпланетной высокой моде Эрика Дрекслера – есть такой ученый-физик и футуролог, – не моргнув, откликнулся Никита Сергеевич.
– Кому? – спросила Саломея.
– В космос же, куда мы все собрались, надо лететь в удобной одежде, – продолжил он, раз ему дали слово, не обращая внимания на ее вопрос. – Представьте себе костюмчик мягче каучука, плотно облегающий вашу кожу, неощутимый и легкий, за плечами маленький ранец, а вокруг головы почти невидимый шлем. Он такой совершенный, что в нем сразу и беспрепятственно можно выходить в космический вакуум. Я могу дословно рассказать одну из работ Дрекслера. На память пока не очень жалуюсь.
Все подозрительно замолчали. Явно Никита делал заход с какой-то другой стороны.
– Из-за сложных структурных процессов текстура материала костюмчика так же сложна, как и у живой ткани. Палец перчатки толщиной в миллиметр имеет площадь для тысячи слоев толщиной в микрон активных наномашин и наноэлектроники. На участке размером с кончик пальца достаточно места для миллиарда механических нанокомпьютеров, при этом девяносто девять и девять десятых процентов места остается для других компонентов. Средний слой материала костюмчика содержит трехмерную ткань из волокон на алмазной основе, которые работают как искусственные мускулы, но они могут как толкать, так и тянуть. Эти волокна занимают много места и делают наш материал прочным, как сталь, а его качества, например, мягкость или тансформация вашей силы в силу с десятикратным увеличением, просто программируются. А все это время, пока вы в нем, то есть в костюмчике, вы постоянно вдыхаете свежий воздух – рюкзачок за вашей спиной содержит запас воздуха и остального, что вы потребляете. Воздух не заканчивается: костюм поглощает солнечный свет и углекислый газ, который вы выдыхаете, производя свежий кислород. Также он расщепляет остальные отходы жизнедеятельности на простые молекулы и вновь собирает их в молекулярные структуры свежей, цельной еды. У костюмчика есть также много других полезных функций. Пятнышко материала меньше булавочной головки могло бы содержать текст всех когда-либо изданных книг и показываться на складном экране. Другое пятнышко могло бы содержать информацию об огромном количестве устройств, большем, чем все человечество построило до сегодняшнего дня, вместе с самовоспроизводящимися ассемблерами, способными произвести любое из них. Они будут в состоянии делать почти все из грязи и солнечного света. Верхний слой почвы имеет ценность в экосистеме Земли, но камни из астероидов прибудут из мертвой тоскливой пустыни, и ассемблеры в космосе будут сцеживать дешевый солнечный свет. Космос содержит материю, энергию и пространство, достаточные для проектов громадного размера, включая обширные космические поселения. Системы на базе репликаторов будут способны строить миры размером с континенты. Со всеми этими материалами и водой из ледяных лун других солнечных систем мы будем способны создавать не только земли в космосе, но и целые моря, шире и глубже, чем Средиземное, в водах которого мы в настоящий момент имеем счастье находиться и вести свои беседы. Построенные с помощью энергии и из материалов космоса широкие новые земли и моря почти ничего не будут стоить Земле и ее людям в терминах ресурсов. Главное требование будет – запрограммировать первый репликатор, но системы искусственного интеллекта с этим помогут. Самой большой проблемой будет решить, чего же мы хотим. Невозможно создать нормальную компанию, даже сейчас, не имея в голове ясной цели и не видя себя в ней. Идея богатства как такового, жадность, алчность, тщеславие, лень и властолюбие в итоге приводят к разрушению и трагедиям.
– Да и жизнь такая короткая и хрупкая, что не развернешься. – Виолетта внимательно слушала его с первого слова. – Когда еще эти твои молекулярные роботы заработают?
– А тебе есть для чего жить сто пятьдесят лет? Ты готова к такой долгой жизни? – опять спросила противная ей Саломея. – Какое бы ни было прекрасное будущее, дармоедство и бесполезность там вряд ли будут приветствоваться. Мировые пенсионные фонды, конечно, – могущественные организации, но не думаю, что они тут заказывают музыку.
– На сегодняшний момент я достаточно старомодна и порочна, как и все мы, за исключением, может быть, нескольких прорвавшихся ученых, да и то они еще дилетанты, и их месячный доход им далеко не безразличен. – Виолетта скорее всего еще не остыла от разговора с Ханной, а тут тебе Саломея и нанотехнологии с футуристическими фантазиями!
– Итак, чего же мы хотим? – спросил Сева, пропустив мимо ушей женские любезности, и уставился на Олега.
– Я вот хочу разобраться с днем сегодняшним, – сказала Ханна. – Меня вполне устраивает моя теперешняя жизнь с моей даже и дефективной ДНК, я уступаю свое место в вашей ракете, если таковое было запланировано без моего ведома, вместе с чудо-костюмчиком, спасибо большое. Где Ирины деньги, Олег? – Она так и стояла у окна, чуть особняком, жесткая и решительная.
– Я что-то не пойму, – тут же ответил Олег, – Ирины деньги, наверное, у Иры, или как?
– Ты хочешь сказать, она успела получить комиссионные? – удивилась Ханна.
– Конечно.
Ханна посмотрела на Виолетту. Виолетта же сразу взглянула на Саломею. Саломея – на Никиту. Никита – на Олега.
– Что-то не так, господа? – спокойно спросил он.
– Не так… – медленно произнес Сева. – Иры же нет.
– И это не совсем так. – Никита взял со стола салфетку и вытер ею мокрый лоб.
– Хватит надо мной издеваться, бесчувственные уроды! – завопил Сева. – Как ты можешь такое мне говорить, ты давно уже свихнулся, старый маразматик! Я сам видел ее в гробу! – У него затряслись руки и предательски разболелась голова. Он хотел наброситься на Никиту, но услышал Саломею.
– Ты ничего не видел, Сева! – тоже почти крикнула Саломея. – Ты лежал в коме со сломанным черепом. Я каждый день приезжала в Склиф и разговаривала с врачами. Я не смогла разыскать твою мать в Израиле. Ты пришел в сознание только через неделю после катастрофы, и к тому же весь в гипсе.
– Да что ты говоришь? – зашипел Сева – на нее он не мог орать. – Значит, катастрофа все-таки была.
– А ты что, в этом не уверен? – спросила Ханна.
– А урна на Введенском кладбище в Лефортове? – Он стоял и глотал ртом воздух. – Ее что, тоже нет?
– Урна есть, – подтвердила Виолетта. – Я там была. Но на похоронах меня не было.
В голове у Севы сидела какая-то зловещая птица и долбила толстым клювом во все стороны. Он опустился на стоявшее рядом кресло и на мгновение куда-то провалился. Говорить не было сил, но соображать он мог. Увидел Мари, склонившуюся над ним со стаканом воды и его таблетками. Она гладила его и лепетала что-то по-французски, потом присела на корточки рядом, а он положил руку ей на плечо. Она хотела ему помочь, она испугалась за него, она переживала его боль. «Мадам…» – чуть заметно улыбнулся Сева. Стало легче. Он посмотрел на остальных. Никому особо весело не было.
– Так на чем мы остановились? – медленно спросил он.
– Мы остановились на Ирине, – с определенной долей нетерпения и раздражения напомнила Ханна, смотря на Олега. Он стоял с бокалом в руке сам по себе, спокойный и сосредоточенный.
Мухаммед заметил, что Джузеппе бросил быстрый, но многозначительный взгляд на Филиппа. Их присутствие было молчаливым, но они следили за всем происходящим с большим вниманием. Что эти милые ребята тут все-таки делают и что решают, кто их сюда позвал, разрешил совать нос во все разговоры и чувствовать себя как дома? И что зависит от их решений? Как будто кому-то не все ясно. А куда опять делся капитан? В рубку, наверное, пошел по делам.
– Ты знал Ирину ближе всех, – обратился Олег к Севе. – Скажи, что выделяло ее для тебя из толпы? Может быть, ты замечал в ней какие-то качества, которые делали ее своеобразной?
Сева не стал кривляться и увиливать от личных вопросов, он чувствовал, что это не было праздным любопытством.
– Удивительно, но то, что делало ее особенной для меня… так странно, действительно, я сейчас это как-то осознал… – задумался Сева. – Она уходила в свой придуманный мир или другие миры и жила там. Она раздваивалась. Она думала, что ей делать и как поступить там, не здесь. Это трудно понять сейчас… – Он умолк, чтобы сделать глоток воды. – Она втаскивала меня в эти свои другие жизни, и я ей это позволял. Иногда… даже трудно сейчас представить… я сам провоцировал ее на это. В выходные мы спали днем, а ночью нас не было… тут. Мы не принимали никаких препаратов и так далее, не думай. – Он посмотрел в окно, но там была черная непроглядная ночь. – Она справлялась сама, силой мысли. Я был открыт нараспашку.
– Ты помнишь, где вы были чаще всего? – Олег явно куда-то вел.
В голове у Севы сидела какая-то зловещая птица и долбила толстым клювом во все стороны. Он опустился на стоявшее рядом кресло и на мгновение куда-то провалился. Говорить не было сил, но соображать он мог. Увидел Мари, склонившуюся над ним со стаканом воды и его таблетками. Она гладила его и лепетала что-то по-французски, потом присела на корточки рядом, а он положил руку ей на плечо. Она хотела ему помочь, она испугалась за него, она переживала его боль. «Мадам…» – чуть заметно улыбнулся Сева. Стало легче. Он посмотрел на остальных. Никому особо весело не было.
– Так на чем мы остановились? – медленно спросил он.
– Мы остановились на Ирине, – с определенной долей нетерпения и раздражения напомнила Ханна, смотря на Олега. Он стоял с бокалом в руке сам по себе, спокойный и сосредоточенный.
Мухаммед заметил, что Джузеппе бросил быстрый, но многозначительный взгляд на Филиппа. Их присутствие было молчаливым, но они следили за всем происходящим с большим вниманием. Что эти милые ребята тут все-таки делают и что решают, кто их сюда позвал, разрешил совать нос во все разговоры и чувствовать себя как дома? И что зависит от их решений? Как будто кому-то не все ясно. А куда опять делся капитан? В рубку, наверное, пошел по делам.
– Ты знал Ирину ближе всех, – обратился Олег к Севе. – Скажи, что выделяло ее для тебя из толпы? Может быть, ты замечал в ней какие-то качества, которые делали ее своеобразной?
Сева не стал кривляться и увиливать от личных вопросов, он чувствовал, что это не было праздным любопытством.
– Удивительно, но то, что делало ее особенной для меня… так странно, действительно, я сейчас это как-то осознал… – задумался Сева. – Она уходила в свой придуманный мир или другие миры и жила там. Она раздваивалась. Она думала, что ей делать и как поступить там, не здесь. Это трудно понять сейчас… – Он умолк, чтобы сделать глоток воды. – Она втаскивала меня в эти свои другие жизни, и я ей это позволял. Иногда… даже трудно сейчас представить… я сам провоцировал ее на это. В выходные мы спали днем, а ночью нас не было… тут. Мы не принимали никаких препаратов и так далее, не думай. – Он посмотрел в окно, но там была черная непроглядная ночь. – Она справлялась сама, силой мысли. Я был открыт нараспашку.
– Ты помнишь, где вы были чаще всего? – Олег явно куда-то вел.
– Визуально – очень слабо. По ощущениям, я чувствовал себя там деревенским увальнем, попавшим в большой город, точнее, в какое-то светлое белое здание с зеленым светом. Я ощущал энтузиазм людей, юмор, радость. Нас там ждали, но я немного стеснялся чего-то, был в себе неуверен.
– А Ирина? – спросил Олег.
– Она говорила: «Этот типчик со мной». – Он посмотрел на Саломею. – Я понимал, что она чуть-чуть использует меня, берет меня за руку и тащит, чтобы не ходить туда одной, но я был счастлив быть полезным не деньгами. Потом я понял, что любовь – это слово, в которое вмещается все; это то, с чем надо жить и постоянно его увеличивать и благодарить. Слова деревянные, их мало; для того чтобы объяснить, нужно много разных слов. Как объяснить любовь? Или что я почувствовал, когда ее потерял? Есть земная, есть неземная, а я какой?
– Любовь навсегда, Сева. Мы ничего не потеряли. Она выше человеческих материализаций. Любой человек на нашей дороге, появившийся или исчезнувший, всегда в тебе и для тебя. Ты остался, но разве ты можешь вычеркнуть то время, когда был с ней? Без него ты как будто почти ничего не знал, так? – Красивая, грустная, трепетная Саломея.
Олег опять поддался. Она ему безумно нравилась. Уже забыл, как это бывает. Да, час назад он держал ее в объятиях, смотрел на это лицо с полузакрытыми глазами, весь был с ней, в ней, а сейчас она снова какая-то не его. Захотелось подойти и дотронуться. Но он этого не сделал.
Раздался звон разбивающегося стекла. Затихший Мухаммед вздрогнул. Это Ханна, она опять хотела что-то сказать, подняла руку и нечаянно задела бокал.
– Вот именно, – повернулся Сева на звон, слегка холодновато скользнув по Ханне взглядом, и было неясно: то ли он ответил Саломее про любовь, то ли дал понять Ханне, что помнит о ее вопросе. – Я как-то не могу сейчас сосредоточиться, – обратился он к Олегу, тут же забыв про нее, – если я вообще способен охарактеризовать Иру. Она не была ни яркой, ни такой уж сверхчувствительной или особенно умной. Но мне с ней было хорошо, и я тоскую по ней. Я так дорожил этим «хорошо», что запрещал себе ее ревновать, замечая, конечно, твою неоднозначную тень. Хотя… она была упрямой, это подходит? Зачем я все это говорю? Где зарыта собака? Что она успела натворить перед этой аварией? А сама авария? Я думал. С первой секунды, как пришел в себя. Мы ехали по зимнему шоссе, шел снег огромными рваными хлопьями, и она спросила:
– У тебя бывает тоска от безысходности?
– Нет, я ищу выход, и тебе советую.
– Вышел, а там засада.
– Возвращаюсь и ищу снова. Тебе помочь?
– Да нет. Я сама.
И минут через пять – семь мы грохнулись во встречный грузовик. На прямой дороге. Она его видела. Но даже если предположить самое страшное, она не могла втянуть туда меня умышленно. Невозможно. Я отказываюсь в это верить. Нет!
– Любой человек, каким бы незначительным он ни казался, непредсказуем, – как всегда, с легкой отстраненностью, произнес Никита, – то есть пока он свободен хотя бы в отношениях со своим разумом. Им можно манипулировать иногда, но он остается непредсказуемым.
Ханна помалкивала, но из последних сил.
– Ирина нашла меня в офисе и попросила сделать контракт, – продолжил Никита.
– И что же это был за такой особенный контракт? – не выдержала Ханна.
– Почему «особенный»? Хотя, конечно, он был особенный и уникальный. Я не знал, что она была в положении.
– Так о чем она тебя просила? – Эта ее беременность Севу совсем добивала.
– Ее интересовал биостаз, причем применительно к ней самой.
– Что? – поднял брови Мухаммед. – Ты имеешь в виду крионику?
– Ой, мама! – воскликнула Мари. – Ирина тебя попросила ее заморозить? Это что, правда? Сева, Мухаммед, такое правда делают? Что, и в России тоже такое делают? – Мари выглядела такой потерянной и испуганной, как будто ее саму пригласили в холодильник, а она еще не решила.
– А почему она пришла к тебе? – спросила Виолетта. – Ты этим занимаешься, наверное?
– Можно сказать, что да. Я же связан в научной работе с исследованиями по наномедицине, а крионика без этого невозможна как идея.
– Где и когда ты познакомился с Ириной? – спросила Саломея. – В Америке?
– Да. Нас еще Пит познакомил. Он все время выходил со мной на эти разговоры. Особенно после того, как окончательно убедился, что неизлечим. Читал, встречался с американскими крионистами, но не решился. Человек, по сути, есть информационный феномен. Это ведь очень сложная психологическая, моральная, да и религиозная проблема. Возможно, лет через пятьдесят человечество будет в состоянии размораживать и лечить людей, но что такому человеку делать в совершенно другом и чужом социуме, без родственников и близких друзей, где скорее всего даже говорить будут на непонятном ему языке? Кому будет до него дело, до предка со старыми мозгами и представлениями о жизни. А вдруг его превратят в бесправного раба, здорового физически? Как-то Ирина присутствовала во время нашего разговора. «Что тут такого?» – подумал я тогда.
– Видишь, как бывает. Всего не просчитаешь, – заметила неторопливо Саломея.
– Скажи, а русских много… на этом криосохранении? – почему-то спросила Мари.
– «Много» – это в принципе громко сказано. Всего по миру таких клиентов не более двухсот, правда, насколько я знаю, контрактов уже более двух тысяч, но это цифры. Люди всегда могут передумать…
– А где сейчас Ирина? – перебил Мухаммеда Сева. Мысль о том, что у него есть замороженный или, лучше сказать, сохраненный ребенок, который оживет через сто лет, будоражила его голову. – Я могу о них заботиться?
Когда он сказал «о них», ему стало плохо. Послышались голоса. Он опять увидел себя в белом просторном зале с зеленым светом. Там был какой-то бородач в голубой одежде, подтянутый и стройный, смодулированный, наверное, по последней моде. Сколько ему было лет, он, по всей вероятности, и сам не помнил, но на вид не больше тридцати пяти.
– У тебя бывает тоска от безысходности? – спросил бородач.
– Возвращаюсь и ищу снова, – ответил Сева.
– Я помогу. – Бородач улыбался.
Сева посмотрел ему в глаза, и ему захотелось туда смотреть. Они показались ему добрыми и знакомыми. Из музеев, из книг, из храмов, из жизни…
– Сева, ты в порядке? – тормошила его Мари.
– Да, в порядке.
Она была близко, прямо перед ним. Он поцеловал ее в губы, даже не в губы, а в рот. От всего себя, вернувшегося из дальнего путешествия. И Мари дождалась…
Все молчали и смотрели на обыкновенное чудо. Тот, кто понимал.