Катя подумала: естественно, патрульные в тот момент не приглядывались, столько народу на ярмарке, машину узнали, что называется, «по привычке», всем местным она примелькалась в городке. И только потом, когда стало известно об убийстве, они вспомнили.
Она закрыла дело. И это все? Никаких вещественных улик на арестованного парня, лишь свидетельские показания. Та драка 2 мая… И то, что все свидетели в один голос практически твердят, что у Султанова имелся веский мотив для убийства – неприязненные отношения, месть и…
Черт, но половина этих свидетелей показывает также, что этот Султанов прежде «звал Марию замуж». Ревность? Обида за оскорбления? Или еще что-то… Страх, что ей известна правда о том, что та авария на ночной дороге не была случайностью, что ее жених не просто погиб, а его убили, убрали с пути?
Но тогда где же тут место признанию отца Лаврентия? При чем здесь священник?
Следователя Николая Жужина она отловила возле дежурной части, в начале коридора, ведущего в изолятор временного содержания.
– Возвращаю вам дело, спасибо. А та драка 2 мая у кофейни…
– Обратили внимание в показаниях? Правильно сделали, с нее многое начинается. Возможно, со временем мы даже объединим эти уголовные дела – хулиганские действия и последующее убийство. К сожалению, она… потерпевшая, сама спровоцировала ту массовую драку на почве национальной розни. Довольно опасный прецедент. – Жужин забрал дело. – Что из чего вытекает, должно стать понятным в суде. Есть вещи, которые люди, живущие в пределах видимости Эльбруса и Бештау, не прощают. Парень мог как угодно в прошлом к ней относиться, даже очень хорошо, даже любить, но если в его адрес ею были сказаны такие слова, как записано у нас там, в протоколах об этой массовой драке, он должен был как-то отреагировать. Иначе соплеменники его бы не поняли. Вот он и отреагировал соответствующим образом.
– Но Султанов в убийстве не признался. Там вообще только два протокола его допроса и везде одна и та же запись: «От дачи показаний отказываюсь».
– Иногда это самый верный способ защиты. Чем меньше говоришь на следствии, тем меньше путаешься в своих словах.
– Но вы на него и материальных улик не добыли – ничего нет в деле: ни следов крови в его машине или на его одежде.
– Мы искали очень тщательно, не нашли. Отсюда следует вывод – умный преступник, дальновидный и осторожный.
– Но вы…
– Мы выяснили главное – у Султанова на момент убийства, на весь тот вечер с 17 часов и на всю ту ночь до утра, когда его дома задержали, нет алиби. Вы на это обратили внимание?
Катя спохватилась – это она пропустила в показаниях.
– Там лишь протокол допроса его матери, которая подтверждает, что он весь тот вечер находился дома. А это не алиби. Какая мать так не скажет, когда сына подозревают в убийстве? Нет алиби и есть веский мотив, над остальным мы пока работаем, – Жужин вздернул подбородок. – Расследование не окончено, а тут этот поп со своей… я даже затрудняюсь это назвать – фантазией, шизофренией. Да нет, нормальный он!
– Молиться они закончили?
– Закончили. Те, от архиепископа, уехали. А он вернулся в камеру. Он не хочет никаких контактов. Вы зря потратили время, приехав сюда. Вряд ли вам удастся побеседовать.
– А завтра? – спросила Катя.
– Завтра я целый день работаю со свидетельской базой по отцу Лаврентию.
– Вы отыскали свидетелей?
– А вы думаете, мы тут сложа руки сидим? Я уже всем позвонил и отправил с оперативниками повестки. Так что завтра с утра начнем…
– Мне присутствовать можно?
– Как хотите.
После этого равнодушного напутствия оставалось только одно – вежливо попрощаться: до завтра.
– Куда вас отвезти? Домой поедем в Москву? – осведомился главковский шофер в машине. – Я тут уже седьмой сон вижу, вас дожидаючись.
– Да, домой… Ой нет, подождите, у меня тут еще одно поручение.
Усталая Катя действительно вспомнила и о другом поручении полковника Гущина. Федор Басов, охранник на стоянке торгового центра. Какой в нем прок, раз его уволили? Но все же Гущин просил, и раз она здесь, в Новом Иордане…
– Заедем сначала в торговый центр – вот у меня тут записано: «Планета».
Однако на стоянке у торгового центра «Планета» Катя узнала, что охранник Басов уже успел смениться. Тогда Катя протянула водителю бумажку с домашним адресом этого типа. И через пять минут (в Новом Иордане все расстояния укладывались в пять-десять минут) они уже въехали в квартал блочных «хрущевок», окруженных буйно разросшимися палисадниками. У въезда во двор пыхтел мусоровоз.
– Я не знаю, сколько тут пробуду, – Катя с тоской смотрела на окна: что еще выдумал полковник Гущин, зачем ей этот уволенный остолоп? – Вы езжайте, я сама потом как-нибудь доберусь.
В дверь нужной квартиры она звонила очень долго. Никто не открывал, и она внутренне возликовала: дома никого. И зачем только машину служебную отпустила? Теперь на автобусе до метро трястись, но это ничего. Главное – «их дома нет», так она и доложит завтра полковнику Гущину.
Но тут в квартире что-то грохнуло, за дверью завозились, щелкнул замок без обычного пугливого окрика «Кто там?», и Катя узрела голый мужской торс.
Сначала только это, потому что торс и плечищи заслонили собой весь дверной проем, нависая мускулистой громадой. «Весь татуированный!» – испугалась Катя.
А потом глянула в маленькие глазки обладателя роскошной мускулатуры.
Он был очень молод, но казался старше своих лет из-за массивности фигуры. Рельефная мускулатура как-то странно сочеталась с полнотой – он производил впечатление толстого парня! Что-то медвежье, медлительное в облике, и вместе с тем он здорово походил на актера Траволту из старинного «Криминального чтива» – вот только волос до плеч не носил, стригся коротко.
– Здравствуйте, – пропищала Катя, внезапно ощущая себя маленькой и слабой, как комарик перед горой. – Вы Федор Басов?
Он пялился на нее, как ей показалось в тот момент, тупо. Маленькие медвежьи глазки сонно моргали, одной рукой он уперся в дверной косяк, а другую держал за спиной, что-то там пряча.
– Я Басов.
– Капитан Петровская Екатерина из Управления подмосковной полиции, я по делу об убийстве девушки, тело которой вы обнаружили в Гнилом пруду, – Катя старалась сразу «подавить», «сразить» его обилием сведений о себе, но поражалась, как противно тонко звучит ее голос сейчас. – Мне надо с вами поговорить, мне сказали, что вы окажете любую нужную мне помощь.
С этим она, пожалуй, хватила через край. Но в тот момент ей было уже все равно. Лучший вариант, чтобы этот громила захлопнул дверь у нее перед носом. И тогда, бормоча «спасибо, спасибо, извините за причиненное неудобство», она бы скатилась по лестнице и с песней полетела бы назад в Москву. Этакий страхолюд татуированный, и с таким работать? Вести дело? Да он пальцем придушит и не заметит. И за что-то ведь его «не взяли в полицию». О, она теперь знает за что – за эти вот татуировки: дракон какой-то сине-красный, чуть ли не иероглифы на бицепсах выколоты.
– Кто сказал?
– Что кто?
– Кто сказал насчет оказания помощи?
Голос его звучал спокойно, низко.
– Шеф криминальной полиции полковник Гущин.
– Проходи.
Он отступил, открывая путь Кате в квартиру, нет, в свое логово, как тот людоед из сказки, что так и не съел маленького, ушлого мальчика с пальчик.
Девочку с пальчик… При своем высоком росте на каблуках Катя ощущала себя карликом. Квартирка оказалась тесной и уютной, захламленной, как и все давно и капитально обжитые дома наши, однако какой-то «половинчатой» – так показалось Кате.
Прихожая, кухня и одна из комнат – вполне нормально обставленные, набитые вещами. В комнате все чин-чинарем – уютнейшая лампа на столике у кресла, и корзинка с разноцветными клубками, и пропасть цветов в горшках на окне, и плед китайский с мордой тигра полосатой из оранжевого плюша. А вот другая комната – меньшая по размеру, куда открывалась дверь из прихожей: голые стены и пол, устланный циновками. И еще какой-то помост, или топчан, или ложе – деревянные доски, тощенькая циновка на них небрежно кинута и деревянный валик вместо подушки.
Только гвоздей не хватает. Окно полуприкрыто старой бамбуковой шторкой. В нише у окна над изголовьем деревянного ложа черной краской намалеван криво, с потугой на каллиграфию какой-то иероглиф.
Федор Басов встал посреди этой японско-китайской голизны, уперев мускулистые длани в бока. И в этот момент Катя узрела у него в правой руке пистолет.
– Вы так всех в дверях встречаете, Федя, вооруженный? – осведомилась она. И голос ее уже звучал нормально. Нормально звучал! От комариного писка и следа не осталось, и от растерянности первоначальной, и от удивления.
Он не успел ответить, в двери щелкнул замок, кто-то открыл ее снаружи ключом, и в квартиру ввалилась толстая румяная блондинка здорово за пятьдесят в пестром сарафане и кофте внакидку с пятью бутылками пива в руках и большим пирогом на фарфоровой тарелке.
Он не успел ответить, в двери щелкнул замок, кто-то открыл ее снаружи ключом, и в квартиру ввалилась толстая румяная блондинка здорово за пятьдесят в пестром сарафане и кофте внакидку с пятью бутылками пива в руках и большим пирогом на фарфоровой тарелке.
– Федюша, ты дома? Глянь, что Розанна испекла, пока я у нее сидела. Ох и кулинарка она, всех этих в телевизоре поваров за пояс заткнет. С мясом, как ты любишь, правда, с куриным. И яиц туда крутых порубила, и лука нажарила, фарша навертела, пока мы там с ней по рюмашке. Пока ля-ля да ля-ля о том о сем, уж и пирог в духовке поспел. Вот бы тебе такую жену, Федюнчик, с такой не пропадешь, нет. Я подумала: а что? Ей сорок всего стукнуло, баба она ягодка, ты на нее только глянь, хата у нее – три комнаты, сын в училище военном, потом все равно на границу ушлют служить. Ты бы у нее там как сыр в масле катался – накормит, напоит, к ящику тебя посадит – смотри футбол хоть день-деньской, а она тебе еще и тапки принесет. Уж очень ты ей глянешься, уж она мне сейчас и так и этак намекала. И «пирог-то берите, накормите своего», и пива-то полны руки, вон сколько бутылок. А что стара для тебя, так ты молодым что-то не очень, не очень глянешься, не больно-то схватили тебя. Это я как мать тебе родная скажу, хоть, может, и не понравятся тебе эти мои слова, как и вообще никакие мои слова тебе обычно не нравятся!
И тут мамаша Басова увидела Катю.
– Мать только за порог, а ты уж и девицу привел?
– Щас поговорим с тобой, я только оденусь, – Басов повернулся к Кате. – Мам, это по делу.
– Какие у тебя дела? Из ментовки и то выгнали!
– Мам, я прошу тебя… Жди тут, я сейчас оденусь. – Это уже Кате, слегка оглохшей.
– Я из главка, капитан Петровская, простите, что прямо домой к вам, но на стоянке, где ваш сын работает, мне сказали, что он уже…
– Что? И оттуда его уволили? Выгнать тебя и оттуда уже успели?
– Мам, я прошу тебя! – Голос откуда-то из квартирных недр.
– Нет, нет, что вы, его не уволили, он просто сменился – мне так сказали, – Катя испугалась, что стала причиной семейной свары. – Извините за беспокойство.
– Пирога хотите?
– Нет, спасибо.
– Он с мясом.
– Да нет, спасибо, я просто узнать… это по поручению полковника Гущина.
– Кого?
– Полковника Гущина из главка.
– Он вас ко мне послал?
– Не к вам, к вашему сыну.
– Ах к сыну… Вспомнил! Передайте ему, что я не нуждаюсь. И Федюнчик тоже не нуждается. Пусть провалится к чертям со всеми своими благодеяниями. Не мог даже так устроить, чтобы Феденьку на хорошую зарплату, в хорошее место. В полиции вон сколько платить обещаются. Бери пирог.
– Нет, нет, спасибо.
– Да бери ты, не ломайся. – Прижав пивные бутылки рукой к необъятной груди, мать Басова отломила чуть ли не половину куриного пирога и всучила сочный румяный кусок Кате.
– Пошли, на воздухе поговорим.
Катя обернулась – Федюнчик оделся и ждал ее на пороге распахнутой двери.
На волю! В пампасы! Катя вылетела из этой квартирки… логова как пробка из бутылки. А вслед ей неслось:
– Передай этой лысой сволочи, что я не нуждаюсь! О себе пусть лучше лысый черт заботится. А я как-нибудь со своим сыном и так проживу!
– Ну? – спросил Басов уже во дворе.
– Даже не знаю, что и сказать. Мама ваша, кажется, рассердилась. А пирог очень вкусный, – Катя откусила кусок пирога. – Это ваша подруга Розанна печет?
– Мать мне ее в невесты сватает, – Басов протянул мощную длань и простецки, словно они с Катей знали друг друга уже тысячу лет, отломил от ее пирога маленький деликатный кусочек. – Дай, что ли, попробовать. Пересоленный.
– Да? А я и не заметила. Это вы… это ведь ты выезжал тогда к Гнилому пруду в июне?
– Так точно.
– Я сегодня в отдел приехала, так там ничего не понятно. Ваш здешний священник признался в этом убийстве. А уже больше двух месяцев сидит этот Султанов Руслан, которого ты тогда как раз и задержал.
– Так точно.
– Ничего не понятно. Может, ты что подскажешь?
– Я про священника не особо в курсах, – Федор Басов взялся обеими руками за ремень джинсов. – Тебя правда ко мне Гущин послал?
– Да, очень настойчиво. Сказал, что мне наверняка помощь потребуется здесь у вас, в Новом Иордане, и ты мне ее окажешь, если я тебя об этом попрошу.
– И что тебе сейчас конкретно нужно? Какая помощь?
Катя воззрилась на него: он произносил все это веско, с запинкой, словно обдумывая, словно в голове его медленно и важно все это ворочалось, осмысливалось, принимало нужную форму в виде слов и вопросов. «Тугодум, – решила Катя. – Точно странный какой-то парень. Его ведь за неадекватность в полицию не приняли. Если он туго соображает, надо его чем-то озадачить».
– Я хочу взглянуть на этот ваш Гнилой пруд, – сказала Катя.
– Легко.
– Только я машину служебную уже отпустила.
– Вон моя машина, – короткий кивок в сторону стоянки во дворе «хрущевки», где с краю притулилась старенькая «пятнашка» баклажанного цвета. – У меня еще мотоцикл, можно и на нем сгонять.
– Нет, лучше на машине. Далеко это отсюда?
– Смотря как ехать.
Он открыл машину, усадил Катю, сам взгромоздился за руль, чуть ли не упираясь головой в потолок, и они покатили по Новому Иордану.
Смеркалось… Нет ничего прекраснее подмосковных вечеров в любое время года. И верно это в песне поется: «Если б знали вы, как мне дороги…» Зимой, осенью, весной, но летом… Летом там, в небесах над полями, лесами, домами, стройками, дорогами пылают такие закаты, такие краски. Катя как зачарованная смотрела в окно старенькой машины, подпрыгивавшей на ухабах. Эти пруды, эти дачи, эти ивы, романтично склоненные над заросшими травой берегами.
– Мне что, так и называть тебя «капитан полиции»? – спросил Басов.
– Я Катя.
– А я Федор.
– Почему ты с пистолетом дверь открываешь? Братков боишься?
– Башку хотел себе прострелить, – Басов по-детски шмыгнул носом. – А тут кто-то в дверь ломится.
– Шутишь? – Катя улыбалась. Она не верила ни единому его слову – потешный какой паренек.
– Пушка вот только дерьмо. Надо что-то другое изыскивать.
– Изыскивать? Где же ты пушку изыскивать станешь?
– А то мало мест.
– Здесь, в Новом Иордане?
– И Цин учит нас: уходить надо легко. Оставлять, ничего не жалея.
– Куда это ты уходить собрался?
– Вон Гнилой пруд.
Они миновали железнодорожный переезд и остановились. Справа от дороги начинался березняк. А слева – роща, ее ограничивала железнодорожная насыпь. В пейзаже тут не наблюдалось ничего живописного.
– Я не вижу никакого пруда.
– Вперед надо проехать маленько.
– Так езжай.
Старушка-машина заскрипела, застонала и тронулась медленно вперед. Старые деревья – они словно расступались. Спутанные сучья, многие из них сухие – не пережившие лютых зимних морозов, так и не вернувшиеся к жизни, лишенные листьев. Машина остановилась, будто наткнувшись на невидимую стену. Катя, выйдя из авто, пошла вперед.
Гнилой пруд показался ей похожим на помойную яму, заросшую бурой ряской. Здесь давно устроили свалку. В воде плавали старые покрышки, илистый топкий берег пестрел мусором. На сухом дубе сидела черная птица и хрипло каркала.
Каррр! Карррр!
– Труп бросили сюда, только он не утонул, застрял тут, коряг полно на дне, – Басов подошел сзади.
– Ты знал Марию Шелест?
– В городе видел, она в пятой школе училась.
– Я про Султанова читала в деле и про ту драку второго мая у кафе.
– Имела место драка.
– А ты там был?
– Тебе в отделе сказали?
– Нет, я просто подумала, раз драка… раз парни городские с чужими подрались, то…
– Ну был я там.
– Про ту историю с женихом, погибшим накануне свадьбы в ДТП, я тоже знаю, – Катя решила пока не заострять внимание на драке.
– Расскажи про священника.
Катя огляделась по сторонам. Пруд гнилой… замусоренная яма… Если это был отец Лаврентий, такую могилу он выбрал для нее?
– Собственно, я знаю очень мало, только то, что он сам явился с повинной к ее родителям, – сказала Катя Басову – коротко и сухо. – Меня с ним на переговоры послали. Но сегодня никаких переговоров мне вести не пришлось.
Басов слушал молча. Сумерки над прудом сгущались. Ворона или ворон на дубе наконец-то заткнулся, подавившись своим карканьем, и улетел. Потянуло холодом и сыростью, пора было уходить, но Катя чувствовала – Гнилой пруд, как магнит, тянет, тянет к себе подойти ближе, к самой воде, наклониться, коснуться ряски…
Что-то тут не так. Во всем этом деле что-то не так – и в месте происшествия, и в том задержании по горячим следам, и в этой явке с повинной. И в ней самой, в жертве. В этих ее женихах… женихах Сарры…
– Ордынский лес отсюда далеко? – спросила Катя.
Басов, не говоря ни слова, повернул к машине. Катя двинулась за ним, оглянулась на пруд раз, другой. Ноги прямо не идут, что-то держит здесь, словно тянет назад. Не уходи, тут так тихо. Скоро опустится ночь. И ворон не потревожит ночной тишины. Скоро над водой зажгутся огни, запляшут свой мертвый танец среди рваных покрышек и скользких коряг. И кто знает, что или кто поднимется со дна этой бездонной ямы. Что или кто… живой или мертвый…