Дальнейшее объясняет, почему задолго до революции Октябрьское восстание широко обсуждалось, взвешивались все за и против многими, кто не был вождями и даже не были большевиками. Если бы у Ленина не хватило мужества и проницательности, чтобы выставить напоказ свое тупиковое положение в Центральном комитете перед нижестоящими кадрами, Октябрьская революция могла бы не свершиться.
Тем временем Рид и я пребывали в состоянии опьянения, смешанном с изумлением. Ибо даже среди второго и третьего эшелона большевистских вождей лишь немногие сейчас отлынивали, не горя желанием быстро захватить власть, и поэтому их переиграли Зиновьев и Каменев. Услышав, что Луначарский тоже с ними, мы были потрясены этой новостью и решили, что все дело так и закончится разговорами. (Это оказалось слухами. Газеты так упорно об этом сообщали, что Луначарский решил выступить в одной из газет с опровержением, чтобы обрисовать свою позицию и подчеркнуть свое единство с партией. Это было в октябре.) Хотя мы очень ценили Луначарского, но все же стали сомневаться. Среди высших вождей, с кем я говорил на этот счет, – с Рыковым, Бухариным, Каменевым, Калининым, Троцким – только Троцкий выступал за восстание сейчас.
Крупская, работая в администрации большевистского районного комитета в Выборге, по вечерам учила взрослых рабочих в школе, часто читала вслух членам районного комитета письма Ленина из подполья. Некоторые рабочие стали задавать вопросы, требовавшие ответов. Был не один способ вырваться из тупика с Центральным комитетом, поэтому Ленин не стал уделять много внимания этому вопросу. Никто не знал, какие партийные рабочие стояли за восстание больше, чем спокойная, скромная, ранимая Надежда Константиновна. И не случайно, что в этот период она предпочла работать и проводить время в Выборге среди фабричного люда, так же как во время революции 1905 года она беседовала с рабочими и солдатами и сообщала об этих разговорах Ленину в его укрытие. У нее было непогрешимое чутье.
Отсутствующий лидер проиграл в двух схватках с Центральным комитетом. Он был против того, чтобы большевики принимали участие в Демократическом собрании и в Предпарламенте. Под жалящими ударами хлыста его писем и по мере того, как его письма распространялись все в более широких кругах, Центральный комитет решил вывести делегатов-большевиков из Предпарламента. 9 октября Троцкий, Володарский и другие вместе покинули Предпарламент. Этот шаг был правильно истолкован как приглашение к восстанию.
На следующий день Ленин написал письмо «петроградским товарищам», принимавшим участие в съезде Северных советов, за подписью «Наблюдатель», где вновь повторил угрозу выйти за пределы официальных каналов партии и обратиться к рядовым членам, как он мог это сделать после своей «отставки».
Будучи вечным учителем, Ленин в качестве «наблюдателя» напомнил им, что Маркс говорил: «Восстание в такой же степени искусство, как и война», и подытоживал пять правил Маркса касательно этого «искусства». Правило 4 заключалось в том, чтобы «попытаться захватить врага врасплох…». Ленин далеко не был наивным. Он наверняка знал, как в настоящее время мало значил в восстании элемент неожиданности – если предположить, что восстание началось. Ясно, что сейчас он был более заинтересован в том, чтобы надавить на свой Центральный комитет, чем в соблюдении секретности; иначе он не стал бы взывать к широким слоям.
Но даже тактика, которую он предлагал в этом письме, казалась неуместной в свете фактически спокойного правительственного переворота, который я наблюдал в Петрограде. Мое подозрение таково, что они представили не столько переоценку «врага» и сопротивление революции, сколько проницательное понимание Лениным того, что любые фактические планы вооруженного восстания, если бы обсуждались и были бы приняты воинствующими делегатами-большевиками, включая готовых к действиям моряков флота, поставили бы колеблющихся лидеров на место. Я процитирую отрывки из этого письма, в первом показано, как осторожный Ленин не собирался критиковать Центральный комитет в глазах рядовых членов партии, посещавших съезд, который по расписанию должен был открыться 10 октября. Второй отрывок показывает, как, обрисовывая свой «план», он призывал к смелости.
«Понятно, что вся власть должна перейти к Советам… Что… возможно, не совсем ясно всем товарищам – это то, что передача власти Советам сейчас означает на практике вооруженное восстание. Это должно быть очевидным, но не все думали об этом вопросе и не все думают о нем…
Маркс подытожил уроки всех революций в отношении вооруженного восстания словами: «Дантон, великий мастер революционной политики, все же понимал: «de l'audace, de l'audace, encore de l'audace» 26.
В применении к России и к октябрю 1917 года это означало: одновременное наступление на Петроград внезапное и быстрое, с рабочих районов и из Финляндии, из Ревеля, Кронштадта, наступление всего флота…
Успех русской и мировой революции зависит от двух или трех дней борьбы».
8 октября он также потребовал совершить нападение из Финляндии, чтобы «смести полки корниловцев», которые «Керенский снова привел… в окрестности Петрограда». Это письмо, завершающееся страстными словами «Промедление смерти подобно», было обращено к рядовым членам партии, и он позволил себе немного желчной критики в адрес неназванных «многих вождей нашей партии». К сожалению, Джон Рид и я, говоря о 8 октября на Обуховском заводе военных снаряжений на Шлиссельбургском проспекте, не были знакомы с содержанием письма, иначе мы были бы лучше подготовлены, когда позже вступили в неформальную, то усиливающуюся, то ослабевающую дискуссию с некоторыми рабочими. В нашем разговоре почти ничего не содержалось, кроме как передача приветов от американских социалистов. Меня всегда удивляло, какими важными казались им наши несколько слов. Сам митинг производил впечатление – десять тысяч рабочих, женщины наравне с мужчинами, все набивались в здание, так и недостроенное. Сначала выступил Петровский, русско-американский член комитета завода, а затем слово взял Луначарский, поэт, культурный человек с добрыми глазами. Нельзя сказать, что, выступая, Луначарский относился свысока к рабочим, но речь его была проста, доходчива, он так же говорил и об искусстве (я сам это слышал). Рид записал некоторые слова Луначарского, которые заканчивались такой фразой: «Но пусть они знают, что они могут зайти слишком далеко – и что если они осмелятся наложить руки на организацию пролетариата, мы сметем их, как мусор с лица земли!»
Как обычно, мы задержались, чтобы поговорить с отдельными рабочими или с маленькими группами, чтобы попытаться проникнуть в ход их мыслей. Толпа разошлась, и остались лишь несколько из нас, беседующих. Один большевик ясно дал понять, что большинство людей на заводе болеют от недоедания, разочарованы Временным правительством и «будут с нами» и на самом деле поддержат выход на улицы. Его беспокоило только одно: настроение людей. Оно было близко к отчаянию. Может ли социалистическая революция опираться на людей при таких условиях?
Когда мы возвращались домой на грохочущем, шатающемся из стороны в сторону старом трамвае, Рид сказал, что нам нечего было сказать ему в ответ, мы многого не знали. Он погрузил нас в свое настроение, чересчур самокритичное, ироничное, молчаливое.
Только позже мы узнали, что Ленин рассуждал на эту тему и в тот же день писал об этом. Ленин сказал: «Имеются признаки растущей апатии и безразличия. Это понятно. Это означает не упадок революции, как озвучивают кадеты и их приспешники, но падение доверия к резолюциям и выборам… Приближается момент, когда у людей может зародиться идея, что большевики не лучше других, поскольку они не способны действовать, когда люди облекли их доверием…» Собрание нескольких тысяч рабочих на том же заводе на следующий вечер потребовало свержения буржуазного правительства. Эхом разносились крики: «Вся власть Советам!»
Когда я оглядываюсь назад на эти несколько горячечных дней, мне кажется чудом, что Октябрьская революция вообще свершилась. Или, скорее, поскольку какое-нибудь восстание все равно произошло бы, под руководством большевиков или нет, – казалось чудом, что посредством упорства единственного голоса, одной упрямой воли, расколотая партия в конце концов выступила как одно целое и возглавила, и повела за собой Октябрьскую революцию.
Как писала Крупская, 7 октября Ленин, в парике и в очках, чисто выбритый, приехал в Петроград, в квартиру на Выборгской стороне. А через три дня посетил историческое десятичасовое собрание Центрального комитета, созванное по его настоятельному требованию, для того чтобы обсудить политику восстания.
Все остальное – хорошо известная история. Как Ленина приветствовали двенадцать членов комитета из двадцати одного присутствовавшего, большинство которых он не видел больше трех месяцев, я никогда не слышал, об этом нет указаний и в сухих официальных записях, протоколах. Был ли дан какой-нибудь ответ на его «отставку», я не знал, ни разу не читал и не слышал, чтобы об этом где-либо упоминалось. Его речь состояла из сдержанных упреков его товарищам, «равнодушным к вопросу восстания». После краткого анализа «политической ситуации» он сказал, что «технический аспект» – это «главный вопрос этого дела». И затем прозвучал его второй упрек: «Тем не менее, мы, как защитники, склонны рассматривать систематическую подготовку к восстанию как некий политический грех по природе».
Все остальное – хорошо известная история. Как Ленина приветствовали двенадцать членов комитета из двадцати одного присутствовавшего, большинство которых он не видел больше трех месяцев, я никогда не слышал, об этом нет указаний и в сухих официальных записях, протоколах. Был ли дан какой-нибудь ответ на его «отставку», я не знал, ни разу не читал и не слышал, чтобы об этом где-либо упоминалось. Его речь состояла из сдержанных упреков его товарищам, «равнодушным к вопросу восстания». После краткого анализа «политической ситуации» он сказал, что «технический аспект» – это «главный вопрос этого дела». И затем прозвучал его второй упрек: «Тем не менее, мы, как защитники, склонны рассматривать систематическую подготовку к восстанию как некий политический грех по природе».
Десять человек проголосовали за резолюцию о подготовке к вооруженному восстанию: Ленин, Свердлов, Сталин, Дзержинский, Троцкий, Урицкий, Коллонтай, Бубнов, Сокольников и Ломов. Зиновьев и Каменев проголосовали против27.
Ленин бросил перчатку. Однако дата не была назначена. Он настаивал в нескольких письмах подряд на том, что необходимо, чтобы восстание произошло до открытия съезда Советов, назначенного на 25 октября/7 ноября. Ленин опять ушел в подполье, скрывался на петроградской квартире, однако его борьба за объединение партии перед восстанием была далека от завершения, о чем свидетельствуют последующие события, в том числе статья Каменева в небольшевистской газете, в «Новой жизни» Горького, возражающая против решения партии о восстании и связывающая имя Зиновьева с оппозицией. В день ее публикации, 18 октября, Ленин заклеймил статью как штрейкбрехерство в письме к членам партии. Вслед за этим он выдвинул требование к Центральном комитету об исключении Каменева и Зиновьева. Эта борьба развернулась буквально накануне революции.
Крупская оставила записки, объективные, и в то же время в сдержанных словах обрисовывавшие драматическую картину одиночества Ленина в последние несколько дней перед Октябрьским переворотом. Они поселили Ленина в квартире Маргариты Васильевны Фофановой, в больших апартаментах на углу Лесной улицы на Выборгской стороне, почти полностью занятой рабочими.
«Очень немногие приходили повидаться с Лениным – я, Мария Ильинична и иногда товарищ Рахья» 28.
Сама Крупская и Фофанова переносили послания от Ленина в этот период. Однажды, когда Крупская пришла за посланием, она обнаружила студента военного училища, двоюродного брата Фофановой, который ждал на лестнице. Он смущенно спросил Крупскую, кто этот человек, которого «украдкой поселили в квартире Маргариты». Да, настаивал он, я позвонил, и мне ответил мужской голос, но затем из квартиры никто не вышел. После того как студент ушел, Крупская «начала ругать» Ленина, у которого на его неосмотрительность нашлось единственное неуклюжее оправдание, что «он подумал, что это было какое-то срочное дело».
«24 октября он написал Центральному комитету, подчеркивая, что необходимо взять власть в этот день. Он отправил с этим посланием Маргариту. Но, не дожидаясь ее возвращения, он надел парик и сам отправился в Смольный. Нельзя было терять ни минуты. По пути он нагнал Маргариту и сказал ей, что идет в Смольный и что ей не нужно ждать его».
В тот вечер Крупская и женщина – товарищ по партии – поехали в грузовике в Смольный, чтобы «выяснить, что происходит» .
В некоторых заметках описано, как Ленин вошел в город в сопровождении Рахья. Для дополнительного камуфляжа он повязал платок вокруг челюстей, якобы страдая от зубной боли. Они нашли машину, последний автобус, который должен был ехать в ту ночь, в соответствии с одной версией, и переехали через Литейный мост. На Выборгской стороне моста находились красногвардейцы, и они вздохнули с облегчением. А когда на противоположном конце моста их остановил какой-то кадет, Рахья притворился пьяным, а Ленин просто прошел мимо29.
Бесспорно, что Ленин не преминул воспользоваться шансом и пойти в тот вечер в Смольный, не обратив внимания на предупреждение, что ему еще слишком рано появляться на сцене. Его действия можно понять только в свете его последней жалобы, высказанной в записке к Я.М. Свердлову от 22– 23 октября: «Как это вы не прислали мне ничего???» В этой записке он обнаружил, что ему настоятельно не советовали выходить до тех пор, пока восстание не было бы fait accompli30, словами: «Кажется, что я не смогу посетить пленарное заседание, поскольку меня „преследуют“.
Письмо, написанное в Центральный комитет, которое, как говорит Крупская, он перехватил, отправившись самостоятельно в Смольный, чтобы убедиться: революция произойдет рано утром следующего дня, начиналось так:
«Товарищи, я пишу эти строки вечером 24. Ситуация крайне критическая. Абсолютно ясно, что сейчас, фактически, задержка восстания станет роковой.
Я призываю товарищей всей силой понять, что все теперь висит на волоске; что мы сталкиваемся с проблемами, которые невозможно решить конференциями или съездами (даже съездом Советов), но исключительно народом, массами, борьбой вооруженного народа».
Совершенно очевидно, что Ленин еще не знал о результатах специального собрания Центрального комитета, состоявшегося в то утро; где было решено немедленно начать наступление; он все еще сомневался в своих товарищах. Остальная часть письма, отражавшая эту тревогу, в частности, содержит следующие слова:
«Мы должны любой ценой в этот самый вечер, в эту самую ночь арестовать правительство, сначала разоружив вооруженных кадетов (и нанести им поражение, если они будут сопротивляться) и так далее.
Мы не должны ждать! Мы можем все потерять!
Это будет катастрофа, или явная формальность следить за колебанием голосов 25 октября. Люди имеют право и обязаны решать такие вопросы не голосованием, но силой; в критические моменты революции люди имеют право и связаны долгом руководить даже самыми лучшими представителями, и не ждать их.
Это доказано историей революций; и это будет бесконечным преступлением со стороны революционеров, если они дадут шансу ускользнуть, зная, что от них зависит спасение революции, спасение Петрограда, спасение от голода и передача земли крестьянам.
Правительство шатается. Ему нужно нанести смертельный удар любой ценой.
Промедление будет роковым».
Ленин скептически относился к окончанию (что на самом деле символизировало начало) правления большевиков, однако сила его веры в творческие силы человечества никогда не колебалась. Он не ошибался в том, что для революции наступило подходящее время, потому что прежде всего верил в свою способность понимать настроение людей. Он никогда не принимал собственные эмоции за общественное движение, но был как хороший барометр, который регистрирует тенденции политической погоды. В конце апреля, когда волна оптимизма захлестнула его партию, он стал сражаться против иллюзий, заявив: «Пока мы в меньшинстве; массы еще не доверяют нам.
Мы можем подождать». У него не было мистического второго зрения, но, как скажут крестьяне, он мог видеть на два фута под землей. С ужасной цепкостью, начиная еще со студенческих лет, он преследовал свою цель. Однако он менее всего был жестким, а наоборот, самым гибким человеком, когда речь заходила о тактике.
В темные дни реакции в 1912 году Ленин ни на минуту не сомневался, что тьма развеется и настанет рассвет. Почему же сейчас промедление? Не то чтобы он сидел и выжидал восстания. Нет, он сразу же погрузился во все, проверял все подробности мобилизации вооруженного восстания. И что самое характерное, он тесно работал с руководством большевиков, с теми, кого не далее как вчера преследовал, в том числе Каменева, которого он пытался изгнать из партии. До тех пор пока не наступит день, когда изменится природа человека, Ленин станет работать с людьми – какими бы они ни были.
Глава 5 ПЕРЕД БУРЕЙ
В среду вечером 25 октября/7 ноября Джон Рид, Луиза Брайант и я наспех пообедали в гостинице «Франс» и вернулись, чтобы следить за событиями в Зимнем дворце, где мы почти весь день слонялись, как туристы. Едва ли это был тур с экскурсоводом, однако из-за нас никто не стал утруждать себя. Когда часовой нерешительно покачал головой, глядя на наши пропуска, выданные Военно-революционным комитетом, мы просто пошли к другому входу и показали наши американские паспорта; от американских корреспондентов можно было ждать всего, что угодно. Очевидно, мы были единственными, кому довелось оказаться в Зимнем дворце в тот день. Красная гвардия и матросы наводняли дворец начиная с 10 утра, ожидалось, что с минуты на минуту начнется стрельба.
Мы сразу заметили по возвращении, стоя под Красной аркой, что не происходит ничего сенсационного. В нескольких окнах громадного дворца, построенного Петром Великим (на самом деле – дочерью Петра, Елизаветой Петровной, в 1754– 1762 годах. – Примеч. пер.), горел свет. Его фасад, выкрашенный в нежно-зеленый цвет, слегка светился в сгущающихся сумерках. Поздней осенью в Петрограде ночь спускается быстро, вероятно, было чуть больше пяти вечера. Еще несколько красногвардейцев и солдат стояли в круговом кордоне, однако все были спокойны, но напряжены. Очевидно, Зимний дворец все еще был в руках теневого правительства, а министры сбились в кучку где-то внутри. Американским пронырам, стремившимся проникнуть туда, где они не имели права находиться, было отказано лишь в одном: их не пустили в святилище.