Местные оказались глубоко разочарованы, узнав о потере больших зеркал, – можно даже сказать, перешли в аварийный режим, приготовились бросить все силы на защиту растений биома. Нанао Накаяма, старый коллега Сакса, скорбно покачал головой:
– Вымерзание будет для нас трагедией. Не лучше самого ледникового периода.
– Надеюсь, мы сумеем возместить потерю света, – сказал Сакс. – Увеличить толщину атмосферы, добавить парниковых газов – все это осуществимо, если добавить бактерий и субальпийских растений, верно?
– Отчасти да, – с сомнением ответил Нанао. – Однако многие ниши уже заполнены. И они довольно малы.
Обсудить проблему решили за ужином. В большой столовой «Когтя» собрались все техники из Да Винчи, и многие из сабисийцев пришли их поприветствовать. Получилась долгая и увлекательная дружественная беседа. Сабисийцы жили в лабиринте в насыпях мохола за одним из возвышений, напоминающих когти дракона, так что им не приходилось смотреть на руины своего города, когда они там работали. Восстановительные работы сейчас несколько замедлились, так как многие занялись проблемами, вызванными удалением зеркал. Нанао, явно в продолжение длительного спора, заявил Тарики:
– Восстанавливать Сабиси как купольный город все равно бессмысленно. Мы можем просто немного подождать, а потом построить его на открытом воздухе.
– Только ждать, может быть, придется долго, – возразил Тарики, мельком взглянув на Сакса. – Мы находимся в районе вершины того уровня атмосферы, который в Дорса Бревиа признали пригодным для жизни.
Нанао посмотрел на Сакса.
– Мы хотим, чтобы все эти пределы были установлены выше Сабиси.
Сакс кивнул и пожал плечами – он не знал, что ответить. Красным бы это не понравилось. Но если поднять предел пригодной для жизни высоты, скажем, на километр, то сабисийцам достанется весь массив, а более крупные купола этого не заметят, – так что казалось, это имело смысл. Хотя кто знал, к чему придут на горе Павлина?
– Может быть, нам сейчас стоит сосредоточиться на вопросе об атмосферном давлении? – предложил он.
Они насупились.
– Можете показать нам массив? – спросил Сакс.
– С удовольствием, – бодро отозвались хозяева.
В ранние годы ареологи называли Тирренский массив «изрезанным участком» южных гор, что означало примерно то же, что и «кратерированный участок», только «Тирренский участок» еще чаще испещряли небольшие сети каналов. Менее высокие и более типичные горы, окружавшие массив, также имели гребневые и холмистые зоны. И вообще, как Сакс быстро понял в то утро, когда они выехали в эти места, здесь можно было обнаружить все типы рельефа: кратерированные, разрушенные, неровные, гребневые, изрезанные и холмистые участки – наиболее типичные для нойской эры.
Сакс, Нанао и Тарики, сидя на смотровой площадке марсохода университета Сабиси, видели, как их коллеги едут в других машинах, а некоторые группы идут пешком впереди. На дальних холмах, под восточным горизонтом, группа энергичных людей занималась горным бегом. Впадины устилал тонкий слой грязного снега. Центр массива лежал в пятнадцати градусах к югу от экватора, и в этом районе, как отметил Нанао, выпадало довольно много осадков. Юго-восточная сторона массива была суше, тогда как сюда доходили массы облаков, которые шли с севера, над льдами равнины Исиды, и, преодолевая склон, сбрасывали свою ношу.
И действительно, пока они поднимались вверх, с северо-запада надвинулись крупные темные облака и облили их, словно преследуя горных бегунов. Сакс вспомнил свою недавнюю встречу со стихией и содрогнулся. Сейчас он был счастлив, что сидел в марсоходе, и думал, что теперь ни за что не отойдет от него далеко.
Наконец, они остановились на вершине невысокого старого хребта и вышли наружу. Прошли по поверхности, усеянной валунами и буграми, трещинами, барханами, крошечными кратерами, обнаженными коренными породами, уступами, гребнями и старыми мелкими каналами, – такие места и называли изрезанными участками. Хотя на самом деле здесь присутствовали все виды деформационных форм, ведь этой земле было четыре миллиарда лет. Она многое повидала, но ничто не смогло уничтожить ее полностью, так что все четыре миллиарда были здесь на виду, словно в настоящем ландшафтном музее. В нойскую эру она была существенно раздроблена, после чего остался слой реголита в несколько километров глубиной, кратеры и прочие деформации, которые так и не сумела сгладить ветровая эрозия. А с другой стороны планеты в этот же период при так называемом Большом ударе в космос вырвался слой литосферы толщиной в шесть километров, после чего на южную часть планеты обрушилась огромная масса изверженной породы. Этим объяснялось происхождение Большого Уступа, отсутствие древних гор на севере, а также чрезвычайно беспорядочный вид здешней местности.
Затем, в конце гесперийской эры[8], ненадолго наступил теплый и влажный период, когда вода стала периодически выходить на поверхность. В последнее время большинство ареологов полагают, что этот период действительно был довольно влажным, но не таким уж теплым, и среднегодовая температура тогда была значительно ниже 273° Кельвина. Впрочем, она позволяла воде иногда выходить на поверхность и пополняться скорее за счет гидротермальной конвекции, чем осадков. По современным оценкам, этот период длился всего сто миллионов лет или около того, а за ним последовали миллиарды лет ветров сухой и холодной амазонийской эры, которая тянулась вплоть до их прибытия.
– А есть название эры, которая началась в М-1? – спросил Сакс.
– Голоценовая.
И в последние два миллиарда лет все выветривалось так сильно, что более ранние кратеры полностью лишились краев, беспощадные ветры раздирали поверхность слой за слоем, оставляя лишь голые породы. С технической точки зрения здесь возник не хаотичный, но дикий рельеф, учитывая его невообразимый возраст и обилие разрушенных кратеров, останцев, провалов, бугров, уступов и неимоверного множества исрешеченных скал.
Они часто выходили из марсохода и шли пешком. Даже небольшие столовые горы, казалось, были выше их роста. Сакс, сам того не сознавая, держался ближе к марсоходу, но все равно отходил подальше, чтобы рассмотреть наиболее интересные объекты. Однажды он заметил скалу в форме марсохода с вертикальной трещиной по всей высоте. Слева от нее, на западе, перед далеким горизонтом, желтел гладкий скалистый грунт. Справа же тянулся вал, образовавшийся в результате какого-то старого разлома, высотой до пояса и испещренный чем-то, напоминающим клинопись. Потом он увидел бархан, окруженный достававшими до щиколотки камнями – то черным, обточенным ветром базальтом, то более светлой зернистой породой. Потом – какой-то затупленный конус, крупный, как дольмен. И песчаную косу. И круг сырой изверженной породы, похожий на почти полностью выветрившийся Стоунхендж. Глубокую, вьющуюся змеей впадину – вероятно, участок реки, – а за ней очередной плавный подъем и отдаленная возвышенность в форме львиной головы. А еще одна возвышенность, рядом с первой, походила на львиное туловище.
И посреди всего этого камня и песка растительная жизнь была почти незаметна. Во всяком случае, поначалу. Ее еще нужно поискать, внимательно присмотреться к цветам, прежде всего к зеленому, ко всем его оттенкам, но особенно – к бледным: шалфейному, оливковому, хаки и прочим. Нанао и Тарики то и дело указывали на образцы, которые Сакс не замечал. И он присматривался все внимательнее и внимательнее, снова и снова. А едва он приспособился к восприятию тусклых цветов, которые так ловко сливались с ржавым грунтом, как те начали буквально выскакивать из цветов ландшафта – коричневого, черного, цветов умбры и охры. Чаще всего они обнаруживались во впадинах и трещинах или возле занесенных снегом участков. И чем внимательнее он вглядывался, тем больше их находил; а в одной котловине, казалось, повсюду росли растения. И тогда он понял: вся эта территория, весь Тирренский массив, представляла собой одну большую каменистую пустыню.
Потом он увидел яркую зелень лишайников, покрывающих поверхности скал или внутренние поверхности водосборных участков, и мох – изумрудный, темно-зеленый бархат, влажный и пушистый.
Многоцветная палитра лишайников, темно-зеленые иглы сосен, пучки отростков хоккайдских сосен, ладанных сосен, можжевельников. Цвета жизни. Казалось, он переходил из одной огромной комнаты под открытым небом в другую, сквозь разрушенные каменные стены. Маленькая площадь, извилистая галерея, просторный бальный зал, множество соединенных между собой комнат, гостиная. В некоторых комнатах – криволесье в низких стенах, где искривленные ветром деревья были мелкими и срезанными сверху на уровне снега. Каждая ветвь, каждое растение, каждая открытая комната имели выверенную форму – но при этом смотрелись непринужденно.
Вообще, как сказал ему Нанао, большинство котловин активно культивировались.
– Эту котловину засеял Абрахам.
За каждый маленький участок отвечал конкретный садовод или садоводческая группа.
– А! – воскликнул Сакс. – И удобрил, наверное, тоже?
Тарики рассмеялся.
– Можно и так сказать. А сама почва здесь в основном завезенная.
– Понятно.
Это объясняло многообразие растений. Сакс знал, что культивацией немного занимались на леднике Арена, где он впервые увидел каменистую пустыню. Но здесь эти начальные стадии остались далеко позади. Лаборатории Сабиси, как объяснил ему Тарики, стремились, в первую очередь, создать плодородный слой почвы. Это было здравой идеей, ведь в каменистых пустынях почва прибавлялась всего на несколько сантиметров за столетие. Здесь же существовали причины этим заниматься, и такая задача представляла неимоверную трудность.
– С самого начала мы перескакиваем на несколько миллионов лет, – сказал Нанао. – И потом эволюционируем с того момента.
Складывалось впечатление, будто многие из образцов высаживались вручную, затем их оставляли без поддержки и наблюдали, как они развиваются.
– Понятно, – проговорил Сакс.
Он присмотрелся еще внимательнее. Ровный тусклый свет: действительно, в каждой открытой комнате были представлены образцы разных видов.
– Значит, это сады.
– Да… или вроде того. Как посмотреть.
Некоторые садовники, рассказал Нанао, работали по заветам Мусо Сосэки[9], другие придерживались традиций японских дзен-мастеров, третьи – Фу Си, легендарного основателя китайской системы геомантии, известной как фэншуй, четвертые – персидских гуру садоводства, включая Омара Хайяма, пятые – Леопольда, Джексона или еще кого-нибудь из первых американских экологов, как, например, почти забытый теперь биолог Оскар Шнеллинг, и прочих.
Но все они, как добавил Тарики, были не более чем кумирами. Занимаясь своим делом, садовники раскрывали собственное видение. И следовали велениям земли, видя, как одни растения расцветали, а другие погибали. Соэволюция, или что-то вроде эпигенетического развития.
– Недурно, – заметил Сакс, осматриваясь. Для специалистов подъем из Сабиси на массив, должно быть, становился настоящим увлекательным путешествием, наполненным аллюзиями и отсылками к невидимым для него традициям. Хироко назвала бы это ареоформированием или ареофанией.
– Я бы хотел посетить ваши лаборатории почв.
– Разумеется.
Они вернулись в марсоход и двинулись дальше. Позднее в тот же день, под темными тучами, они оказались на самой вершине массива, где находилось большое пульсирующее болото. Мелкие овраги были засыпаны сосновыми иголками, сметенными ветрами таким образом, что походили на травинки на искусно скошенном газоне. Сакс, Тарики и Нанао снова выбрались из машины и пошли пешком. Ветер пронизывал их костюмы, но из-под темной облачной завесы проглядывало послеполуденное солнце, отбрасывая тени по всему горизонту. Здесь, на болотах, повсюду виднелись ровные голые коренные породы, и Сакс, оглядываясь вокруг, вспоминал первозданный вид местности, какой он видел в ранние годы. Но стоило им отойти к краю какого-нибудь ущелья – и там все вдруг окрашивалось зеленью.
Тарики и Нанао говорили об экопоэзисе, под которым понимали переосмысленное, облагороженное, учитывающее местную специфику терраформирование. Преобразованное в нечто похожее на ареоформирование Хироко. Более не ведомое тяжелыми промышленными методами, но ставшее медленным, размеренным и чрезвычайно локальным процессом работы на отдельных клочках земли.
– Весь Марс – это сад. И Земля, если на то пошло, тоже. Таковы уж люди. И нам нужно сосредоточиться на садоводстве, задуматься об уровне ответственности за саму природу. Взаимодействие между человеком и Марсом должно быть справедливым для обеих сторон.
Сакс неопределенно взмахнул рукой.
– Я, однако, привык рассматривать Марс как дикое место, – ответил он, словно рассуждая об этимологии слова «сад». Французский, тевтонский, древнескандинавский… gard значит «ограда». Казалось, у него были общие корни со словом guard – «охрана». Но кто знал, что означало это слово по-японски? Этимология была достаточно сложной и без смешивания переводов между собой. – Ну, положить начало, засеять семена, потом смотреть, как они сами растут. Самоорганизующаяся экология, сами знаете.
– Да, – согласился Тарики, – но теперь дикие места тоже превратились в сады. В своем роде. Это потому что мы здесь. – Он пожал плечами и сморщил лоб. Он верил, что это так, но это его не радовало. – Как бы то ни было, экопоэзис ближе твоему пониманию дикого места, чем промышленное терраформирование.
– Может быть, – сказал Сакс. – Может, это лишь две стадии одного процесса. И может, обе они необходимы.
Тарики кивнул, готовый это обсудить.
– А сейчас что?
– Смотря как мы будем реагировать на возможное наступление ледникового периода, – ответил Сакс. – Если он окажется достаточно суровым и убьет растения, то у экопоэзиса не останется шансов. Атмосфера может снова замерзнуть и опасть на поверхность, весь процесс нарушится. Когда нет зеркал, я уже не уверен, что биосфера достаточно сильна, чтобы продолжить свой рост. Вот поэтому я и хочу посмотреть на ваши лаборатории почв. Может, стоит применить еще какое-нибудь промышленное воздействие на атмосферу. Мы попробуем создать модель и посмотреть, что будет.
Тарики и Нанао кивнули. Их экосистемы засыпа́ло снегом прямо у них на глазах: белые хлопья падали в непостоянном бронзовом свете, кружась на ветру. Ученые готовы были рассмотреть все предложения.
Пока они ездили, их молодые коллеги из Да Винчи и Сабиси вместе перебегали массив и возвращались в лабиринт Сабиси, бормоча что-то о геомантии и ареомантии, экопоэзисе, теплообмене, пяти элементах, парниковых газах и тому подобном. Их вдохновленное возбуждение представлялось Саксу весьма многообещающим.
– Вот бы здесь был Мишель! – сказал он Нанао. – И Джон. Он очень любил такие группы. – А потом вдруг добавил: – И была бы здесь Энн.
И он вернулся на гору Павлина, оставив группу в Сабиси обсуждать дальнейшие планы.
На Павлине же все было по-старому. Все больше и больше людей, подталкиваемых Артом Рэндольфом, предлагали созвать конституционный конгресс. Написать хотя бы временную конституцию, провести голосование о ее принятии, учредить определенное ею правительство.
– Дельная мысль, – поддержал Сакс. – Как, пожалуй, и идея послать делегацию на Землю.
Посеять семена. Прямо как на болотах: одни прорастут, другие – нет.
Он хотел найти Энн, но выяснилось, что она уже покинула гору Павлина, – ему сказали, что она уехала на заставу Красных на Земле Темпе, что на севере Фарсиды. Туда, добавили здесь, ездят только Красные, и никто кроме них.
Немного поразмыслив, Сакс попросил Стива помочь найти местоположение заставы. Затем одолжил небольшой самолет у богдановистов и улетел на север, обогнув гору Аскрийскую с востока, затем опустился в каньон Эхо, миновал свое старое представительство в Эхо-Оверлуке, высившееся на стене справа от него.
Энн, без сомнения, тоже пролетала этим маршрутом, а значит, тоже видела первый штаб проекта терраформирования. Терраформирование… Сейчас эволюционировало все, в том числе и идеи. Заметила ли Энн Эхо-Оверлук? Помнила ли она вообще, с чего все начиналось? Он мог лишь гадать. Люди мало знали друг друга: узнавали что-то, когда крошечные частицы их жизней пересекались или когда кто-то был так или иначе известнен всем вокруг. Это сильно напоминало жизнь во вселенной в одиночку. И это было странно. Словно только бегством от одиночества оправдывался обычай заводить друзей, вступать в брак, делить комнаты и жизни с другими как можно активнее. Нет, это не делало чувства людей по-настоящему разделенными с кем-то, но уменьшало ощущение одиночества. Будто человек плыл один по океанам, как в «Последнем человеке» Мэри Шелли – книге, сильно впечатлившей Сакса в юности, в конце которой герой время от времени замечал парус, поднимался на другой корабль, бросал якорь, делил пищу, но затем всегда продолжал путь в одиночестве. Такими были и их жизни – ведь каждый мир был так же пуст, что и тот, что изобразила Мэри Шелли, так же пуст, как вначале был пуст Марс.
Он пролетел над тенистым изгибом каньона Касэй, совсем его не заметив.
Давным-давно Красные выдолбили целый городской квартал в выступе, служившем последним разделительным клином в пересечении борозды Темпе, чуть южнее кратера Перепёлкина. Из окон под выступом открывались виды на оба голых, прямых каньона и более крупный каньон, который образовывался после их слияния. Теперь все эти борозды ограничивали то, что стало литоральным плато, а Мареотис и Темпе вместе образовали огромный полуостров древних гор, глубоко врезавшийся в новое ледяное море.